Андрей Матвеев - Эротическaя Одиссея, или Необыкновенные похождения Каблукова Джона Ивановича, пережитые и описанные им самим
Каблуков же встать не смог. Он продолжал оставаться на своем месте, вдавленный в спинку кресла то ли добрей порцией старого ямайского рома крепостью под шестьдесят градусов, то ли внезапно нахлынувшими угрызениями совести, то ли чем еще, трудно сейчас сказать о том, что же удержало меня на месте в тот миг, когда Виктория Николаевна Анциферова (должно же, наконец, прозвучать полное фио столь долгожданной гостьи) вошла в большую каминную залу городской резиденции простого российского миллионера Фила Зюзевякина. Я бьл убит, я был сражен наповал, все те десятки женщин, что каких–то несколько минут назад вновь овладели моей памятью, вдруг рассыпались на мельчайшие кусочки, закружились и исчезли, как исчезают колкие грани в сломанном стеклышке калейдоскопа.
— Познакомься, Джон Иванович, — сказал Зюзевякин, — это наша Виктория. Виктория Николаевна. Анциферова ее фамилия.
— Каблуков, — беспомощно пролепетал я из кресла, — Каблуков Джон Иванович.
— Боже, — сказала красавица, — да вы здесь все обдолбанные какие–то, рому, что ли, пережрали?
Была она в черной рубахе, по–мужски завязанной на животе, и голубых тертых джинсах. Коротко стриженные черные волосы, но длинная, почти до бровей челка. Маленькие нос правильной формы, большой, с чуть припухшими губами рот. Глаза же чарующе–тягучие, как было сказано выше, чарующе–тягучие глаза интенсивно–карего цвета. Каблуков убит. Каблуков раздавлен. Каблуков влюблен с первого взгляда, подите прочь, Лизаветы и Аглаи, Иветты, Натальи, Тамары, Юлии, Земфиры и весь прочий набор прелестниц, включая венгерку Жужу и испанку Эсмеральду с ее ручным оленем. Подите прочь, какое дело до вас одинокому магу и мистику, прожившему на бедной земле вот уже целых тридцать пять лет! Каблуков смотрит на Викторию, Каблуков чувствует, как нечто всемогущее властно притягивает его к этой женщине, Каблукову становится страшно, я хочу бежать, я хочу оставить своего друга и его роскошные апартаменты, но силы покинули меня, ни шагу не сделать мне без разрешения невысокой статной женщины с большой грудью, свободно и вольготно чувствующей себя под черной мужской рубахой, ах, Каблуков, Каблуков, говорю я себе, вот ты и влип, это не минетчица Лизавета, что оттягивается в полный рост на борту папиной яхты, а сейчас наставляет рога своему недотепе–принцу где–то в районе Сейшельских островов. Это и не томная Иветта, вечно пребывавшая в меланхолии, как то и положено мамзельке с таким именем. Все, Каблуков, ты влип, ты попал в переплет, тебе надо бежать, но ты не можешь этого сделать…
— Ну что, — говорит мне Виктория, — можно сесть с вами рядом, Джон Иванович?
— Конечно, конечно, — говорит беспомощно сидящий в кресле Каблуков, — садитесь рядом, я буду очень польщен…
«Что ты несешь, Джон, — думает Д. К., — что за дурацкие слова вьются бессмысленной стайкой в твоей онемевшей от восторга башке? Что значит «польщен»? Да мне хочется прямо здесь распластать эту девку на ворсистых зюзевякинских коврах, мне хочется грубо и по–мужицки содрать с нее дурацкие голубые джинсы и выставить на свет божий ее пипочку. Ах, как мне хочется этого, — думает ошалевший от рома и Виктории Каблуков, — вот только почему мне всегда хочется прежде всего именно этого, а не того, что называют общением душ?»
— Не знаю, не знаю, — отвечает, усмехнувшись (чуть–чуть, самыми краешками своих сооблазнительно–припухших губ), Виктория Николаевна.
— Вы что, умеете читать мысли? — пугается Джон Иванович.
— Конечно, — смеется она, — я умею вообще очень многое, думаю, что у вас будет время убедиться…
(Нет, я окончательно понимаю, что влип по макушку. Бежать, немедленно, прямо сейчас, ведь бегство — единственное, что может спасти меня, слишком уж настойчива ты, слишком тебе хочется поскорее вольно расположиться на страницах каблуковского повествования и начать диктовать свое. А я не хочу этого, я сам привык быть себе хозяином, а значит, надо бежать. Властителем может быть кто–то один, и в подобной роли я предпочитаю себя. Каблуков встает, Каблуков начинает лихорадочно метаться по залу, Зюзевякин и Виктория смотрят на него, ничего не понимая. Как, вот сидит лакомейший на свете кусочек, пятьдесят два килограмма холеной женской плоти, а этот идиот, этот маг–размазня не знает, с какого конца за нее взяться. Что с вами, Джон Иванович, интересуется Виктория. Мне душно, отвечаю я, мне душно и хочется на свободу, пощади, отпусти, лиши меня своего благословения. Совсем сбрендил, говорит Зюэевякин, от рома, наверное. От рома, соглашается Виктория, я тебе всегда говорила, Фил, что не надо днем пить такие крепкие напитки. Не надо, не надо, ворчит Зюзевякин, а если хочется? Хочется–перехочется, ответствует Виктория и призывно подмигивает Каблукову. Это добивает того вконец, и ДК, собрав в кулак всю свою оставшуюся магическую силу, вдруг взлетает с места и начинает кружить по зале. Каблуков, кричат ему Зюзевякин и Виктория, Каблуков, куда же ты? Каблуков не отвечает. Каблуков набирает скорость, Каблуков вылетает в широко распахнутое окно, даже не помахав на прощание рукой. Все, думает он, крышка, сбежать от такой бабы — значит сойти с ума.
