Пьер Пежю - Маленькая Обитель
В тот день, когда я засунул в брюки несколько помятых страниц, украденных у Воллара, мое сердце забилось. Вернувшись в класс, присев в незанятом третьем ряду, я дрожал при мысли, что меня сочтут предателем, заподозрят, что я осуждаю наши жестокие игры с Волларом. Я ждал вечера, чтобы вытащить, наконец, свою добычу и медленно, пусть и без особого интереса, прочитать кусочек текста.
Неужели в ту ночь мне приснилось, что я подошел к нему, что мы заговорили? Он сидел один, под деревом. Читал, надув губы, приоткрыв рот, сдвинув брови. Когда хруст обнаружил мое присутствие, он поднял голову и подарил мне свою лучезарную улыбку, как будто обрадовался, что я появился здесь. Во сне мы не разговаривали, но он жестом указал мне на великолепные книги, спрятанные в дупле дерева. Кивком подбородка будто побуждал меня завладеть ими и прочитать.
На следующий день, смущенный этим сном, я продемонстрировал насмешливому сборищу, с каким жаром способен был преследовать и истязать нашего Воллара-воришку. Поэтому я разыграл комедию о мерзком маленьком койоте, набросившемся на одинокую овечку. Совсем напрасную комедию, в десятки раз увеличившую мою детскую муку, потому что странная смесь этой нерастраченной силы, необыкновенной памяти и магической власти, которой обладал Воллар, каждый день извлекавший новые книги и погружавшийся в них, едва его ненадолго оставляли в покое, притягивала меня поневоле.
Мучение: не осознавать, до какой степени презираешь себя. Неискренность: не отдавать себе отчета и вместе с тем понимать, что погряз в порочащей злобе, которая нитями из слюны и крови связана со всеми жестокостями мира, даже самыми ужасными. Дети, сбившиеся в группу, предрасположены к этому. Их мнимая невиновность — это способ быть безнаказанно виновными!
Я не уверен, что за моим преклонением перед Волларом-читателем не скрывался другой интерес. В лицее поговаривали, что до его приезда в «метрополию» он жил на другом берегу моря. Ему знакомо было загадочное и ослепительное освещение предметов, запах пыли и пряностей, поющие голоса в переулках, нескончаемые вечера у гребня волн, но прежде всего это означало, что он познал то, чего никто еще не называл «войной». В лицее, с особыми предосторожностями и некоторым испугом, перешептывались о том, что родители Воллара, супружеская пара учителей, однажды ночью были зарезаны по каким-то таинственным причинам, а их сын в это время спал. Где-то там подобные ужасы происходили каждый день, злодеяния, о которых молодые люди так называемой «метрополии», обеспеченные защитой своего старого лицея, даже подумать не могли. Крики, выстрелы, пытки, разрушения, перерезанные горла и другие еще более гадкие вещи. Но обо всем этом шушукались… Что же пережил этот солидный мальчик и что пытался забыть, чего искал, без конца читая? Какую кровавую тайну, скрытую за страницами?
В день, когда Воллар сам положил конец своей муке, которая нарастала от перемены к перемене, когда он вдруг показал, на что способна его сила, я испытал совсем неожиданное, но огромное, почти ощутимое удовольствие. Еще немного, и мне захотелось бы, чтобы для уничтожения он выбрал именно меня.
Однажды он в очередной раз оказался среди своих мучителей, в закрытом кругу насмешников и горлопанов. «Давай, Воллар, излагай!» «Береги задницу», — орал один из них, размахивая циркулем. «У меня еще остался клок волос с последнего раза!» — заявил тщедушный мальчонка с крысиной головкой и грязными ногтями.
Но Воллар молчит. Владеет собой. По огромному черепу пробегает огонь. Он молчит. Пронзает взглядом глаза каждого, одного за другим. Никто не замечает, что что-то внутри него собирается, концентрируется. Все еще смеются. Дразнят его. «Ну что, толстяк, память отшибло? Предпочитаешь побегать?» Но Воллар не отвечает и очень медленно поворачивается вокруг своей оси, а круг в это время незаметно расширяется.
Внезапно одна огромная рука протягивается в сторону ученика. Воллар хватает его за шиворот и начинает закручивать ткань рубашки, так что чуть не душит мальчишку, который стонет и не может ничего произнести. Затем свободной рукой он точно так же хватает того, кто держит циркуль, но уже не собирается воспользоваться им. Он держит их обоих, побагровевших, на вытянутых руках. Подталкивает, слегка приподнимает. В распавшемся кругу кое-кто еще посмеивается, потом все замолкают. Воллар делает шаг вперед, затем другой. Круг размыкается перед ним, тем более что он использует свои жертвы, чтобы растолкать фигуры, недостаточно быстро отступающие в сторону. Воллар продвигается, выкручивая, сжимая, потрясая своими бывшими палачами, превратившимися в булькающие лохмотья.
