Юрий Рытхеу - След росомахи
— Человек обратно во времени не возвращается, — задумчиво заметил Тутриль.
— А тебе не надо возвращаться во времени, возвратись в себе самом, — тихо сказал Токо. — И пусть крылья весенних сумерек напомнят тебе родину.
"Крылья весенних сумерек"… Как удивилась Лена, когда он перевел свое имя на русский. "Крылья весенних сумерек"? — переспросила она. — Как это красиво! Твой отец — настоящий поэт!"
— А вам тут скучно не бывает? — спросил Тутриль старика.
— Почему тут должно быть скучно? — возразил Токо. — Скучно бывает внутри человека. Здесь у меня много дел. Встаю утром на рассвете, и все равно времени не хватает. Пойдем, покажу тебе мой завод, — сказал Токо, с громким кряхтеньем поднимаясь с нарты.
С тыльной стороны яранги прямо на снегу стояли самодельный верстак и несколько полуготовых нарт.
— Видишь? — с оттенком гордости спросил Токо. — Никто в нашем районе больше не делает таких. Только я!
Нарты были сработаны прекрасно. Токо мастерил их точно так же, как их делали сотни лет назад, без единого гвоздика, скрепляя только ремнями и деревянными шипами.
— Я ведь понимаю, — с грустью произнес Токо, — нарт все меньше требуется. Вездеходы нынче бегают по тундре. Вот, говорят, сюда скоро мотонарты придут. Аэросани. Может, через два-три года нарты уже никому не будут нужны… Но мне все равно нравится их делать…
Старик вдруг напрягся, прислушался:
— Айнана едет…
Он заторопился в ярангу и вышел оттуда с биноклем.
Приладив к глазам обведенные губчатой резиной окуляры дорогого бинокля, Тутриль увидел среди торосов мелькающую упряжку. На таком расстоянии трудно было разглядеть Айнану, но хорошо было видно, как ловко она направляла нарту между торосами.
Упряжка выехала с морского льда, выбралась на высокий берег и по кромке устремилась к одинокой яранге.
— Она на собаках и в тундре лучше иного парня, — с нескрываемой любовью и гордостью сказал Токо.
— Ока красивая девушка, — тихо сказал Тутриль.
Старик ничего не ответил.
Еще издали Айнана заметила и узнала Тутриля рядом с дедом.
— Етти, — приветствовал ее Тутриль.
— Ии, — смущенно ответила Айнана.
— Ты иди помоги бабушке, — сказал ей Токо, — а мы тут с Тутрилем распряжем собак.
Помахивая плеткой, Айнана сняла с нарты трех закоченевших песцов и молча скрылась в чоттагине.
— Сердится почему-то, — заметил Токо, глядя ей вслед.
— Может, она недовольна, что я приехал? — спросил Тутриль.
— Как можешь такое говорить? — сердито отозвался Токо. — Она, наверное, стесняется… Когда она вернулась из Нутэна, о тебе только и говорила.
Эйвээмнэу, захлебываясь словами, рассказывала в чоттагине внучке:
— Глядим — кто выходит из вездехода? Сам Тутриль, ученый человек! К нам в гости! Я скорее обратно в чоттагин, разожгла сильный огонь, поставила большой чайник… Натолкла мороженой нерпы — хорошо, вчера старик приволок свежую… Я помню Тутриля мальчишкой. Кто мог подумать, что он станет таким? Вот счастье Кымынэ!.. Я так старалась, чтобы ему у нас понравилось…
— Ну, и что он? — с интересом спросила Айнана.
— Решил остаться у нас, погостить…
— А где он будет спать?
— Поставим гостевой полог, — ответила Эйвээмнэу. — В отдельном пологе ему лучше будет. Спокойнее… А знаешь, наш старик как оживился! Разговаривает с ним, беседует, толкует про разное важное. Мне тут слышно, в чоттагине. О следе росомахи толковали…
— О следе росомахи? — удивилась Айнана.
— О легенде! — с благоговением произнесла Эйвээмнэу. — Как по радио разговаривал. Грамотно. Не ожидала от нашего старика.
Айнана переоделась: сняла белую охотничью камлейку мужского покроя, меховую кухлянку и дорожные белые торбаса.
Вся ее охотничья одежда была светлая, чтобы быть незаметной в белой тундре.
Она вышла в чоттагин в теплом красном свитере и плотных лыжных брюках, заправленных в легкие оленьи торбаса.
12
На западе, перемещаясь к северу, медленно угасало слабое свечение. Небо уже готовилось к утренней заре, такой быстрой в пору длинных и светлых дней. Не было ни ветерка. Тишина накрыла все огромное пространство. Сонно дремали наметенные сугробы, снежные козырьки на прибрежных скалах, обломки айсбергов, торосы, звери и зимние птицы.
