Марио Бенедетти - Рассказы
— Не надейся, что я такой рассеянный. Молокосос ты еще. Думаешь, я забуду. Я очень хорошо помню.
— Оставь ты его, — вмешался вежливый. — Брось, он, наверно, правду сказал.
Слова вежливого звучали твердо, как принятое решение. Армандо облегченно вздохнул. Но тут ноги его подкосились, он потерял сознание.
Маруха оказалась в какой-то степени виновницей происшествия, хоть и невольной. Теперь она целые дни проводила у постели Армандо. Лечила его, баловала, целовала, изводила бесконечными разговорами об их будущем. Армандо стонал больше, чем хотелось, но в глубине души радовался, что она рядом. Он даже подумал, что, пожалуй, неплохо было бы жениться поскорее. Впрочем, тут же сам испугался своей странной мысли: «Меня же там так колотили, может, повредили что-нибудь в голове?»
Теплая рука Марухи вдруг перестала гладить его щеку. Армандо открыл глаза. У кровати стояли все: отец, мать, Баррейро, Тито, Селия.
— Как у тебя хватило сил молчать? — изумлялся Баррейро, и Армандо снова объяснял, что его всего несколько раз ударили, правда довольно сильно. Хуже всего был удар коленом в живот.
— Не знаю, как бы я себя повел, если бы они взялись за электричество.
Мать плакала. Она плакала уже три дня подряд.
— В газете мне обещали, — сказал отец, — что ассоциация напечатает протест.
— Какой толк от всех этих нот и протестов, — вскипел Баррейро. — Его били по лицу — тут уже ничего не изменишь.
Селия положила на плечо Армандо руку в перчатке, Маруха целовала кусочек лба, свободный от бинтов, и, хотя Армандо было больно, он все-таки чувствовал себя чуть ли не в раю.
Позади Баррейро стоял Тито, молчаливый больше обычного.
Маруха вдруг обернулась к нему:
— Ну, что вы теперь скажете? Вы все так же спокойны?
Тито улыбнулся.
— Я всегда говорил Армандито, что политика — грязное дело, — сказал он уверенно.
И кашлянул. Три раза. Один раз, потом пауза и еще два раза.
МИСС ЗАБВЕНИЕ
© Перевод Р. Сашиной
Девушка открыла глаза. Полная, удручающая растерянность. Она ничего не помнит. Ни своего имени, ни возраста, ни адреса. Она оглядела себя: коричневая юбка, кремовая блузка. Сумки нет. На руке — часы. Четверть пятого. Язык едва поворачивается во рту, в висках стучит. Посмотрела на руки — ногти покрыты серебристой эмалью. Она сидит на скамье под деревьями, перед ней площадь, в центре площади — старый фонтан, фигуры ангелов и три плоские чаши, одна над другой. До чего уродливо! С ее скамейки видны рекламы, огромные светящиеся буквы. Она стала читать: НОГАРО, КИНОКЛУБ, МЕБЕЛЬ ПОРЛЕЯ, МАРЧА, НАЦИОНАЛЬНАЯ ПАРТИЯ. У ног валялся осколок зеркала, треугольный. Она подняла его. Заметила, что с болезненным любопытством рассматривает лицо в зеркале. Конечно, это ее лицо, но она словно впервые его видит. И лицо тоже не напоминает ей ни о чем. Глядя в зеркало, она попыталась определить свой возраст: «Мне, наверное, лет шестнадцать или семнадцать». Интересно — названия вещей она помнит. Вот скамья, вот колонна, фонтан, а там вон реклама. Но где она сама, в каком времени, на каком месте — этого она не знает. «Да, наверное, мне лет шестнадцать или семнадцать», — сказала она вслух. Хотела убедиться, что говорит по-испански. А может быть, она умеет говорить еще на каком-нибудь языке? Нет, она не помнит. Ничего не помнит. И все-таки чувствует какое-то облегчение. Спокойствие неведения. Странно, конечно, и удивительно, что она ничего не помнит, но это-то и хорошо, хорошо. Потому что смутно ощущает: так все же лучше, чем по-другому, в прошлом осталось что-то отвратительное, страшное. Листва деревьев над ее головой — двух оттенков, неба почти не видно. Голуби слетелись к ногам, но скоро покинули ее, разочарованные, — ей нечего было дать им. Мимо скамьи проходили люди. Шли и шли один за другим, не обращая на нее внимания. Иногда, правда, какой-нибудь юноша поглядывал на нее. Она ждала, она так хотела поговорить с человеком! Но всякий раз, немного поколебавшись, несостоявшийся поклонник продолжал свой путь. Вот кто-то вышел из потока и приближается к ней. Мужчина лет пятидесяти, одет хорошо, прическа-волосок к волоску, булавка в галстуке и черный портфель. Сейчас он заговорит с ней. «Может быть, он меня знает?» — подумала она. И испугалась — вдруг этот человек заставит ее вернуться в прошлое? Ей так хорошо, уютно, она счастлива в своем безмятежном забвении. Но мужчина спросил просто: «С вами что-то случилось, сеньорита?» Она посмотрела на него внимательно. Лицо внушало доверие. «Я только что открыла глаза на этой площади и не помню, что было раньше, ничего не помню». Она не сомневалась: он понял, и больше ничего не надо говорить. Человек улыбнулся, и она почувствовала, что тоже улыбается. Он протянул руку и сказал: «Меня зовут Ролдан, Феликс Ролдан». «Я не знаю, как меня зовут», — ответила она и пожала его руку. «Не беда. Вам нельзя оставаться здесь. Идемте со мной. Хотите?» Конечно, хочет. Она поднялась, оглянулась на голубей, которые опять окружили скамью. Подумала: «Как хорошо, я, оказывается, высокого роста». Мужчина, которого звали Ролдан, мягко взял ее за локоть и повел. «Тут близко», — сказал он. Что — тут близко? Все равно! Она чувствовала себя чужестранкой: все казалось знакомым и в то же время она ничего не узнавала. И поспешно оперлась своей слабой рукой на сильную руку человека по имени Ролдан. Провела ладонью по мягкой ворсистой дорогой ткани. Потом подняла голову (он был высокий) и улыбнулась. На этот раз он ответил широкой улыбкой, блеснул золотой зуб. Она не спрашивала, что это за город. Он сам сообщил наставительно: «Монтевидео». Слово упало в (бездонную пустоту, она не помнила ничего. Абсолютно ничего. Теперь они шли по узкой улице, кругом торчали строительные краны. Мостовая была разрыта. Автобусы жались к тротуару, брызги летели из-под колес. Она хотела стереть грязь ладонью: на ногах не было чулок. Она вспомнила это слово — чулки. Поглядела вверх — на ветхих балконах висело белье, стоял человек в пижаме… Город ей нравился.
