Анатолий Агарков - Три напрасных года
Напротив — ожидающие. Дама — яркая блондинка, при ней два военных. Старлей, должно быть, муж, а прапорщик — брат. Её короткая кожаная юбка на баночке совсем потерялась. Всё, что выше колен, бросается в глаза, просто лезет нахально, не даёт окончательно сомкнуть веки и уснуть.
Чуть дальше, женщина в строгом платье, уложив на колени головку ребёнка, просидела всю ночь, чутко реагируя на все движения чада. Лицо типично еврейское, не лишённое, впрочем, привлекательности. Утром от блондинки остались одни ноги — на лицо без содроганья нельзя было смотреть. А юная мамаша, будто не спала, и не было для неё томительной ночи ожидания. Хочу жениться на еврейке.
Иман-1 — так раньше называлась эта узловая станция, а нынче — город Дальнереченск. Две створки ворот с адмиралтейскими якорями из жести распахнулись, впуская нас на территорию части, и закрылись. Как символично! Если бы мы прошли через КПП, такого зрительного эффекта не было.
Лейтенант Берсенёв построил нас в шеренгу перед штабом и вошёл. Дождик накрапывал. С козырька перед штабной дверью лил ручьём. Кавторанга сунулся было к нам поближе (мне показалось, даже руку для рукопожатий нацелил), но попал под поток, втянул голову в плечи и вернулся на крыльцо. Из-под козырька представился:
— Начальник политотдела пятнадцатой отдельной бригады сторожевых кораблей и катеров капитан второго ранга Крохалёв Павел Евгеньевич.
Поздравил нас, новобранцев, с прибытием к месту службы. Сейчас посмотрят наши личные дела и быстренько оформят назначение. А он пойдёт и ускорит. И ушёл. Мы стоим под дождём — не сильным, но нудным, достаточным, чтобы считать себя промокшим до нитки. Мичман какой-то остановился и стал разглядывать нас, как зверей в зоопарке — только что палец в рот не сунул. Проходящий мимо матрос так лихо козырнул, что локтем сбил с него фуражку. В три движения он поймал её у самой земли, водрузил на голову и сказал:
— А вы чего здесь мокните? Идёмте в роту.
И привёл нас в зелёный барак — жилое помещение роты берегового обеспечения. Бербаза, проще говоря. Ещё их в глаза называют шакалами. И справедливо в этом я скоро сам убедился. Примчался офицерик в защитном плаще, всех забрал, оставил нас с Лёхой Шлыковым — мы, оказывается, ещё не доехали до своего места службы, нам надо сидеть и ждать команды. Я не расстроился — дело привычное. Лёха засуетился:
— Зё, я пойду на разведку.
Иные сокращают известное «земляк» до «зёма» — Шлык пошёл дальше. Он ещё в пути пытал Берсенева — что да как. Лёха хочет выдвинуться в лидеры, старшины, командиры. Да пусть себе. Мне надо переодеться. В роте дневальный у тумбочки, какой-то старшина с двумя соплями на плече полулежал на кровати, лениво пощипывая гитару. Должно быть, дежурный.
Достал из вещмешка тельник с начёсом, раскинул на кровати перед собой и начал стягивать сырую форму. Зацепил галанку с тельником, тяну через голову — не тянется. В исходное положение тоже не хотят возвращаться. Разделил их кое-как и выбрался из галанки. Думаю, не больше минуты была голова в потёмках одежд, гляжу — нет тельника с начёсом. Лежал передо мной на кровати, а теперь нет. Дневальный у тумбочки, дежурный в том же положении. Кто ноги приделал? До дневального далеко — явно не он. Тогда этот — сопленосец. Смотрю на старшину в упор. А он пронзительно голубыми глазками хлоп-хлоп. Положение наидурацкое — не знаю, что предпринять. И тельника жалко, и обидно — как пацана раздели за одну минуту. Не ожидал совсем, чтобы моряки такими делами занимались. Что же делать? Идти кровати потрошить — куда-то же эта гнида спрятала его. Самого за шкварник взять?
— Слышь, — говорю, — тельник отдай…
Он — сама невинность.
— Какой тельник?
— С начёсом. Он вот здесь лежал, и ты видел, кто ему ноги пристроил, если не сам взял.
— Что? — дежурный шакалов поднимается, медленно-медленно кладёт гитару, ремень поправляет, на котором болтается штык-нож, и ко мне направляется.
Тут Лёха Шлыков врывается:
— Зё, одевайся. Нас баржа у причала ждёт, а ещё надо паёк получить.
Я одеваюсь, подходит голубоглазый дежурный шакалов.
— Что ты сказал? Повтори.
Он был немного повыше, но уже меня в плечах.
— Запомни, старшина, я таких обид не прощаю. И, Бог даст, свидимся ещё.
— Я тебя запомню, — сказал мне дежурный по роте берегового обеспечения.
