Игорь Боровиков - Час волка на берегу Лаврентий Палыча
Упыздылы! Хтож яво упыздыл?
Дид Опанас констатировал, хорошо отхлебнув: "чи москалы, чи жыды". Я же, конформист сраный, поддакивая им, кивал головой и горестно вздыхал, но рта не раскрывал, дабы не раскрыть вместе с хлебалом мою похану москальску сущность. А стоявший рядом друган
Серега Сапгир шептал одними губами: Лесник, нас с тобой метут в одну корзину!
Зато, как же я отходил душой у ларька на Карповке, Салтыкова
Щедрина или на петроградской улице Олега Кошевого (ныне и когда-то
Введенская) у дома другана моего Севы Кошкина по давней, со студенческих лет кличке "Старикашка". Как-то утром в незабываемом июне 1981 бежим мы с ним к ларю на Большую Белозерскую в компании наших ленинградских друзей: известного литератора Юрия Хохлова и двухметрового скандинависта Евгения Кузьмина по студенческой кличке
Боцман, ибо прежде чем на филфаке очутиться проплавал несколько лет в Одесском морском пароходстве. Подбегаем, там, естественно, очередь, а нам плохо, и Старикашка верещит: "Нам без очереди, нам без очереди, мы с бодуна!" Так вся очередь, ощетинившись, злобным хором затараторила: Все с бодуна! Все с бодуна! Все с бодуна!
Встали мы, как "все с бодуна", а когда дошли до заветного окошечка, кинул я туда небрежно мятый рубль и потные 56 копеек, да говорю тоном бывалого петербуржца: "Мамань! Четыре залповых, четыре смачковых!" Она же мне четыре кружки подает и кричит через окошко:
"Эй! Лысый! За смачковыми позже подойдешь. Кружек нет". А потом мы раздирали тараньку на каком-то грязном ящике, и я всеми фибрами похмельной души чувствовал себя своим среди своих в моем собственном мире, в месте самим Господом мне предназначенном…
… Вот только оставил я это место. Пропил, прогулял, уехал далеко-далеко, за море жестяных крыш, за тот горизонт, который неизвестно почему, с детства искушал и манил. Свалил сначала в чужую злобную Москву, а потом, почти аж через два десятка лет, из родной любимой, Златоглавой, Белокаменной подался совсем непонятно куда.
Опять горизонт позвал, а я за ним, как дите за крысоловом с дудочкой.
Однако должен тебе сказать, что годы, проведенные в начале ненавистной, а потом любимой Москве, были, наверное, самыми счастливыми в моей жизни, особенно последние девять незабываемых лет работы в издательстве АПН. Сам не знаю, за какие такие заслуги послал мне Господь эту распрекрасную жизнь и полнейшую синекуру: должность старшего контрольного редактора редакции изданий на испанском, португальском и итальянском языках.
Вменялось мне читать и редактировать пьяные переводы на португальский язык бывшего бразильца Дмитрия Крауспа, в чем совершенно не было смысла, поскольку после самого переводчика Димы никто их никогда не читал, ибо ни один человек в мире ни малейшей нужды в наших брошюрах не испытывал. Да и сам Дмитрий переводил, не читая, так как ни одного дня в трезвости не пребывал с того самого
1957 года, когда его семья откликнулась на призыв советского правительства и вернулась из солнечной Бразилии на историческую родину.
Однажды переводя на автопилоте какой-то теоретический труд товарища Суслова про грядущую победу коммунизьма в мировом масштабе,
Дима засадил спьяну, что, мол, капитализм – это высшая стадия социализма. Дело в том, что автор-то поначалу капитализьм крыл, а потом начал социализьм и коммунизьм восхвалять, а вдрызг пьяный
Димон во время не перестроился. Ну и залепил. Я же, считывая его перевод по диагонали, да еще с жуткого бодуна, фразу эту, естественно пропустил. А издательский редактор и корректоры, что обязаны были считывать уже после меня, контрольного редактора, тем более не заметили. Случайно обнаружила её уже в сигнальном экземпляре (сиречь при полностью накатанном тираже) наша красавица
Тамара, ибо значительно чаще других в трезвом виде пребывала.
Значит, являюсь утром в редакцию, а там паника. Это сейчас понятно, что мы все тогда в самую точку попали. Но 18 лет назад, в
82-ом году, такое даже и на горизонте еще не просматривалось.
Посему, бабы наши сидят и дрожат, мол, в труде самого Суслова такой ляп допустили, и теперь всем нам хана: в лучшем случае лишат квартальной премии и, соответственно, тринадцатой зарплаты, а в худшем вообще всех разгонят. А Тамарочка моргает своими огромными, прекрасными, к тому же еще и трезвыми очами, да прямо с порога стращает меня массовым увольнением редакционного состава по вине двух алкоголиков – переводчика Крауспа и контрольного редактора
Лесникова. Я, естественно тоже струхнул, впал в полную депрессию и начал уже мысленно вспоминать, где видел объявления о надобностях в дворниках, да кочегарах. Тем более, как всегда, с жутчайшего был бодуна, так что настроение стало еще то! Тут объявляется наш коллега
Артур Аванесович Симонян. Мы к нему, как к лицу не заинтересованному, ибо именно с этой книгой он вовсе не работал, даже в руках не держал. Мол, Артур джан, у нас такая вот накладка, что делать посоветуешь?