Но что поделать, если я боюсь ее, если я понимаю, что она сможет проделывать со мной такие фантастические вещи, что мне этого не выдержать, я стану кем–то другим, но вот кем? И куда же мне, бедному, сейчас податься, думает Каблуков, пролетая над разнеженным городом поры послеобеденной сиесты, поры, столь любимой некогда знакомой ему испанкой Эсмеральдой, которая могла заниматься с ним, Каблуковым, любовью только в присутствии своего ручного оленя — такая у неe была причуда.)
И тут Каблуков вспоминает, что есть у него домик в дачном кооперативе «Заря коммунизма», что в каком–то часе езды от города (часе, а может, и полу, поди сейчас, разберись). Каблуков довольно хмыкает, снижает скорость, приземляется в ближайшем переулке, приводит себя и одежду в порядок и неторопливо отправляется на вокзал.
«Беглец от любви, — думает он, и ему становится смешно, — всего–навсего беглец от любви. Да ладно, время покажет», — думает Каблуков, проталкиваясь в переполненный троллейбус, что же касается Виктории, то она смеется, потягивая ром из каблуковского кубка и понимая, что никуда уже Джону Ивановичу от нее не уйти.
Глава седьмая,
в которой рассказывается о Виктории Николаевне, а вдобавок происходят самые разнообразные и загадочные события
Конечно, если бы Д. К. был человеком, намного более искушенным во всяческих литературных ухищрениях, то ему ничего бы не стоило расписать в своем мемуаре Викторию как этакую женщину–суккуба, то есть женщину–демона, на худой конец, сделать из нее просто ведьму, что тоже, посудите, достаточно экзотично, а делается это очень просто: берется несколько книг, что у любого уважающего себя мемуариста всегда под рукой (в случае Каблукова это были бы «Молот ведьм» Шпренгера и Инститориса, «Древняя и высшая магия» неведомого автора да парочка руководств известного шарлатана Папюса по оккультизму), проводится за их чтением милый вечерок, ну а потом, сами понимаете — все по Шпренгеру, Инститорису да Папюсу, вначале объяснение страничек этак на пять, что есть суккуб, то есть женщина–демон («демоница» звучит так же плохо, как и «суккуб»), а что — ведьма, то есть существо, зависящее от демона и от всякой прочей нечисти (что касается суккуба, то все здесь просто: это демон, который может принимать мужское семя, демон же, который может наделять женщин семенем, называется инкубом, самое же забавное, что как прием, так и выделение семени лишь псевдодеяния как суккуба, так и инкуба, но тем, кому интересны детали, могу посоветовать обратиться к все тому же «Молоту ведьм», издательство Интербук, Москва, 1990, с. 96–108, еще в сей книге есть прелестнейший раздел «О способе, коим ведьмы лишают мужчин полового члена» — см. там же, с. 207–211), но оставим подобные шутки лукавому, ибо Джон Каблуков — человек, ухищренный во множестве вещей, вот только писание мемуаров к этим — чему? правильно, вещам, — не очень–то и относится, а потому разукрашивать мне все то, что происходило, не с руки, хотя совершенно ясно, что Виктория Николаевна Анциферова действительно была женщиной–демоном, то есть суккубом, и ведьмой. (Да, да, вот так одновременно и демоном, и ведьмой, все средневековые инквизиторы просто сдохли бы от одного упоминания о подобном казусе.)
И если Д. К. ничего не знает об этом и находится сейчас в состоянии душевного смущения (или смятения, кому что больше нравится), убравшись ото всяческих глаз подальше, схоронившись на непонятное время в жалкой пародии на давно уже несуществующее фамильное имение Каблуковых — Таконских, что было где–то на границе Полтавской губернии и Севильи (а может, Гренады, опять же — кому что больше нравится), то сама Виктория Николаевна прекрасно осознает, кем она является и почему стала именно такой, впрочем, удивительная эта женщина осознает практически все, ум ей от Господа дан недюжинный, можно сказать, что ум не женский, хотя всеми остальными чисто женскими качествами природа и уже упоминавшийся Господь наделили ее в избытке.