Суетливость Шлыкова обернулась для нас не лучшим образом. На продовольственном складе откровенно надули — двоим на двое суток выдали булку хлеба, по щепотке чая с сахаром и банку тушенки. Я бы это съел за один присест, а чай выкинул.
Притопали на пирс, по трапу поднялись на самоходную баржу, представились мичману. Сходню тут же подняли, и посудина, приняв концы, отвалила. Идём вниз по Иману, курс на Уссури. Пару-тройку поворотов — и вот она, легендарная река. Навстречу, вздымая белые буруны, несётся «Шмель» — броненосец проекта 1204. Все броняшки опущены, и очень задиристо смотрится отнятая у танка башня с пушкой. Из недр плоскодонного чудовища несётся рык.
— Эй, на барже, принять к берегу.
Мы стопорнули дизель и ткнулись в кустарниковые заросли. На стремнине замер красавец «Шмель», чуть подрабатывая винтами. Весь, как ёжик иголками, утыканный стволами.
По нашему следу примчался «Аист» — привалил к борту. Штабной офицерик, высунувшись в люк рубки, орёт в мегафон:
— Куда вас черти понесли без документов?!
Ах, Лёха, Лёха — как с тобою плохо. Суета, в народе говорят, до добра не доводит. Я вот тельника лишился. Хотя, при чём здесь Шлык? Сам виноват — с шакалами надо ухо держать востро. Но как обидно.
Лёха принял документы и командование надо мной.
— Так, зе, давай перекусим.
Баржа вышла в Уссури и взяла курс к её истоку. Она плавно скользила в текучей воде, раскручивая спираль берегов, а мы на баке разложили наши припасы и размышляли — чем же вскрыть банку тушенку. Я признал Лёхина лидерство:
— Ты начальник — сходи, попроси нож.
Шлык отломил корку у булки:
— Попробуй пряжкой.
Я снял ремень, взял банку, крутил, крутил, скоблил, скоблил, потом признался — не умею. Лёха хлеб пощипывает и меня поучает:
— Вот так поверни, вот эдак попробуй.
Подошёл командир баржи мичман Гранин с охотничьим ружьём:
— Это все ваши припасы? Не густо. Хлеб дожуйте, а остальное сдайте на камбуз. Ужин будет на берегу.
Лёха сгрёб все припасы и поплёлся в рубку. А во мне загорелся охотничий азарт. Гранин присел на кнехт, а я на палубу за его спиной. Первым же выстрелом мичман сбил взлетающую с воды утку. Баржа тут же легла в дрейф.
— Прыгнешь? — Гранин повернулся ко мне.
— За своей бы — да.
— Логично.
Мичман быстро разделся и прыгнул за борт. Вынырнул с тигриным рыком. Я думаю, вода в апреле, что в Уссури, что у нас на Урале не намного теплее льда. В несколько взмахов настиг сносимую течением утку. Потряс над головой, и увидел подлетающую стаю.
— Стреляй, чего же ты!
Я схватил ружьё, нажал оба курка — один ствол бабахнул. Сбитая мною утка падала не камнем, и, упав, ещё продолжала движение — правда по кругу, и не поднимая головы.
— В Китай ушла, — огорчился мичман.
Однако поплыл за ней.
— Осторожнее, командир, — крикнул рулевой из рубки.
— Давай за мной, — махнул Гранин рукой.
Когда он вскарабкался на борт, до береговой черты оставалось пару метров. А за ними — Китай. Безлюдный, заросший камышом и кустарником — где же они своё миллиардное население прячут?
Про камбуз это Гранин лихо сказал. К закатному времени подошли к пограничной заставе и ткнулись в берег. Моряки с баржи вытащили примус, поставили закопченное ведро и начали заправлять варево. Нам со Шлыковым досталась ещё более ответственная работа — разобраться с трофеями. Ну, мне-то это дело привычное — отец охотник. А Лёха поиздевался над убитой уткой. Я уже палил паяльной лампой ощипанную, а Шлыков:
— Может, с неё шкуру спустить — и палить не надо?
— Учись, салага, — посоветовал мичман.
Подошли моряки с вельбота, который стоял неподалёку у мостика.
— Пригласите, братцы, пищи нормальной поесть.
Вытрясли в ведро пару банок тушенки и каких-то круп из мешочков.
Нормальная пища пахла дымом, была пересолёна и переперчёна, но удивительно вкусна.
— Молодые? — спросил старшина вельбота Виктор Коротков. — Земляки есть?
— Из Челябинска призывались, — ответил за двоих, так как Лёха, поужинав, продолжил издевательства над покойной птицей.
— Опа-на! — взликовал Коротков. — Земляки. Я из Магнитки.
— Витёк, спой, — попросили баржисты.
Старшине вельбота принесли гитару. Коротков тронул струны и запел тихо-тихо, грустно-грустно. Эту песню он сам сочинил, и Вы наверняка её не слышали. Мотив я передать не смогу, но слова…. вот они:
