Белва Плейн - Бессмертник
Ее глаза закрыты; мерцающая темнота колышется, кружится.
— Анна, ты чудо! Ты даже не представляешь, как ты прекрасна.
Она открывает глаза и снова зажмуривается — от света. Он бережно ведет ее к ступеням. В душе торжествующий ужас: он идет с ней наверх!
— Нам… Тебе пора, — говорит он тихонько и скрывается за своей дверью.
Она долго разглядывает себя в зеркале. Без ночной сорочки. У музейных статуй грудь, как у нее. В доме у Руфи ей часто доводилось видеть голых женщин; у некоторых не грудь, а набитые, бесформенные мешки; у других тоже мешки, только обвислые, пустые; у некоторых груди нет вовсе. Она вынимает шпильки, и волосы рассыпаются по лицу и плечам. Теплые волосы на обнаженных плечах. В голове звучит музыка, изумительная, сладостная песня Изольды. Он не целовал бы ее так, если б не любил. Вот теперь в ее жизни действительно что-то переменится. Грядет удивительная, самая чудесная перемена. И очень скоро.
С улицы, от соседей, где тянутся от забора до забора бельевые веревки, доносится горестный, одинокий зов, потерянный плач ребенка. Анна вздрагивает. Коты орут, успокаивает она себя, выключает свет и, улыбнувшись темноте, тут же засыпает.
8Поутру миссис Монахан сказала:
— Вечером ждем гостей. Племянница моя, Агнесса, придет мне помочь. Мадам говорит: простой, мол, семейный ужин. Но меню одно чего стоит! Черепаховый суп, мусс из омаров, молодой барашек. Она велела тебе идти наверх, на стол с ней накрывать.
Столовая сияла белизной кружевных салфеток, сверкала хрусталем рюмок и бокалов, мерцала серебром блюд и канделябров. Шоколадные конфеты в серебряных вазочках, розы в серебряных вазах.
— Здесь есть вещи, которым почти двести лет, — промолвила миссис Вернер. — Вот этот кофейник принадлежал моей прапрапрабабушке из семейства Мендоса. Вот, видите, вензель — большое «М»?
— Они привезли эти вещи из Европы?
— Нет, это серебро американского производства. Мои предки переселились сюда из Португалии намного раньше, чем сделан кофейник. Три века назад.
— Не то что я… — сказала Анна.
— Пусть вас это не печалит. Стечение обстоятельств, историческая случайность. А люди повсюду одинаковы. — Редкая улыбка осветила обыкновенно бесстрастное лицо миссис Вернер.
«В ней есть что-то схожее с мамой, — подумала Анна. — Прежде я не замечала. Что-то надежное, сильное. Мне бы хотелось ее обнять. Какое счастье — снова обрести маму. Интересно, она что-нибудь знает?»
Миссис Вернер была очень красива в темно-красном шелковом платье. И плечи у нее ослепительно гладкие и белые для старой женщины — а ведь ей уже за сорок. Гости расселись. Похоже, и вправду одна семья: родители, бабка и две дочери, примерно одного возраста с Анной. Белокожие, веснушчатые, горбинка на носу придавала их лицам горделивую стать.
— Я бы предпочла поехать в Европу, — сказала одна из сестер. На ней было платье из голубого батиста; длинные жемчужные серьги болтались, точно кисточки.
— И все же месяц в Белых горах — не так плохо, — заметила ее бабка. — А из Европы лично я обычно возвращаюсь без сил, это не отдых.
Анна бесшумно двигалась вокруг стола, подавала кушанья на серебряных блюдах, наливала прохладительный напиток из серебряного кувшина. Осторожнее, не пролей! Воротник у бабки из валансьенского кружева. Миссис Монахан объясняла, чем отличается это плетение от других. Хорошо, что он на меня не смотрит. Увидимся ли мы потом, когда уйдут гости?
Анна кружила вокруг стола; разговор перепархивал через стол, и она слышала обрывки, отдельные фразы.
— Кайзер сошел с ума, вы меня не переубедили…
— Я слыхала, они продают дом в Рамсоне…
— Подоходный налог просто непосилен. Ваш Вильсон сущий радикал…
— …купила у Мильгрима такую парчу на платье…
— Анна, пригласите сюда миссис Монахан и Агнессу, — шепотом велел мистер Вернер.
Она не расслышала, и хозяин повторил свою просьбу.
— И принесите шампанское, — добавил он.
Наполнив шампанским три пустых бокала, он передал их Агнессе, миссис Монахан и Анне. Затем он поднял свой бокал; все притихли.
— Не знаю, как выразить, до чего мы счастливы. Прошу поэтому просто выпить за этот счастливейший в нашей жизни день. За будущее нашего сына Пола и Мариан, которая скоро станет нашей дочерью.
Тост произнесен, бокалы встретились над столом, слышен хрустальный перезвон. Мистер Вернер встал и расцеловал девушку в голубом в обе щеки. Она что-то сказала — мило, спокойно; все засмеялись. Смех гулкий, отрывистый, словно вылетают пробки от шампанского.
