Ян Отченашек - Хромой Орфей
Она усмехнулась, грустно кивнула.
- Хороший вы. Войта, спасибо, что о нас не забываете. Но тут время терпит. Видите ли... дело в том, что у меня теперь совсем иные и, к сожалению, более серьезные заботы. О них-то я и хочу с вами поговорить.
- Со мной?
Милостивая пани улыбнулась, как застенчивая девочка, отвела глаза.
- И даже только с вами. Вы удивляетесь, правда? Я была к этому готова, но другого выхода у меня нет. Иной раз жизнь подстраивает нам странные штуки - вы сами знаете. Я вообще не решилась бы даже начать этот разговор, если бы не знала вас, ваших родителей, если бы мы с мужем не любили вас всегда.
Войта не понимал, к чему такое торжественное начало. Вид у него был не очень-то умный.
- То, о чем я вас буду просить, действительно вещь необычная! Для меня тоже. Но уверяю вас, я это... мы это хорошенько продумали и взвесили. Быть может, моя просьба покажется вам дерзкой, но очень прошу вас - примите ее как просьбу друга, который не знает, что делать. И еще, уверяю вас, если вы, подумав, скажете «нет», ничто не изменится в отношениях между вами и нами. С нашей стороны я могу заявить об этом твердо...
- Но о чем речь?
Милостивая пани склонила голову, потом встала, раздавила окурок в граненой пепельнице - пальцы ее чуть дрожали. Медленно отошла к окну, посмотрела в него, углубленная в трудные мысли; провела рукой по сетчатой занавеске, словно ища в ней опору. Молчала.
Войта чувствовал себя неловким актером в коварной светской драме.
Милостивая пани обернулась от окна; ее глаза теперь пристально и вопросительно смотрели прямо ему в лицо.
- Речь об Алене.
Он поднял брови, сглотнул слюну - так удивился.
- С ней что-нибудь случилось?
- Пока ничего. - Милостивая пани быстро отошла, села напротив него, сцепила пальцы. - Пока ничего. Но так не может долго тянуться... Как вы знаете, она до сих пор посещала курсы. Теперь грозятся эти курсы прикрыть. Их даже наверняка прикроют, это известно нам из достоверных источников. Алена, как и вы, родилась в несчастном двадцать четвертом году. Что это значит, не мне вам объяснять. Тотальная мобилизация и отправка в рейх!
Как только вырвались у нее эти зловещие слова, выдержка изменила ей.
Войте от души было жаль ее. Он оторопело смотрел на взрыв материнского отчаяния, оно казалось ему несколько преувеличенным - сколько ребят и девчат туда потопало, но женские слезы всегда повергали его в смятение. Он беспокойно заерзал.
- Простите, Войта... но я все ночи только об этом и думаю! - Она прижала к глазам батистовый платочек, плакала тихонько, элегантно. - Я за нее боюсь больше, чем за собственную жизнь. Эти ужасные налеты, разруха, болезни... А если приблизится фронт? Везде голод, грязь. И потом - она такая беспомощная, это я виновата, она у меня избалована, вы ведь знаете ее - доверчивая, легкомысленная! Да я умру от страха, если... Ах, дети, несчастные дети! Что с вами будет? Когда же, господи, кончится этот ужас! - Милостивая пани так и вспыхнула: - Хоть бы он сдох, этот страшный безумец!..
- Успокойтесь, милостивая пани, - попросил Войта, сделав неопределенный жест.
- Я знаю, я невозможная, такая малодушная... Правда? Другие матери тоже ведь боятся за своих детей, а я тут сцены устраиваю...
Она взяла себя в руки, отерла слезы и послала Войте жалостный взгляд.
- Но... я не понимаю, чем я могу... - пробормотал он.
- В самом деле не понимаете?
Она наклонилась к нему с видом человека, который размышляет, и, комкая в руке мокрый платочек, заговорила. Дело действительно было скверно. Она уже советовалась со своим юристом.
- Вы ведь знаете доктора Годека? - Войта его знал. Он часто его теперь встречал здесь. - Это давнишний друг моего покойного мужа, следовательно, он больше, чем юрист. Он предпринял кое-какие шаги, но все это висит в воздухе, все так неопределенно, без всякой гарантии, что поможет; в управлении труда что-то произошло, теперь у него там нет знакомых, и все боятся. На медицинскую комиссию тоже положиться нельзя, там все немцы, а Алена, слава богу, здорова как репка. Доктор Годек тщательно изучил все возможности. - Милостивая пани сделала паузу перед последним аккордом, опять жалобно посмотрела ему в лицо. Потом снова сцепила нервные пальцы, отвернулась. - Из этого несчастного положения есть один только выход, дающий надежду - нет, даже уверенность в успехе. Правда, и он не спасет ее от работы на заводе, но это уже не страшно. Работают же другие. Зато останется дома. Единственный шанс для Алены, Войта...
