Лебедев Andrew - Трамвай желанiй
Адель Викторовна умудрялась одновременно смотреть в глаза посетительнице и заглядывать в свою книгу – потрепанный гроссбух, вроде бухгалтерского. "Конспект там у нее, что ли?" – подумала Анька.
– Беда у тебя, – сказала гадалка. – Большая беда!
Анька закивала согласно и тут же замотала головой, словно не веря в такую проницательность.
– Сын у нас болеет! – заговорила она торопливо. – Лейкемия. Вот я и подумала…
Анька осеклась. Ворожея кивнула, давая понять, что все знает и так, потом сдвинула брови и взяла в руки потрепанную колоду карт. Карты были старинные или, по крайней мере, похожи на старинные. Анька вся подобралась. Адель перетасовала их, шепча что-то, перекрестилась. Анька машинально сделала то же самое.
Карты все с интересными картинками. Вот дурак в шутовском колпаке, смерть с косой. Аня отодвинулась от карт – она такие в кино видела, и ничего хорошего потом в этом кино не случилось.
Да и тайный язык карт – даже простых, тех, в которые резались в Киришах в дурака или пьяницу в босоногом детстве – на щелбаны, а став постарше – на интерес с раздеванием, был ей неведом. Что уж говорить об этих! Она сжалась в комочек на табуретке, подумав не в первый раз, стоило ли вообще сюда приходить.
Гадалка нахмурилась, пробормотала что-то себе под нос и, сложив карты, вздохнула.
– Что? – испуганно спросила Анька.
Взгляд женщины блуждал где-то над ее головой, словно считывая одной только ворожее ведомые знаки.
– Сглаз на тебе, милая! Сильный сглаз! Тут даже я, может, не сумею пособить, но постараюсь. Ты не сомневайся, я денег зря-то не беру! Ты давай сначала сходи-ка на Смоленское к Ксении Блаженной, потом возьми свечей…
Она вытащила из ящика стола лист бумаги и по пунктам расписала все, что нужно было сделать. В конце всенепременно следовало вернуться к ней за новой порцией указаний.
– А кто сглазил-то?! – спросила Анька.
– Этого тебе никто не скажет – трудно выяснить. Может, прохожий, может, сосед позавидовал!
"Было бы чему завидовать-то!" – подумала про себя Анька.
– А бывает, и сам человек себя сглазит или проклянет даже! Целит-то в иного, а ему – как пуля рикошетом! Назад! Потому и говорят, не рой другому яму!
– Я ничего не рыла… – сказала Анька искренне. – То есть не проклинала.
– Вот и умница! – согласилась мгновенно Адель. – Вот что, приведи-ка своего благоверного ко мне, да и ребеночка. Проверим, на всякий случай!
Проверка само собой означала дополнительные сотенные купюры, которые перекочуют в ухоженные пальцы Адели. На лице Аньки отразилось сомнение.
– Ну что же ты, милочка, думаешь – это тебе не зуб вырвать – раз и готово!
Процесс долгий! – потрясла пальцем гадалка перед ее лицом, пристально глядя в глаза.
Гипнотизировала, наверное!
Анька выбралась из парадной, посмотрела на часы. Визит продолжался удивительно мало. А может, не хотела Адель чего говорить?! Люби Адель мою свирель…
Псевдоним наверняка, решила Анька. Кличка, как у блатной – не могла она поверить, что сейчас кому-то придет в голову называть так дочку.
Дул ветер, гнал пыль. Пыль хрустела на зубах. "Прямо как в Средней Азии", – подумала Анька, доставая платок. В Средней Азии она никогда не была, но считала, что достаточно хорошо все там себе представляет по телепередачам.
Сплюнула и вытерла рот. Подняла голову, выискивая среди окон то самое. Почему-то ей казалось, что гадалка должна высматривать ее сверху.
Сейчас, задним числом, ее обуяло раскаяние – напрасно она отдала денежки! Толку-то, толку никакого! Знала, что не пойдет обходить церкви – все это лажа голимая!
Если бы так все было просто! И иконы эти целовать! После всяких вонючих старушенций! Свечку поставить можно, почему бы и не поставить.
На Смоленское кладбище так и не поехала, ограничилась тем, что забежала в попавшуюся по дороге деревянную часовню а-ля рюс. Свечки у нее падали, не хотели становиться в широкие подставки. Наконец получилось. Анька постояла еще немного – не хотелось выходить на холод. Никакого религиозного благоговения она не испытывала. Отбывала повинность. Ни во что не верила.
Зачем ездила?! Катька подбила – дура набитая! Только и может, что давать дурацкие советы. Сама мужа не смогла удержать – теперь вот бегает по всем этим бабкам, плачется в жилетку. А те слушают и утешают – сходи на кладбище, возьми могильной земельки… И нам копеечку за совет не забудь дать! Тут к тебе и полетят отборные кобели вот с такими вот… Правда, не летят что-то кобели, погода, видно, нелетная, но Катька все равно надеется!