А Аванесыч еще в том виде: разит как из бочки, и даже очки темные надел (это в январе-то месяце!) Но среагировал правильно.
Разлепил губы и сходу цедит сквозь густые усы: "На какой странице?"
Тамара ему дрожащим голоском: "На семнадцатой". Симонян же ей: Так какого хрена вы все дрожите? Ну, сами подумайте, неужто в мире найдется хоть один мудак, который такую чушь до семнадцатой страницы дочитает? Сидите все и не рыпайтесь, гарантирую вам, что никто в жизни эту опечатку не обнаружит.
И тут же ко мне: "Палыч! Кончай херней заниматься, пошли в
"Карман", пивка треснем, опохмелимся". Второй раз повторять ему не пришлось, ибо я сразу согласился и со спокойной душой отправился с ним пить пиво за безнадежное и бесполезное предприятие, которому мы так ревностно служили. Артур же прав оказался – за 18 прошедших лет никто опечатку сию так и не обнаружил. Да и действительно, как такое могло случиться? Пылились наши брошюры в советских посольствах и самых различных представительствах, навязывались всем "друзьям
СССР", но отношение народов мира к ним было такое же, как в Союзе к печатной продукции Северной Кореи.
Ан, нет. Вот тут-то я заврался, ибо их даже сравнивать невозможно по популярности. У иностранного читателя, лишь только при виде
АПН-овских изданий, уже скулы сводило от зевоты, ибо они были написана мало того, что скучнейшим, но еще и абсолютно правильным языком. Ведь у нас в каждой редакции сидел свой стилист – приехавший по контракту иностранец, носитель того языка, на котором данная редакция работала, и усердно правил все языковыя ляпы. Тем самым продукция наша теряла последний шанс оказаться хоть кем-то востребованной. А северокорейские брошюры создавались по методу самого передового в мире учения Чучхе – опоры на собственные силы, так как Великий вождь корейского народа товарищ Ким-Ир-Сен открыл и наглядно доказал, что любой кореец, овладевший методом Чучхе, все на свете делать будет лучше, чем любой иностранец сим методом не владевший.
Посему иностранные стилисты им были не нужны, они все делали сами. Сами переводили, сами стилизовали. Оттого вся их печатная продукция на русском языке была просто потрясающей и расхватывалась в два счета. Я, например, много лет не просто покупал очередной номер "Северной Кореи", а еще специально с киоскершeй договаривался, чтобы она мне его оставляла, ибо разбирали быстрей, чем горячие пирожки на площади у трех вокзалов. И с каждым приобретенным номером тут же бежал в редакцию, где мы, бросив все дела, начинали читку вслух. Когда-то у меня была целая тетрадь выписок из северокорейских изданий. Увы, где-то сгинула со всеми переездами. Но кое-что помню до сих пор. Вот, например, описание одного боя, которое врезалось в память на всю жизнь до последней запятой:
Цой-Ли подняла глаза и увидала, что на нее ползут десять неприятелей. Она схватила винтовку и метко уничтожила переднего неприятеля. Остальные трусливо спрятались за камнем. Вдруг, откуда ни возьмись, прилетел и громко разорвался снаряд. Один осколок с глубокой болью ударил Цой-Ли по голове, где причинил серьезное осколочное ранение. Из ранения вылилось море крови. Невзирая на боль, Цой-Ли прицелилась и метко уничтожила еще одного неприятеля, который высунулся. Остальные еще больше испугались и не высовывались. Пока льется из меня море крови, сказала сама себе
Цой-Ли клянусь моему любимому Великому Вождю всего корейского народа дорогому товарищу Ким-Ир-Сену, что всегда буду метко уничтожать его неприятелей, где бы они ни ползали и откуда бы ни высовывались!
Шурик, согласись, что это текст гениален, тут не убавить, ни прибавить, и наши нагоняющие сон брошюры вроде: "Так живут Ивановы",
"Так работает Верховный Совет СССР", "Новые вехи надцатой пятилетки" итд, даже близко не могли стоять с северокорейскими. Мы все это понимали и не сравнивали. Просто я открывал журнал и читал заголовок: "Великий Вождь лично заявил: Дай-ка стрельнуть из пулемета!" А дальше рассказывалось, что однажды "отряд Великого вождя всего корейского народа товарища Ким-Ир-Сена попал в окружение к подлым японским империалистам. Видя сложную ситуацию, в которой оказался отряд, Великий Вождь лично решил стрельнуть из пулемета, уничтожив большое количество противников и нанеся им сокрушительный урон".
