Джон Апдайк - Бразилия
Шикиниу
Тристана подташнивало, будто он объелся сладким. Он ждал, когда пачка крузейро кончится и они с Изабель окажутся брошенными на произвол судьбы в этом мире; тогда он наконец возьмет на себя роль ее защитника. Готовясь к этому, он всерьез занялся поисками брата Шикиниу. Адреса у него не было, а город представлял собой громадный лабиринт, и рядом не было ни океана, ни гор, которые служили бы ориентиром. В одних районах жили японцы, в других — итальянцы, были и еврейские и арабские кварталы с вывесками на непонятных языках. Негров меньше, чем в Рио, и климат более суровый — нет поблизости моря. Яростные грозы и порывы ветра обрушивались на город с необъятных просторов, тянущихся к западу. Тристан уже не чувствовал себя хищником, хозяйничающим на своей территории, хотя он, чтобы не потерять навыки, и ограбил нескольких чересчур беспечных белых, пригрозив им бритвой. Он стал смущенным и неуклюжим, будто сам боялся стать жертвой чудовищных сил, населивших этот город.
Люди здесь, в отличие от Рио, не проводили утро на пляже, а по-европейски деловито суетились на улицах, продавая друг другу товары и заключая сделки с восторгом кариоки, пишущего романс, — мужчины в темных костюмах шагали плечом к плечу группами по трое или по четверо вдоль тротуаров, восторженно жестикулируя и крича от переполняющей их любви друг к другу и к своим прибыльным делам. Только время от времени в опустошенных лицах длинноногих проституток, прогуливающихся по Руа-дос-Андрадас, или в плачущих свечах у подножия статуи под названием «Мать Африка» около Виадуту-ду-Ша угадывалось присутствие истинной жизни, жизни экстатической и духовной, которая продолжалась под покровом деловой суматохи. Тристан купил несколько карт Сан-Паулу, но ни одна из них не совпадала с предыдущей. Автобусные маршруты извивались, как раненые змеи, и когда он вылезал из автобуса, едва держась на ногах от качки и круговерти улиц, оказывалось, что он вместо севера отправился на юг. Тем не менее он продолжал рыскать по городу, оставляя после ночи любви Изабель отсыпаться или читать романтические книжки, и отыскал в конце концов промышленные районы: длинные бесконечные ряды теснящихся домиков, похожих на хижины Рио, однако построенных из более прочных материалов на прямоугольных участках земли, и грязно-серые здания фабрик, сам внешний вид которых свидетельствовал о тяжелом труде. Тем не менее эти строения казались пустыми и неподвижными, словно работа в них проходила в виде больших природных циклов, где благодатный сезон дождей намного короче засухи. Из-за глухих стен он слышал шум машин, которые что-то стремительно вязали, дробили, мешали, прессовали и упаковывали. Между этими беспорядочно разбросанными по пустырям зданиями с черневшими, как дырки между зубами, оконными проемами вились ржавые рельсы железнодорожных путей, по которым не ходили поезда; на огороженных участках высились штабеля причудливых бетонных блоков и деревянных контейнеров, которые медленно разлагались, возвращаясь в свое природное состояние. В самых неожиданных местах поселков вдруг возникали маленькие оазисы жизни, состоящие из лавочек, баров, парикмахерских, кабинетов глазных врачей, будочек гадальщиц и сапожников; их владельцы с трудом сводили концы с концами, существуя за счет грошей, полученных от клиентов, а те, в отличие от бедняков Рио, казались Тристану отчаявшимися и грязными, угрюмыми и дурно одетыми существами, которых зовут пролетариями. Он останавливал кое-кого из них и спрашивал, не знают ли они человека по имени Шикиниу. Но Шикиниу никому не был знаком. Прохожие смеялись над простодушным Тристаном, надеявшимся по одному только имени найти человека в просторах Сан-Паулу, величайшего города Южной Америки. Когда он, уточняя, добавлял к имени фамилию — Рапозу, — они слова начинали смеяться. В городе живут сотни Рапозу, говорили они, не доверяя этому хорошо одетому негру с акцентом кариоки, который произносил «с» как «ш», словно подражая прибою.
Старший брат покинул фавелу, когда Тристану не исполнилось и шести лет. Самому Шикиниу тогда было одиннадцать или двенадцать. Тристан помнил только его печальные бледные глаза и болезненную тонкую шею. Шикиниу двигался сквозь мрак и ослепительный солнечный свет жизни подобно хрупкой абстрактной фигуре. В нем не было гибкости, и кисти его костлявых рук все время болтались. Наверняка за тринадцать лет брат изменился до неузнаваемости.
Но нет: Тристан без труда узнал его, когда встретил на широком тротуаре у отеля.
— Брат, — без улыбки произнес высокий худой человек. Казалось, он давно поджидает Тристана.
Шикиниу был намного светлее своего брата, и кожа его цветом напоминала дешевые светло-коричневые плитки, какими мостят дворы. Его отец, скорее всего, был белым, поскольку из-под сморщенных век на Тристана глядели холодные, как алюминий, глаза. Со времени их расставания Шикиниу прошел путь от мальчика до мужчины. Мелкие морщинки появились вокруг глаз и губ — он часто щурился и кривил рот.
