Имоджен Эдвардс-Джонс - Модный Вавилон
— Итак, какие планы на осень? — спрашивает Александр. Голос у него томный и страдальческий.
— Э… — Я задумываюсь. — Что-нибудь роскошное-красивое… и хм… сексуальное…
— А-а, — отзывается Александр, делая вид, что впечатлен. — Стало быть, никакого пессимизма?
— Никакого, — улыбаюсь я. — Ничего такого нам не нужно.
— Точно, — говорит он. — Все мы помним, как обломился Миллер. Нет, это не твое. Богемный стиль уже всем приелся.
— Твоя, правда. — Я киваю.
— Может быть, купить черного и лилового бархата? — спрашивает он.
— Хорошая мысль. И шелка. И немного шотландки. Мы уже долго из нее ничего не шили. Думаю, нам стоит слегка отойти от сурового минимализма и добавить немного цвета. И потом, ты ведь знаешь, как я люблю клетчатые ткани.
— Да, — говорит он. — Может быть, кофе?
Мы присаживаемся за какой-то дурацкий столик и заказываем себе кофе, который, кстати, не так уж плох. Когда кофе выпит, Александр вдруг замечает даму из Gucci, которая направляется туда же, куда и мы. Мы, как будто играя в «зеркало», следуем за ней по выставочному залу и присматриваемся к тем тканям, которые она выбирает. Мы проходим мимо стенда Siulas, литовской фирмы, изготовляющей х/б, и мимо Вег Lame (французский трикотаж), направляясь в следующий зал. Там мы останавливаемся, разглядывая итальянский шелк (один из самых дорогих на мировом рынке), переходим к Hokkoh Со. Этот японский текстиль стилизован под ручную работу — по крайней мере так сказано в их рекламной листовке. Потом мы перемещаемся к стенду Jackytex, чтобы полюбоваться их миленьким трикотажем. По правде говоря, нам нечего там делать. Но, после того как мы в шестой раз останавливаемся все вместе у прилавка с роскошными лиловыми шелками из Индии, наша дама начинает оглядываться на нас с явным раздражением. Александр полагает, что преследовать ее — очень весело, особенно если к тому же нам от этого есть польза.
Я, со своей стороны, считаю, что с точки зрения бизнеса мы поступаем весьма мудро.
Наконец мы вынуждены ее покинуть. Она садится, заказывает себе кофе с молоком, и мне приходится очень постараться, чтобы уговорить Александра двинуться дальше. Нам нужно закончить это дело, прежде чем можно будет вернуться в Париж и пообщаться еще с несколькими клиентами. Мне хочется посмотреть, как будет выглядеть шотландское сукно в сочетании с тонкой розовой подкладкой — я уже задумала несколько узеньких жакетов такого фасона. У меня есть некоторые претензии к шотландке — она довольно груба и консервативна. Ассоциируется с лондонскими клубами и сигарным дымом. Но если мы добавим капельку розового, то это, во-первых, ее модернизирует, а во-вторых, внесет немного иронии. По крайней мере я на это надеюсь. Мы проводим около часа, беседуя с шотландцами, и они сообщают нам, что продают только оптом — начиная с двухсот метров. Ненавижу такие фокусы. Это одна из причин, по которой маленькие модные дома наподобие моего не держатся на плаву. Чертовы рвачи! Мне нужно всего лишь шестьдесят метров. Иногда продавцы снисходят к моим мольбам и сокращают свою норму до ста; но поскольку я собираюсь сшить всего лишь двадцать жакетов, то что мне делать с оставшимися сорока метрами?! В конце концов, я каким-то чудом их уламываю, и они сбавляют минимум до ста пятидесяти. Александр говорит, что я спятила. Возможно. У меня все еще трещит голова после вчерашнего, и, вероятно, поэтому я так быстро сдаюсь. А что мне еще остается? Тем более что нам пора возвращаться. Яркий свет и красные стены раздражают до невозможности. В любом случае, теперь темная клетчатая ткань, освеженная вкраплениями розового, станет не просто отличительной чертой моей новой коллекции — она будет задавать тон, пусть даже я еще не успела придумать, как именно. Надеюсь, что не совершаю непоправимой ошибки.