Айнана и Тутриль прошли мимо полуготовых нарт, мимо собак, устроившихся в своих ямках, и оставили позади в голубых сумерках одинокую ярангу.
Тутриль, шагая вслед за девушкой, удивился про себя тому, что тишина может быть такой большой… Другого слова просто нельзя было подобрать к этому удивительному состоянию природы. Не верилось, что в этих местах могут быть пурга, ураганы, когда в снежной круговерти не видно ничего.
— Когда тишина, такая внутри тебя радость растет, даже пугаться начинаешь, — проговорила Айнана. — Все слышно: и сердце, и тайные мысли…
— У тебя есть тайные мысли? — улыбнувшись, спросил Тутриль.
— Наверное, у всякого человека они есть, — немного помедлив, проговорила Айнана, — даже самому себе не признаешься в них. А вот в такой тишине они прямо так и вылезают, пугают…
— Что же это за тайные мысли? — настойчиво спросил Тутриль.
Айнана остановилась, пристально посмотрела на Тутриля так, что он смутился. Какой у нее взгляд… Пронзительный и в то же время теплый, как бы обволакивающий.
В торосистом море обломки айсбергов словно светились изнутри собственным светом. Почему-то Тутриль вспомнил, как много лет назад он пароходом плыл из бухты Провидения во Владивосток и ночью наблюдал свечение моря: корабельный винт перемешивал фосфоресцирующую воду, и за кормой, до самого горизонта, оставался светлый след. Может быть, из этой воды и образуются эти светящиеся в темноте льдины?
— Дед все, наверное, обо мне рассказывал? — пытливо спросила она, продолжая смотреть прямо в глаза Тутрилю.
— А что он мог рассказать? — пожал плечами Тутриль.
— Про все… А вам нравится яранга?
— Я родился и вырос в яранге, — ответил Тутриль.
— Нет, сейчас она вам нравится?
— Нравится, — не очень уверенно ответил Тутриль, чуя в этом настойчивом вопросе какой-то подвох.
— Пока нравится, — с торжеством произнесла Айнана. — А одному человеку, как сказала я, что будем долго жить здесь, сразу разонравилась… А поначалу все говорил, говорил: романтика, возврат к предкам, первобытная жизнь… Но всего этого ему только на неделю хватило… У вас на сколько командировка?
— На месяц.
— И все время думаете жить у нас?
— Еще не знаю…
Айнана помолчала.
— Наверное, ваша любовь к яранге — это другое… Детство, возвращение в прошлое, в котором вы все равно не останетесь… Знаете, когда я вас увидела там, у вертолета, вы мне сначала не понравились, — вдруг заявила Айнана. — Я вообще не люблю, когда к нам проявляют какой-то научный интерес…
— Что, что? — переспросил Тутриль.
— Научный интерес, — подчеркнуто повторила Айнана. — Добро бы тангитаны, а то и наши появились. В прошлом году приезжал Нанок из Анадырского музея. Все скупал — старые кожаные ведра, драные снегоступы… Он мне тоже не понравился.
— Но почему?
— Ну, как бы вам сказать… Словно он встал в стороне от всех нас, отделился, что ли…
— Значит, и я, по-твоему, тоже отделился?
Айнана не сразу ответила. Она молча шла, широко размахивая руками.
— Я еще в вас не разобралась, — тихо ответила она.
"Удивительная девушка, — думал про себя Тутриль, наблюдая за ней. — Что она? Действительно такая самостоятельная или нахваталась где-то таких рассуждений? Хотя, в общем, то, что она говорит, поучительно и справедливо".
Разве он сам не чувствует некую отделенность, возвратившись на родину? Если честно признаться, то такое чувство есть. И смотрят на него не просто как на своего соплеменника, а как на человека, отмеченного особым знаком, не совсем даже и своего. Ведь никому в Нутэне из тех, кто занимается исконным делом — охотится, работает на звероферме, в косторезной мастерской, — не придет в голову сделать своей профессией собирание сказок и легенд…
Айнана остановилась и посмотрела на светлый горизонт.
— Пойдемте в ярангу. Холодно стало, да и спать уже пора…
От распахнутой двери на снег падало желтое пятно света, точь-в-точь как в далеком детстве, когда Тутриль с отцом возвращались с ледовитого моря после дневной морской охоты.
Рядом с большим пологом был поставлен второй, крохотный, одноместный, скорее похожий на большой меховой спальный мешок. Передняя его стенка была приподнята и подперта палкой, а в глубине горела белым пламенем стеариновая свеча. Весь пол занимала пушистая оленья шкура, а сверху лежало одеяло, сшитое из пыжиковых лоскутков.