— О, как долго я тебя искал! — сказал Тристан, когда они обнялись, как подобает братьям.
— Да, мне говорили о тебе, — ответил Шикиниу. — Но я не бываю там, где ты обо мне спрашивал. Это чудо, что мы встретились с тобой в таком огромном городе, который каждый день пополняется сотнями новых жителей.
Он говорил с неприятной задумчивостью: губы его двигались, а взгляд серых глаз оставался неподвижным.
— Шикиниу, я теперь не один. У меня есть спутница, жена, и мне нужно получить работу на автомобильном заводе.
— Я больше не делаю «жуков». Я теперь занимаюсь электроникой. Правда, я слишком плохо образован для такой работы, поэтому застрял на низшем уровне — я убираюсь на фабрике, где не должно быть ни одной пылинки. Мы изготовляем такую сложную и тонкую штуку, которая способна решить любую математическую задачу с быстротой управляемой молнии, и пылинка может навредить так же, как камень, попавший в двигатель автомобиля. Теперь, в свете политики просвещенного капитализма, заменившей опасные социалистические эксперименты Квадроса и Гуларта, мне позволено возглавлять бригаду уборщиков и одновременно ходить по вечерам на курсы, которые откроют мне тайны новой технологии. Но почему ты заговорил о работе? Ты одет как богач и уже много дней живешь в отеле, где берут деньги за час, и деньги немалые.
— Мы с женой украли немного денег, но теперь они уже почти кончились. Инфляция сожрала их, да и мы себе ни в чем не отказывали. Пойдем, я хочу вас познакомить. Она красива и предана мне, как святая. Ее зовут Изабель Леме.
Шикиниу неуклюже махнул рукой поперек груди, показывая на поношенную рубашку. Рубашка была белая с короткими рукавами — из тех, которые носят инженеры. Даже пластмассовая пластинка в карман вшита, чтобы не перепачкаться чернилами, ручки у него не было, а уголки воротничка обтрепались.
— Мне стыдно встречаться с ней в таком виде. Вы должны приехать к нам в гости. У меня тоже есть жена. Ее зовут Полидора. Вот тебе адрес, дорогой Тристан. На нашей улице уже есть электричество, и город обещает провести канализацию. Доедешь на автобусе до Белема, а оттуда пойдешь к югу в Мооку, по этой схеме.
Он торопливо начертил карту и предложил завтрашний вечер, добавив:
— В Сан-Паулу есть работа, но сюда приезжает много народу с северо-востока, из-за них уменьшаются заработки, но они не задумываясь перережут глотку всякому, кто попытается им угрожать. Но для тебя я наведу справки. Как поживает наша благословенная мать?
— Как всегда, проклиная все на свете.
Шикиниу позволил себе улыбнуться и еле заметно кивнул. По спокойному выражению его стальных глаз Тристан догадался, что это для него не новость и спросил он только из вежливости.
— Мы с Полидорой будем ждать вас обоих, — горячо заверил Тристана Шикиниу, когда они расставались. — Не оставляй жену дома.
Было очень странно, что они так удачно встретились в районе Кампус Элисеус, куда Шикиниу наверняка редко наведывался. Тем не менее Тристан с благодарностью встретил новый поворот судьбы и вернулся в отель, чтобы сообщить Изабель о начале настоящей совместной жизни, жизни в реальном мире, а не в этих роскошных апартаментах. От безделья Изабель увлеклась мыльными операми, которые в дневные часы передавали по радио, и дублированными телевизионными передачами вроде «Я люблю Люси». Как и Тристан, она тоже стала прибавлять в весе.
Ранчо
На последние деньги они взяли такси и, следуя указаниям Шикиниу, отправились к нему по плоскогорью, которое еще совсем недавно было плантацией кофе, а теперь было утыкано столбами с электрической проводкой и дорожными указателями. Улицы здесь по-прежнему оставались немощеными, повсюду валялся блестящий металлолом и промышленные отходы, а небо затягивала пелена дыма, однако домики под красными черепичными крышами имели по несколько комнат и веранду, выходившую в собственный дворик. У своего порога Шикиниу выглядел как никогда хрупким. Приветливая улыбка походила на глубокую рану, а голова, казалось, вот-вот упадет с тонкой шеи. Его жена Полидора напоминала свежеиспеченный пышный каравай с золотистой поджаристой корочкой. Волосы свои она покрасила хной, взбила и уложила в большой пучок. Свои большие глаза она, словно стараясь соответствовать прищуру Шикиниу, держала полуприкрытыми. Ее пухлое личико, похожее на пончик, лоснилось от пота — Тристан объяснил это впечатлением, произведенным красотой и высоким положением ее гостьи. Полидора с преувеличенной дружелюбностью обняла Изабель, а затем, крепко вцепившись в ее тонкую белую руку, потащила за собой в большую комнату позади прихожей. Тристан последовал за ней, его крепко держал под руку Шикиниу. В этой комнате двое мужчин в серебристо-серых костюмах поднялись со стульев и направили на гостей пистолеты.