Ах, если бы, в самом деле, копеечку брали… Жалко было денег!
Болезнь настигла Юрку внезапно. Вдруг начал быстро уставать, подскочила вверх температура, стали болеть кости, побледнела кожа, и на ней появилось множество маленьких синих точек, похожих на булавочные уколы. На другой день после этой дурацкой поездки к Адели Анька снова водила его к врачу – делать пункцию.
– Это больно?! – Юрка стиснул кулачки. Аня видела, что он боится.
– Нет, не больно! – солгала она быстро. – Все равно, что укол.
– Ты то же самое говорила, когда к зубному ходили! – вспомнил он.
Мать помотала головой раздраженно. За что ей это наказание. В голову не приходило никакой вины, за которую могла причитаться подобная кара.
Юрка ловил по-детски внимательно все ее ахи-вздохи, все эти бабьи причитания, что так ненавидел его отец. И делал для себя однозначный вывод, что он в чем-то виноват. Напряженность придавала бледному детскому личику такое выражение, что бабулька в клинике сложила руки, с отчаянием глядя на Аньку.
– Да что же это он у вас такой замученный!
– Вы бы не лезли не в свое дело! Своих воспитайте! – огрызнулась Анька.
– Да у меня трое выросли! – закудахтала старуха, ковыляя за ней, но потом отстала и махнула рукой.
Пункция была болезненной. Юрке показалось на миг, что его проткнут насквозь – пришпилят к столу, как муху булавкой в музее. Представил себя в музее вместе со всякими букашками.
– Терпи, казак, атаманом будешь! – сказал врач.
Юрка не был казаком и атаманом становиться тоже совершенно не хотел. Все, что он хотел, – вернуться домой и не знать больше никогда этой боли.
– Мама, мама! – дергал он ее за рукав.
– Ну!
– Мне Степка во дворе рассказывал, что, когда ему делали укол от бешенства, папа ему машину подарил радиоуправляемую!
Анька не ответила, помотала только головой и потащила скорее сына в гардероб – одеваться. Возле клиники, пока курила, прицепился какой-то молокосос – из студентов-практикантов, завел разговор. Клеился, не обращая внимания на слоняющегося рядом Юрку. Анька отвечала что-то, флиртуя. А из головы не вывходил последний разговор с доктором.
Доктор – холеный еврейчик (а Анька по-пролетарски тупо не любила эту нацию, независимо от занимаемой должности) – объяснил ей, что лечить эту самую лейкемию весьма дорого, результат не гарантирован, а лучшие клиники – в Германии. Уяснив это, Анька уже не слушала больше никаких объяснений. Встать и уйти хотелось, но досидела. Мало ли как дело обернется. Хотя матери больного ребенка все прощается.
Врач набросал ей названия препаратов, примерную цену и адреса, где их можно было купить или заказать. Анька кивала, думала про себя зло, что все здесь у них схвачено – рекламируют своих партнеров с их лекарствами. За все заплачено, и деньги немалые.
Такие деньги, что им и не снилось. И даже это самое лечение, которое они сейчас не в состоянии оплатить, ничего не гарантирует. Облучение?! Ха! Она знала одного облученного – по поводу раковой опухоли. Нервный, с проплешиной. Здесь, наверное, те же самые технологии. И никакой гарантии. Вообще все это сделано, чтобы вытягивать деньги.
Вечером Антону предстояло получить очередную головомойку. А вместо машинки, о которой канючил хитрый Юрка, она купила пива. Супруг задержался на работе даже дольше, чем обычно. Что он там делает, Аньку никогда особенно не интересовало, но сейчас, во хмелю, она начала задумываться. Может, "пялит" какую-нибудь сотрудницу? Денег за внеурочные ему вроде бы не платили.
– Что мы на этот раз празднуем?! – поинтересовался Антон, заметив пустую бутылку.
"Ничего не оставила, – отметил он про себя. – А говорят, что простые бабы сердечные. Может, мне досталась особенная: простая, но бессердечная. Или, скорее, врут те, кто говорит. Обычная идеализация трудящихся слоев населения. Вот, мол, они какие – может и не семи пядей во лбу, зато душевные! А души при ближайшем рассмотрении что-то и не видно, а то, что видно, – больно неказисто. Восхищаться-то нечем", – думал он, рассматривая супругу.
– Что вылупился?! – спросила она. – Сейчас у тебя глаза вообще на лоб полезут.
Поминки это, а не праздник никакой. Понял?! – бросила с вызовом. – Сына твоего поминаем!
Юрка уже спал и не мог этого слышать. Антон бросил дикий взгляд в сторону его комнаты. Ничего не говоря, подошел к постели Юрки.