— Теперь-то я могу признаться, что мы надеялись на этот союз с самого вашего детства, — сказала миссис Вернер.
— Такое счастье для обеих семей, — отозвался кто-то.
А миссис Монахан сказала:
— Вот и еще одна свадьба в доме — с Божьей помощью!
Только он молчал. Нет, наверное, он что-то говорил, но она не слышала. Перед глазами поплыл туман, все кругом стало далеким, нереальным…
В буфетной миссис Монахан зашептала:
— Анна! Что стоишь? Надо обнести пирогом второй раз!
— Пирогом? — Анна прислонилась к буфету.
— Вон тот пирог, с орехами, возьми на столике. Да что с тобой такое?
— Не знаю. Тошнит.
— Иисус, Дева Мария и Иосиф! Да ты вся позеленела! Не вздумай запачкать мне кухню! Агнесса, сними с нее передник и марш в столовую. Давай, милая, пошевеливайся. А ты, Анна, ступай наверх, я тобой позже займусь. Что же ты съела-то? Надо же, время выбрала!
— Анна, вам сегодня лучше? — В голосе миссис Вернер тревога. — Миссис Монахан сказала, что вы хотите уволиться? Я даже не поверила…
Анна приподняла голову с подушки:
— Я знаю, нехорошо просить расчет без предупреждения. Но я нездорова.
— Позвольте мы пригласим врача?
— Нет, нет, я поеду к тете, к родственникам. Они вызовут врача.
Миссис Вернер тихонько кашлянула. Кашель ее читался ясно: все это ерунда, мы с вами обе прекрасно знаем причину вашей болезни. Или иначе: ума не приложу, что на вас нашло, но я допытаюсь, будьте уверены.
— Анна, вы ничего не хотите мне сказать?
— Нет. Со мной все хорошо. Все будет хорошо. — Только бы не расплакаться. Только бы не расплакаться. Он целовал меня в губы. Он говорил, что я красивая. И я в самом деле красивая, намного красивее той…
— Ну, я, право, ничего не понимаю. — Миссис Вернер ухватилась за спинку кровати. Бриллианты звякнули. — Скажите, что у вас на душе, доверьтесь мне! Я ведь по возрасту гожусь вам в матери!
— Но вы мне не мать, — сказала Анна. Стечение обстоятельств, историческая случайность, да? А люди, не правда ли, повсюду одинаковы?
— Что ж, раз вы решили, я не вправе удерживать вас силой. Когда соберетесь, Куин отвезет вас на машине. — Миссис Вернер задержалась у двери. — Анна, если вы когда-нибудь захотите вернуться, мы будем очень рады. И если у вас возникнут трудности, непременно заходите, мы сделаем для вас все, что сможем.
— Спасибо, миссис Вернер. Но я не вернусь.
Несколько недель спустя, влажным душным вечером, Анна и Джозеф разговаривали, сидя на ступеньках крыльца. Солнце уже закатилось. Мальчишки доигрывали в мяч при последнем сумеречном свете. Матери пронзительно кричали: «Бен-н-и-и! Лу-и-и!» И одного за другим зазывали в дом. Клячи торговцев понуро, едва переставляя усталые ноги с расшатавшимися подковами, брели в конюшни на улице Деланси. Жизнь улицы понемногу замирала.
Они говорили о том о сем, умолкали, снова говорили. Потом Джозеф сказал Анне, что любит ее. Спросил, согласна ли она стать его женой. И Анна ответила, что согласна.
9Он ее боготворил. Боготворение вершили его глаза и руки. Приподнявшись на локте в новой, широкой супружеской постели, он смотрел на нее — долго-долго.
— Бело-розовая, — произнес он и намотал на запястье ее живую и непокорную рыжую прядь. Засмеялся и, точно сам себе не веря, покачал головой. — Самая лучшая. И голос твой, и даже как ты английские слова выговариваешь. Лучше всех.
— Мне никогда не избавиться от акцента, Джозеф. Я тут не своя, пришлая.
— И читала ты больше всех. И вообще — ты умнее всех, кого я знаю.
— Все равно — пришлая, — повторила она.
— Была б у тебя возможность учиться, хоть крошечная возможность, из тебя вышел бы высокообразованный человек: учитель, а может, даже доктор или адвокат. Тебе все по плечу.
Она вздохнула и вытянула вверх руку с широким золотым кольцом, на котором по указанию Джозефа выгравировали: «А. от Дж. 16 мая 1913».
— Я — жена, — громко сказала она.
— И каково?
Она ответила не сразу. Взгляд ее скользнул за дверь. Джозеф мысленно отправился следом: в свежевыкрашенную желтую кухоньку, в гостиную с новым гладким линолеумом. Он приготовил для нее чистый, уютный дом. Жаль, окна вровень с улицей и приходится держать их зашторенными целый день. А отодвинешь штору — прямо перед глазами двигаются ноги. Высунешься — видны Гудзон и поросшие лесом скалы, которые тут почему-то называют Палисадами, веет свежий речной ветер. А ночью — спальня, отгороженный от мира мирок; и кровать — корабль на тихих волнах тьмы.
