Франсиско Голдман - Скажи ее имя
До этого, учась в Брауне, Аура носила ярко-фиолетовые пряди в волосах. Я ни о чем таком не знал, пока Маурисио, ее университетский друг, не упомянул об этом в письме с соболезнованиями. Когда я впервые встретил Ауру, писал он, у нее в волосах были фиолетовые пряди. Прежде чем мы стали друзьями, она была для меня девушкой с фиолетовыми волосами. Как ни странно, ей это действительно шло. В один прекрасный день ее волосы вдруг стали черными, какими оставались и впредь. Когда ее волосы перестали быть фиолетовыми, первое время мне было грустно на нее смотреть: будто какой-то бандит ограбил Ауру и теперь мы все знали, что былого никогда не вернуть.
В этот вечер мы перескакивали с английского на испанский и обратно. Очевидно, Аура гордилась своим английским. Он был лучше моего испанского, правда, я никогда в этом не признавался. Большинство знакомых мне девушек из Мехико говорили по-английски мягко, нараспев, словно стараясь звучать как парижанки, которые пытаются говорить по-английски, но не Аура.
Как получилось, спросил я ее, что твой выговор похож на речь нью-йоркского еврея? Мы покинули Габриэлу и шли по тротуару, вместе с Боргини, которого мы игнорировали. Салман Рушди испарился — то ли улетел в волшебном мыльном пузыре, то ли сел в такси.
Ха-ха. У нее было объяснение этому. Мама Ауры много работала, когда та была ребенком, поэтому Аура проводила массу времени в одиночестве: она учила английский, смотря телевизор, в первую очередь сериал «Сайнфелд». У них было кабельное, и «Сайнфелда» они с мамой любили больше всего.
В тот вечер она немного рассказала мне о матери. Большую часть жизни Ауры ее мать работала секретарем, в основном на факультете психологии, а также в деканате Национального университета. В свободное время она еще и училась, посещая лекции по психологии, и в конце концов получила диплом магистра, чего ей не удалось сделать в университете в Гуанахуато до рождения Ауры. После этого она стала ходить на лекции для магистров, один курс за семестр. Теперь ей оставалось только защитить диссертацию, чтобы получить ученую степень по психологии.
Мы решили выпить на посошок в «Зомби-Хат» на Смит-стрит. За ужином было вино, и теперь мы переключились на водку. Наш «посошок» следовал один за другим, а Боргини тянул свою единственную водку с тоником. Меня потрясло, насколько запуганным он выглядел. Он стоял напротив Ауры, держась за стакан, как за поручень в раскачивающемся поезде, словно ему не хватало самообладания, чтобы рывком поднести водку к губам, словно он потерял способность глотать. Уверен, меньше всего ему хотелось находиться в «Зомби-Хат», в компании со мной — что за шумный кретин, наверняка думал он обо мне, откровенно волочится за Аурой, притащив ее на petit comité, в то время как сам он окольными путями, малодушно интригуя, старался не допустить ее присутствия. Но он не рискнул возмутиться. Он, как говорится, попал. Однако там, в «Зомби-Хат», напускное безразличие Ауры к тому, что он не пригласил ее на ужин, сильно действовало ему на нервы. Тем временем я уже практически убедил себя, что между ними ничего не может быть. Очевидно, они просто друзья. Может, Боргини гей?
Я громко стукнул кулаком:Ну, все! Испил до дна!
Аура декламировала стихи, на английском, медленно поднимая и опуская кулак. Она была похожа на (пьяную) школьницу, читающую вслух перед классом. Казалось, ее прекрасные губы, как в пластилиновом мультфильме, вылепляют слова, будто губы и слова стихотворения сделаны из единого клейкого материала, и слова обретают форму в воздухе, плотные и светлые — осязаемые, влекущие.
Иль без конца мне сужденоВздыха-а-ать?!
Местами ее голос повышался:
Нет, жизнь моя вольна-а-а…
А потом понижался до забавного баритона:
Нет! Вольным ветром я влеко-о-ом!..
И еще ниже, с поклоном в конце стихотворения:
И я в ответ: «Мой БОЖЕ!..»[6]
Это было красивое длинное стихотворение! Я никогда не мог выучить стихотворение такой длины. Она сказала, что это «Ярмо» Джорджа Герберта. Девушка из Мехико, стоя посреди бруклинского бара, декламирует английскую религиозную поэзию XVII века. Было ли что-то подобное в истории этого города?
