Татьяна де Росней - Ключ Сары
— Жак Ширак был первым президентом, который в девяносто пятом году заговорил о роли французского правительства во время оккупации. И, в частности, применительно к этой облаве. Его речь была опубликована во всех газетах. Помните?
Совсем недавно, проводя изыскания, я прочла речь Ширака. Он, без сомнения, превзошел самого себя и многим рисковал. Но я не вспомнила о ней, хотя наверняка слышала о его выступлении в новостях шесть лет назад. А мальчики — я всегда называла их именно так и до сих пор не могла отделаться от этой привычки — явно не читали этой речи Ширака и, соответственно, не помнили о ней. Оба в недоумении уставились на Гийома. Эрве курил одну сигарету за другой, а Кристоф грыз ногти, как делал всегда, когда нервничал или испытывал неловкость.
За столом воцарилась тишина. Она была очень странной и непривычной для этой комнаты, свидетельницы великого множества шумных, веселых вечеринок, сопровождавшихся гомерическим хохотом, бесчисленными шутками, громкой музыкой. Здесь, в этих стенах, разыгрывались забавные игры, здесь танцевали всю ночь напролет до утра, не обращая внимания на раздраженных соседей сверху, которые стучали в пол швабрами.
Тишина стала тяжелой и неловкой. Когда Гийом заговорил снова, голос его изменился. Изменилось и выражение лица. Он побледнел и больше не смотрел нам в глаза. Он не отрывал взгляда от своей тарелки с нетронутыми спагетти.
— В день облавы моей бабушке было пятнадцать. Ей сказали что она может быть свободна, поскольку полицейские забирали только детей от двух до двенадцати лет, вместе с родителями. А ее оставили дома. Но забрали всех остальных. Ее маленьких братьев, младшую сестру, мать, отца, тетку и дядю. Ее дедушку и бабушку. Тогда она видела их в последний раз. Потому что назад не вернулся никто. Ни один человек.
___
Перед глазами у девочки стояли ужасные события прошедшей ночи. Ранним утром беременная женщина родила недоношенного мертвого ребенка. Девочка слышала ее крики и видела текущие по лицу женщины слезы. Она видела, как головка ребенка, перепачканная кровью, показалась между ног женщины. Она знала, что должна отвернуться, но не могла отвести глаз и смотрела, зачарованная и испуганная. Она видела мертвое тельце, серое и восковое, похожее на сломанную куклу, неподвижно лежавшее под грязной простыней. Женщина все время стонала. Никто не мог успокоить ее.
На рассвете отец девочки сунул руки в ее кармашек и нашел ключ от потайного шкафа. Он взял его и подошел к одному из полицейских. Он показал ключ. Он объяснил ситуацию. Он пытался сохранить самообладание, но девочка видела, что он на грани срыва. Он говорил полицейскому, что должен пойти и спасти своего четырехлетнего сына. Он обещал, что обязательно вернется сюда. Он всего лишь освободит сына и сразу же вернется. Но полицейский рассмеялся ему в лицо. Он с издевкой поинтересовался: «И ты думаешь, что я тебе поверю, бедный старик?» Отец умолял полицейского пойти вместе с ним, ведь он хотел всего лишь освободить сына, а потом сразу же вернуться. Но полицейский приказал ему убираться. Нетвердой походкой, сгорбившись, отец вернулся на свое место. Он плакал.
Девочка забрала ключ из его дрожащей руки и положила обратно в карман. Сколько же еще сможет продержаться взаперти маленький братик, думала она. Должно быть, он все еще ждет ее. Он доверял ей, да что там доверял, он безоговорочно верил ей.
Мысль о том, что он сидит один в темноте и ждет, сводила ее с ума. Наверняка его уже мучают голод и жажда. И вода у него, скорее всего, уже закончилась. И батарейка в фонарике тоже, наверное, села. Но потом она решила, что лучше быть где угодно, только не здесь. Где угодно, только не здесь, в этом аду, посреди отвратительной вони, жары и пыли, плачущих и умирающих людей.
Она украдкой взглянула на мать, которая сидела, скорчившись, уйдя в себя. За последние несколько часов она не произнесла ни слова. Она взглянула на отца, на его осунувшееся лицо и ввалившиеся, пустые глаза. Девочка огляделась по сторонам, нашла глазами Еву и ее жалких, несчастных мальчишек, посмотрела на другие семьи, на всех этих незнакомых людей, у которых, как и у нее самой, на груди была пришита желтая звезда. Она смотрела на тысячи детей, страдающих от голода и жажды, которые не слушали увещеваний своих родителей и плакали, не находя себе места. Она смотрела на малышей, которые не понимали, что происходит, думая, что это какая-то странная затянувшаяся игра. Им хотелось вернуться домой, в свои постели, к своим любимым плюшевым игрушкам.
