Марина Аромштан - Жена декабриста
— Я помню кампанию против Зощенко и Ахматовой, — говорит мама. — У Зощенко очень смешные рассказы.
Я выдыхаю. Хорошо, что все открылось. Мама должна понять.
— Ася, делай, что хочешь. — А вот это не очень хорошо — когда она так говорит. — Ты стала настоящим демагогом. И упряма, как… (Как отец?) как осел. Я надеюсь только на этого мальчика, Сережу. Он не допустит, чтобы ты занималась чем-то опасным. Чем-то, что может тебе повредить.
Вот на это не надо надеяться.
***Из-за этого мы поругались.
Я не хотела подслушивать. Так получилось. Приехала к Марии Ильиничне с опозданием. Митька открыл, и я вошла, никем не замеченная. В комнате оживленно спорили, Мария Ильинична готовила в кухне. И еще там были Геннадий Петрович и Вакула — я узнала по голосам. Сережка заикался больше обычного. Или мне показалось?
— Н-не надо. Я с-справлюсь. С-сам с-с-справлюсь.
— Сергей, мне непонятна ваша позиция. Почему не поручить Асе формировать эти коробки? Тут не требуется никакой специальной подготовки.
— Н-не надо.
— Может, нужно у нее спросить?
— Н-не надо с-с-спрашивать. Я с-сказал, что с-сам с-сделаю.
И потом какая-то невнятная пауза. Видно, они повернулись лицом к окну.
Снова Сережка:
— Я-я п-просто п-прошу вас… Н-не надо. И все.
— Вам не кажется, что это странная просьба?
О чем они? Наконец понимаю: о «конфетах». Раньше книжки перепечатывали на машинке.
Получалось медленно и с ошибками. Потом Геннадий Петрович предложил другой способ — фотографировать страницы. Это было значительно быстрее. Появилась возможность печатать столько копий, сколько нужно, и разных размеров — большие, маленькие. По «запросу» читателей. Но фотографии требовалось сушить, разбирать, складывать по порядку, паковать в конфетные коробки. Это тоже Геннадий Петрович придумал. И на встречах сразу стали есть много покупных конфет и печенья — для получения «тары».
Геннадий Петрович хотел поручить мне работу? А Сережка, значит, против?
***— С каких это пор ты решаешь, что мне можно, а что — нельзя?
Вакула вдруг разом отдалился, долго мычал и глотал воздух, перед тем как ответить.
— Т-ты н-е-е п-понимаешь. Э-э-т-то с-совсем д-другая с-статья. 3-за ч-чтение у-у нас п-почти не-е с-сажают. Д-д-давно не-е с-сажали. А з-за ра-распространение — м-м-могут.
— То есть тебя можно сажать, а меня — нет?
— Ася!
Что — Ася? Что — Ася? А как он себе думал? Мне всунут «Архипелаг» — для приятного чтения на ночь, а потом отправят в Нескучный сад — нюхать цветы?
Вчера я ехала в метро и смотрела на людей: если бы они знали! Если бы они только знали! Тогда бы они не смогли вот так спокойно сидеть — «Осторожно, двери закрываются!» — и пялиться в пустоту: «Не прислоняться!» Но я тоже сижу и тоже пялюсь. А внутри, внутри — как дрожащая натянутая струна: «А-а-а-а!» Может, у них то же самое? Внутри? Эй, вы читали? Вы знаете, что они делали с людьми? Что они делали — с моим дедушкой, с моей бабушкой? С моей мамой. Ей был всего год, и ее не с кем было оставить, когда бабушку вызвали на допрос. Вы знаете, что они с нами делали? Если вы знаете, вы должны закричать. Громко-громко. Все вместе. Тогда что-то произойдет. Должно произойти.
Как жить с этим «А-а-а»? Отправиться к кремлевской стене и швырять тухлыми яйцами в могилу отца народов?
— Т-тухлые яйца — д-дефицитный п-продукт. Их н-не очень п-просто достать. П-придется организовать п-производство на д-дому. Что скажет Анна Д-давыдовна?
— Ты подхалим и паяц.
Он мотнул головой — отгоняя ненужные мысли. Он всегда так делал — такое неповторимое движение — отогнать ненужные мысли. Он сказал, что помнит — как внутри все кричит. Когда узнаешь впервые. У него так было — из-за Надежды Мандельштам.
Надежда Мандельштам? Он знает и о Мандельштаме?
Тот спектакль, где я дала ему «роль», стал для него поворотной точкой в жизни. (Вот ведь никогда не знаешь, в какой момент тебе отведут роль божественного орудия в руках Судьбы! Надо хоть спину ссутулить, а то зазнаюсь.) Он выучил все стихи — все, что там звучали. И потом уже не мог остановиться. А после школы — он ведь не сразу поступил, не с первого года, — ему пришлось поработать в библиотеке. И там была одна женщина, специалист по Серебряному веку. Эта женщина заметила, что Вакула читает стихи,
и дала ему Мандельштама. Тогда он понял — только пусть я не обижаюсь, — что такое стихи. Настоящие.