В мы и пришли», — сказал мужчина по имени Ролдан. Они стояли у двустворчатой парадной двери. Она вошла первой. Поднялись на лифте на пятый этаж. Он молчал, поглядывал на нее с беспокойством. Она отвечала лучистым, полным доверия взглядом. Он вынул из кармана ключ, стал отпирать дверь. Она увидела обручальное кольцо на его руке и еще — перстень с красным камнем. Она не помнила, как называются красные камни. Пустая, запущенная квартира, где пахло сыростью, показалась на минуту тюрьмой, ловушкой. Мужчина по имени Ролдан открыл окно, усадил ее в кресло. Потом принес стаканы, виски и лед. Она вспомнила слова «стакан», «лед». Слово «виски» было новым. Отхлебнула из стакана, закашлялась, но все-таки ей понравилось. Огляделась: мебель, картины, обои — все дурного вкуса, но почему-то не раздражало. И снова подняла глаза на него — он рядом, она в безопасности. Только бы не вспомнить прошлое. Вдруг мужчина захохотал, и она вздрогнула. «Ну, а теперь скажи-ка мне, недотрога, мы здесь одни, никто нам не помешает, ну-ка скажи, кто ты такая?» Она опять закашлялась, широко раскрыла глаза. «Я же сказала — не помню». Он менялся на глазах. Куда девался элегантный господин в костюме из мягкой ворсистой ткани и булавкой в галстуке? Отвратительный вульгарный пошляк стоял перед ней. «Так ты мисс Забвение, да?» Зачем он так говорит? Она ничего не понимала, но ей стало страшно, бессмысленное настоящее пугало почти так же, как наглухо закрытое прошлое. «Ох, мисс Забвение! — Он снова разразился хохотом. — Знаешь, ты довольно-таки оригинальная штучка. Ей-богу, я такое в первый раз вижу. Ты что — «новая волна», или как там?» Рука мужчины по имени Ролдан потянулась к ней. Та самая сильная рука, за которую она инстинктивно ухватилась там, на площади. Но нет, это другая рука. Волосатая, короткопалая, жадная… Девушка оцепенела от ужаса, неподвижная, беспомощная. Рука приближается к ее шее, хочет скользнуть за воротник. Пуговицы мешают. Рука рванула ворот, пуговицы полетели на пол. Одна долго кружилась как волчок и потом замерла у плинтуса. Оба не шевелились, Пока не умолкло чуть слышное жужжание. Она воспользовалась этой минутой, вскочила, все еще держа в руке стакан. Мужчина, которого звали Ролдан, бросился на нее. Швырнул на широкую тахту, обитую чем-то зеленым. Бормотал: «Недотрога, недотрога». Зловонное дыхание обжигало ее затылок, ухо, наконец коснулось губ. Сильные мерзкие руки рвали с нее одежду. Она задыхалась, она выбивалась из сил… И тут заметила, что все еще сжимает в руке стакан. Собрав последние силы, она приподнялась и ударила стаканом в лицо Ролдана. Он качнулся назад, еще раз качнулся и соскользнул на пол рядом с зеленой тахтой. Охваченная ужасом, девушка соскочила с тахты, наступила на лежащего, стакан выпал из руки, покатился по коврику, не разбившись. Она кинулась к двери, выбежала на площадку и бросилась вниз. По лестнице, конечно. На улице она застегнула единственную уцелевшую пуговицу на блузке. И пошла вперед — легко, почти бегом, полная страха, отвращения и тоски. «Я должна забыть об этом, — думала она беспрестанно. — Я должна забыть об этом». Она узнала площадь и скамью. Скамья оказалась пустой, она села. Голубь подошел, смотрел на нее, но ей было не до него. Она не могла пошевелиться. Одна только мысль, не переставая, сверлила мозг: «Я должна забыть, господи, сделай так, чтобы я забыла об этой гадости». Она закинула голову, ей казалось, что она теряет сознание…