Она попыталась отдохнуть, положив остренький подбородок себе на колени. С восходом солнца вернулась жара. Она не представляла, как пережить еще один день здесь. Она чувствовала себя слабой и уставшей. В горле у нее пересохло. Живот от голода сводило болезненной судорогой.
Спустя какое-то время она забылась коротким сном. Девочке снилось, что она вернулась домой, что она опять в своей маленькой комнатке, выходящей окнами на улицу, снова сидит в гостиной, которую всегда заливало своими лучами яркое солнце, рисуя узоры на камине и на фотографии бабушки из Польши. И она слышит, как с другой стороны тенистого дворика до нее доносятся звуки скрипки, на которой играет учитель музыки. Sur le pond d'Avignon, on у danse, on у danse, sur le pont dAvignon, on у danse tout en rond. Мать готовит ужин, негромко подпевая в такт доносящейся мелодии, les beaux messieurs font comme ca, et puis encore comme ca. В длинном коридоре маленький братик играет с красным поездом, с грохотом и лязгом толкая его по коричневым половицам. Les belles dames font comme ca, et puis encore comme ca. Она ощущала знакомый и родной запах дома, убаюкивающий аромат воска и специй, и прочей вкуснятины, которая готовилась на кухне. Она слышала голос отца, который читал что-то вслух матери. Они были в безопасности. И они были счастливы.
Вдруг она ощутила чью-то холодную руку у себя на лбу. Девочка подняла глаза и увидела молодую женщину в высокой голубой шапочке с вышитым на ней крестом.
Молодая женщина улыбнулась ей и протянула чашку свежей воды, которую девочка жадно выпила. Потом сестра милосердия дала ей тоненькое печенье и какие-то рыбные консервы.
— Ты должна быть храброй, — пробормотала молоденькая сестра милосердия.
Но девочка увидела и еще кое-что: глаза ее, как и у отца, были полны слез.
— Я хочу уйти отсюда, — прошептала девочка. Она хотела вернуться в свой дом, к миру и покою, который там ощущала.
Сестра милосердия кивнула головой. Она снова улыбнулась невеселой и робкой улыбкой.
— Я понимаю. Очень жаль, но я ничего не могу сделать.
Она выпрямилась и направилась к другому семейству. Девочка задержала ее, схватив за рукав.
— Пожалуйста, скажите, когда мы уйдем отсюда? — взмолилась она.
Сестра милосердия покачала головой. Она нежно погладила девочку по щеке. А потом направилась дальше, к другой семье.
Девочка подумала, что сходит с ума. Ей хотелось кричать, хотелось убежать из этого страшного, отвратительного места. Ей хотелось вернуться домой, обратно в ту жизнь, которая была у нее до появления желтой звезды, до того как незнакомые мужчины постучали в их дверь.
Почему подобное происходит с ней? Что сделала она или ее родители, чтобы заслужить такое? Почему так страшно быть еврейкой? Почему вообще с евреями обращаются так ужасно и отвратительно?
Она вспомнила самый первый день, когда пришла в школу с желтой звездой. Тот момент, когда она вошла в класс и увидела, что глаза всех учеников прикованы к ней. К большой желтой звезде, размером с ладонь отца, на ее маленькой груди. И только потом она заметила, что в классе были и другие девочки, носившие желтую звезду. У Арнеллы она тоже была. И от этого ей стало чуточку легче.
На перемене девочки со звездами держались вместе. На них показывали пальцами остальные ученицы, те, кого они раньше считали своими подругами. Мадемуазель Диксо сделала попытку объяснить, что звезда ничего не меняет. Что ко всем ученикам будут относиться так же, как и раньше, есть у них звезда или нет.
Но речь мадемуазель Диксо не помогла. С этого дня большинство девочек перестали разговаривать с детьми, носившими на одежде желтые звезды. Или, хуже того, смотрели на них с нескрываемым презрением. Этого она не могла вынести. И еще этот мальчишка, Даниэль, который шептал на улице ей и Арнелле: «Ваши родители — грязные евреи, и вы тоже грязные еврейки». Почему грязные? Почему евреи обязательно должны быть грязными? Девочке было грустно и стыдно. Ей хотелось заплакать. Арнелла ничего не сказала, только закусила губу до крови. И тогда впервые она увидела Арнеллу испуганной.