Я знаю, что с судьбою вдругЯ встречусь где-то в облаках…
Насладившись моим смятением после чтения Герберта и еще раз приложившись к водке, Аура поставила бокал на стойку и пустилась по волнам Йейтса.
Защитник тех, кому не друг,Противник тех, кому не вра-а-аг…
Этот голос эхом звучал во мне следующие несколько месяцев, как звучит и по сей день.
Минутной вольности порывБросает в бой меж облаков.…отныне не суметьБесцельно жить, как прежде жил…[7]
Однажды я обнаружил: когда она чувствовала себя счастливой — счастливой и любимой, или когда ей просто хотелось выпендриться, то, выпив определенное количество алкоголя — как правило, три, или даже два бокала, — Аура принималась читать стихи. Почти всегда это были те самые два стихотворения, зачастую повторявшиеся неоднократно, будто кто-то зарядил музыкальный автомат играть только две мелодии.
Я громко стукнул кулаком:Ну, все! Испил до дна!..
И в «Зомби-Хат» она тоже пошла по второму кругу.
Я знаю, что с судьбою вдруг…
Затем настроение Ауры переменилось. Она забыла обо мне и снова заинтересовалась Боргини. В тот вечер она больше не обращала на меня внимания. Вскоре они ушли из бара. Все произошло так быстро. Мы стояли на тротуаре, прощались, я поцеловал ее в щеку так, как поцеловал бы, если бы за ужином мы обменялись парой ничего не значащих любезностей. Вообще-то, в глубине своей изнывающей от любви пьяной души, я успел уверовать в то, что именно я провожу ее домой. Аура нырнула в такси, словно гонясь за чем-то от нее ускользающим, а он сел следом и захлопнул дверцу. На мгновение она превратилась в призрачную фигуру на заднем сиденье, которую мне не суждено было увидеть вновь. Такси уносилось прочь по Смит-стрит. Я как будто очутился в одном из рассказов Бабеля: стоя под уличным фонарем и глядя, как такси исчезает в глубине длинной улицы, я предстал перед собой обманутым, жалким и обреченным на несчастье человеком.
Но мы обменялись адресами и телефонами. Как и обещал, я отправил ей экземпляр моего последнего романа, опубликованного четыре года назад. Шли недели, за ними месяцы, а я не получал никакого ответа. Наверное, ей ужасно не понравилась моя книга, сказал я себе. Ну и пусть, она все равно слишком молода. Тебе действительно пора о ней забыть.
Отношения Ауры и Боргини завязались прошлой весной на литературоведческой конференции в Брауне в честь сороковой годовщины выхода в свет «Ауры» Карлоса Фуэнтеса — повести в духе магического реализма. Конференцию вел среди прочих профессор Т__, ее заклятый враг, который в тот момент еще не был таковым. «Мы собрались здесь в честь „Ауры“, — импровизировал Боргини во время своей речи, — а я нашел собственную Ауру». Это было довольно-таки сенсационное заявление; профессор Т__ вполне мог подумать, что конференцией воспользовались, чтобы во всеуслышание объявить о романе между очаровательным молодым писателем и симпатичной аспиранткой с фиолетовыми прядями в волосах. Конечно же, профессор отыгрался на Ауре. Вероятно, именно это происшествие и настроило его против нее. Даже пять лет спустя одного упоминания имени профессора Т__ при матери Ауры было достаточно, чтобы заново разжечь ее гнев. Распаляясь, она пересказывала, как собиралась полететь в Провиденс, чтобы образумить и даже поколотить этого негодяя. Хуанита была привлекательной женщиной, но в гневе ее мимика становилась чересчур выразительной, словно все черты отражались и увеличивались в груде осколков разбитого зеркала. Она любила устраивать подобные сцены, подражая манере мексиканского уличного хулиганья: глотая слова и язвительно насмехаясь, она демонстрировала, с какой свирепой силой и любовью она готова защищать дочь. И это не было лишь спектаклем. Хуанита считала достижения Ауры — успешное окончание школы, стипендии в американских университетах — своими собственными. Она тяжело работала, на двух, трех ставках, год за годом, и все ради того, чтобы дочь могла получить образование не хуже, чем любая девушка из высших слоев мексиканского общества. Когда профессор Т__ обозвал ее дочь легкомысленной богачкой, он совершил богохульство в отношении всей жизни Хуаниты — именно так Хуанита расценила его слова, вместо того чтобы воспринять их как подспудное признание своих заслуг.