- А именно?
- Замужество.
Среди изумленной тишины дорогие часы в углу комнаты пробили мелодичным звоном. Войта невольно оглянулся на них. Что она сказала? Замужество... Но мне-то что до этого? Вдруг его пронзила немыслимая догадка - ни за что на свете он не решился бы высказать ее, такой блаженной, невероятной была эта мысль.
- Вы, хотите сказать... - выдохнул он и осмелился поднять глаза. Она поощрительно улыбнулась.
- Наконец-то сообразили...
Встать, уйти! Пока не поздно. Он грубыми ладонями сдавил лицо, ему не хватало воздуха. Не позволю им делать из меня шута. Смех. Блестящие зубы. И голос: «Вот как - изобретатель в роли дворника!» Так вот причина неожиданного примирения! Бедняжка, как ей, видно, пришлось пересиливать себя! Его охватили горькая жалость, гнев, лихорадка сомнений. Доверчивый болван!.. Возвращаешься утром с завода, ничего не подозревая, а тебя хвать - и сидишь тут теперь дурак дураком. Возьми же себя в руки! Остаться бы одному, одному... Мысли вихрятся в голове, словно сухие листья... Возможно ли? Алена! Но что, если, спрашивает сомнение, что, если я несправедливый, тщеславный воображала? И эта женщина, милостивая пани... Ее пристальный взгляд покоится на нем, как легкая ладонь. И опять не решался он поднять глаза, даже когда голос ее погладил его из теплой дали.
- Вот видите, Войта, - усмехнулся этот голос, - думали ли вы когда-нибудь, что я однажды, предложу вам руку своей дочери? Да, жизнь подстраивает иной раз странные шутки...
Войта откашлялся.
- А она... Она знает?
Милостивая заколебалась. Встала, медленно прошлась, сжимая виски кончиками пальцев, потом повернулась, открыто сказала:
- Да. Знает.
Он зябко протянул:
- Почему именно я?
- Причин много. Во-первых, у Алены нет серьезных знакомств. Пока у нее только, безобидные развлечения, не более. После войны она будет учиться дальше, мы ведь и не думали о замужестве. - Голос ее звучал то ближе, то дальше, вился над ним, как шарф, обвивал мозг. - Слушайте, Войта, будем говорить откровенно! Не следует смотреть на это слишком серьезно, важно ведь только спасти ее, не больше. Помочь. Если вы не захотите, вас этот шаг ни к чему не обяжет. Это уж ваше с ней дело. А конец войны не за горами. Все это может быть просто... формальностью, понимаете?
Слишком внезапно все это обрушилось на него.
Она кружила вокруг него по пушистому ковру, голос ее мягко проникал ему в мозг, от голоса исходила спокойная убедительность - и все же Войта не находил в себе решимости ответить. Голова трещала.
- Не знаю точно, каковы в последнее время ваши отношения с ней, но мне кажется, они уже не так теплы, как раньше, когда вы были крошками. Ведь вас, бывало, водой не разольешь, прямо как двойняшки - конечно, люди меняются, тем более теперь; и все же я надеюсь, что вы ее любите, хотя бы как давнюю подругу детства. Или я ошибаюсь?
Она остановилась у него за спиной, а он все молчал, молчал, уставившись на пестрый узор ковра; тогда она положила ему на плечо неземной легкости ладонь. Войта не смел шелохнуться.
- Я не хочу принуждать вас. Войта. Не имею права. Все зависит от вас одного. Никогда не допущу, чтоб вы ответили мне сразу, необдуманно, чтоб вы совершили поступок, в котором позднее раскаивались бы. Знаете что? Подумайте-ка об этом на покое, а потом мы обо всем поговорим. Завтра, ладно?
Он выкарабкался из объятий кресла и неуклюже двинулся к двери, пробормотав «до свидания». Дверь закрылась за ним бесшумно, он стоял на лестничной площадке, взгляд его скользнул по красному дереву перил; потянуло съехать по ним - удержался.
Схватил себя за волосы, подергал. Нет, не спит!
Вот история-то! А когда он достойно и медленно спускался по ступеням, входная дверь распахнулась, в вестибюль ворвалась Алена, портфель под мышкой, волосы раскиданы ветром, лицо красное от бега... Она насвистывала по-мальчишечьи и была такая хорошенькая! Заметив его, нахмурила брови, заколебалась, но тут же решительно пошла по ступенькам наверх, навстречу ему. Они встретились на середине лестницы.
Алена оперлась на перила и начала разговор с непривычной серьезностью:
- Слушай... ты был у мамы?
- Да.
Она вопросительно посмотрела на него, смущение пробежало по ее лицу.
- И... вы говорили об этом?