Я не обижаюсь.
Потом эта женщина принесла ему Надежду Мандельштам. И от этой книги у него внутри тоже все нестерпимо кричало. Он был готов лезть на стенку
Но это — от одиночества. От невозможности разделить. У меня же такого нет? У меня ведь есть такие люди, ну, близкие. Которые понимают.
И я сама говорила, что не люблю подвиги. Что мне не очень-то Свобода на баррикадах. Ведь так?
***В детстве я так не думала. В детстве я мечтала о подвигах. Нам все время рассказывали про героев. И это казалось красивым — бросаться на амбразуру. Бросаться и погибать. А кругом цветы, цветы. И все поют песни.
Но чаще всего нужно было кого-то убить — какого-нибудь врага. Или царя.
Декабристы хотели убить царя. Народовольцы хотели убить царя. Брат Ленина хотел убить царя. Обычно подвиги совершали мужчины. Но были и женщины. Софья Перовская. Первая в русской истории женщина-цареубийца. Первая повешенная женщина. Символ яростного феминизма, исполнения желаний о равенстве прав.
Но потом Перовская почему-то мне разонравилась. Точнее, мне не хотелось подражать ее смертельному феминизму. Я думала, бывают женские подвиги. Специальные женские подвиги — как подвиг жен декабристов.
Моя бабушка предала дедушку. Моя мама отказалась уехать с отцом на Север. Но со мной все будет иначе. Я рассчитаюсь за них с Судьбой.
Взгляд с близкого расстояния. Как дневник
***Почему у меня на душе такой праздник? Из-за причастности к тайному знанию? Из-за пирожков с капустой?
Интересно, на сколько лет Геннадий Петрович старше меня? Лет на пятнадцать? Больше? Но он, наверное, моложе Марии Ильиничны? Или нет?
Аська, думай лучше о высоком. О причастности к правому делу. Ты же хотела?
Весть от Солженицына.
Плюнула в морду системе.
Стала киномехаником. Демонстратором узкопленочного кино.
Ве-есело, ве-есело, весело мне. Весело мне, я скачу на коне…
***Мы ходим в кино — в «Иллюзион» и в «Кинотеатр повторного фильма». Иногда — в «Художественный». Чаще всего программу определяет Влад. Его предпочтения известны: Тарковский, Герман, Вайда, Феллини. В общем, все, что труднодоступно и почти запрещено. А сегодня вот ходили смотреть «Площадь Сан-Бабила. 20 часов». По предложению Геннадия Петровича. Владу фильм сразу не понравился, и он весь сеанс мне мешал: с испугом всматривался в мое лицо, загораживая экран, пародировал мои круглые от ужаса глаза и нервно сжатые пальцы. Гладил по руке, уговаривал не портить нервную систему по пустякам — в общем, глумился, как умел. А потом откровенно плевался и утверждал, что только дядя Гена мог повести нас на это дерьмо — из своих замороченных идеологических соображений. Такая примитивная оппозиция «фашисты — коммунисты».
Мария Ильинична с ним не согласилась. Сказала, что фильм довольно живо передает атмосферу послевоенных пронацистски настроенных кругов Италии. И там яркие образы — все эти эмоционально и интеллектуально неразвитые молодые люди…
Я заметила, что вообще-то фильм про любовь. Про то, как люди могли бы жить тихой мирной жизнью. Но их по воле судьбы втягивает в противостояние — со злой и нелепой силой, которой совершенно нет дела до простых человеческих дел и радостей. И эта сила проезжает по ним катком. Геннадий Петрович улыбнулся и мягко возразил:
— Асенька, если бы эти люди не ввязались, как вы говорите, в противостояние, их жизнь была бы сведена к ценностям печного горшка. И о них тогда не стоило бы снимать фильм.
— Поняла, демонстратор? То-то. Держись дяди Гены. Он научит тебя отличать истинное отложного. Чем держаться за печной горшок, лучше кататься на бронепоезде.
После этого Влад со звуком «паф» «расстрелял» сначала Сережку, а потом-с громким «та-та-та» воображаемых врагов в отдалении. Люди стали оглядываться. Мария Ильинична зашипела:
— Влад, мы в общественном месте. Как вы себя ведете?
Влад скорчил несчастную рожу. Геннадий Петрович попросил у него разрешения закончить свою мысль, сказал, что фашизм нужно знать во всех его формах и проявлениях. Он должен быть учтен, препарирован и запротоколирован с анатомической точностью и последовательностью. Мария Ильинична кивала, соглашаясь.
Еще с нами ходили Юля с Мишей и сын Марии Ильиничны.
***Спросила у Вакулы, почему Влад все время поддразнивает Геннадия Петровича, даже хамит ему.