Он продвигается. Выглядит удивительно спокойным, но решительным. Направляется к бетонной стене, которую мы, стоя рядышком или по десять человек, на каждой перемене обливали мочой. Воллар приближается. Никто из нас не реагирует. Мы уже не составляем команду. Мы уже не полицейские, не сообщники, а напуганные одиночки.
Воллар останавливается напротив широкого сортира. Показывает нам две побагровевшие, залитые слезами морды. Я предполагаю, что он их убьет. И радуюсь этому, но испытываю ощущение небольшой досады: почему Воллар не выбрал меня, меня? Разве я не был так же жесток с ним, как эти двое? Разве не порвал одну из его книг?
И снова Воллар поворачивается к нам спиной. Своих жертв, которых не выпустил, он ударяет головой в стену, по которой струится вода, трет их лицами шероховатый бетон, тыкает носом в воду, и она уносит кровь, вытекающую из их ноздрей. Он держит их здесь, в вони от застоявшейся мочи, бесконечно долго. А когда наконец отпускает, чтобы отбросить подальше, воцаряется абсолютное молчание. Каждый за себя. Все удаляются, пятясь.
После чего Воллар, по-прежнему стоящий к нам спиной, долго писает. А спустя несколько минут он уже читает в углу двора. Никто больше и не думает беспокоить его. Никто и никогда больше не потревожит. Двое пострадавших учеников не осмелились пожаловаться. Дымка стыда окутала двор. Мы больше не хотим говорить об этом. Не хотим даже вспоминать. Я ощущаю досаду, которая пугает меня. Я тоже хотел бы задыхаться и обливаться кровью.
Позже мы узнали, что Воллару пришлось покинуть школу, что он переменил место жительства, переехал в другой город.
Одна мелочь вспоминается мне. А разве это мелочь? Я долго хранил страничку, вырванную из книги Воллара во время наших сеансов травли. Страничку, тщательно разглаженную, затем прочитанную и перечитанную в напрасной надежде разгадать тайну. По всей вероятности, это страница из греческой мифологии, поскольку я нашел там фрагмент об истории Дедала и рассказ о сооружении лабиринта, в котором искусный инженер запирал себя по мере того, как изобретал и строил. Его сын Икар был вовлечен в эту авантюру поневоле. Икар, исполнивший поставленную перед ним задачу, проклиная, но подчиняясь.
Я прочел еще несколько слов о другом изобретении Дедала, летательном аппарате, который должен был обеспечить бегство из лабиринта. Птичьи перья, смола, ветки: изготовление огромных крыльев, чтобы убежать от того, в чем заперли себя.
Мой отрывок заканчивался безмятежным взлетом Дедала: способом вырваться в пространство, взлетев достаточно высоко, чтобы избежать стен; однако не слишком высоко, чтобы солнце не растопило смолу крыльев. Долгое время воспоминание о Волларе ассоциировалось у меня с этими мифологическими картинками. Воллар-Дедал! Лабиринт прочитанных и замурованных памятью фраз… Воллар-Икар! Ужас этих тысяч закрепленных в памяти фраз. Потребность в легкости.
Воллар-Икар, поднимающийся очень высоко в небесную синеву, прежде чем упасть, порвав крылья, упасть вертикально в горестную бездну. Вот так разные существа пересекают нашу жизнь, оставляя в ней отвратительные личинки. Они вынашивают также и яйца, чреватые непредсказуемым будущим, затем исчезают, а эти личинки или эти яйца как будто умирают и сгнивают. Но однажды…
Три появления
Воллар во второй раз оказался на моем пути (если у меня он был!). Это было в Париже в те майские и июньские дни, которые, как говорят, сделали нашу молодежь поколением. Я помню водоворот суровых жестов и яростных слов. Эти дни создавали радостное ощущение, что они никогда не кончатся, превратят время в один продолжительный и необычный день, наполненный решительными действиями. Я помню бурные ночи, переходящие в день, и неизменно новый день, будто в насмешку перетекающий в ночь. Не могу забыть непривычное ощущение сопричастности по отношению к другим людям, пространству и времени.
Мысленно возвращаясь к той эпохе, я никогда не думаю о Волларе. Стремлюсь забыть, стереть из памяти его присутствие… Но все же…
Прежде всего перед моими глазами возникают толпы людей. Складывалось впечатление, что мы все время находимся в центре многочисленных групп. Толпа, много людей, ощущение, что знаешь всех до одного, что с ходу можешь понять смысл присутствия каждого. Видимость бурлящей множественности, которая пульсировала почти как сердечный ритм, наступала в тумане слов, лозунгов, кулаков, открытых ртов, тел, подставлявших себя под удар, как молодые плоды, а также — расстегнутые рубашки, запачканные руки, протянувшиеся вверх по улице, тысячи красных касок, бросающихся в атаку при солнечном свете. Гул толпы, регулярно терзаемой запахом газа и сиренами «Скорой помощи».