Мы возвращаемся на поезде; я вся в холодном поту.
— Тебе не кажется, что я все испортила? — спрашиваю я у Александра.
— Вполне возможно, зимой мы пойдем по миру, — отвечает он с улыбкой.
— Черт! — Я начинаю чесать тыльную сторону ладони — всегда так делаю, когда сильно нервничаю. — Ох, черт!
— Все хорошо, — говорит Александр, решительно похлопывая меня по бедру. — Кажется, в этом сезоне возрождается мода на шотландские мотивы… и это хороший знак, потому что уже давно такого не было. Со времен… Когда вышел фильм «Храброе сердце»? Кажется, около двадцати лет тому назад. Когда это было?
— Понятия не имею, — отвечаю я.
— Не менее чем двадцать лет тому назад, — настаивает он. — Или около того. Если так, то все в порядке. Правило «двадцати лет» работает. — Мой партнер, кажется, очень доволен собой.
Я сажусь поглубже, скрещиваю пальцы на удачу и от души надеюсь, что «Храброе сердце» — это действительно фильм середины восьмидесятых. Мода возникает циклами: то, что было сдано в архив, вновь становится актуальным какое-то время спустя, и наоборот. Процесс смены веяний занимает около двадцати лет. Таким образом, если ты действительно задумываешься над тем, что бы сделать гвоздем своей новой коллекции, просто открой Vogue двадцатилетней давности и не промахнешься. В наши дни все носят узкое, облегающее, с подчеркнутой талией. Вспомните фильмы Роберта Палмера и возвращение пиджаков с накладными плечиками. О Господи, в каком же году Мел Гибсон покрасил задницу в синий цвет?
В Париж мы возвращаемся без опоздания — и узнаем, что первая по времени встреча отменяется. Это хозяйка какого-то сиднейского бутика; в прошлый раз она купила у нас всего лишь два пиджака и несколько юбок, так что я не очень переживаю. Она звонит и сообщает, что у нее грипп. Мы знаем, что у нее обыкновенное похмелье или же она «слишком устала», для того чтобы до нас добираться. В мире моды все всегда утомлены. На усталость можно списать многое — неприличное поведение, истерики, хамство. Еще одна такая же отмазка — искусственное оплодотворение. Всего лишь четыре недели назад я разговаривала по телефону с девушкой из журнала ЕНе, которая просила у меня розовую юбку с прошлого показа. Когда она узнала, что их не осталось и что мы уже собираемся представлять следующую коллекцию, поскольку время не стоит на месте, то ударилась в слезы и принялась рассказывать мне, как в очередной раз пыталась забеременеть. Я не могла от нее отвязаться. Она плакалась сорок пять минут. Неужели она искренне думала, что мне интересны ее интимные проблемы только потому, что я — женщина (одна из немногих в мире высокой моды)?
— Стало быть, Кайли, или как там ее, слишком устала для того, чтобы приехать? — спрашиваю я, плюхаясь на постель и закуривая.
— Да, — отвечает Александр. — И даже не подумала перенести встречу на другое время.
— Пошла она, — цежу я.
— Согласен.
Александр встает и достает себе из мини-бара колу. Я курю и думаю о том, что настоящая причина, по которой Кайли не приехала, связана с моей коллекцией, а вовсе не с ее гормональными проблемами или перепоем. Тем временем разболтанной походкой появляется наша манекенщица, которую нанял Александр, и садится на стул рядом со мной (как выяснилось, ее зовут Ирина, и она приехала из Санкт-Петербурга). На ней нет ничего, кроме розовых стрингов и серебристых «лодочек». Она просит у меня зажигалку.
— Как ты? — спрашиваю я. — Есть хочешь?
Она выглядит чересчур тощей даже для модели.
— Нет, спасибо. — Ирина улыбается, приглаживает руками жидкие каштановые волосы. — Предпочитаю сигареты.
— Да?
— Еда — это ненужная трата денег, — добавляет она.
— Точно. — Я улыбаюсь. Мы обе сидим и курим. — Тебе нравится в Париже?
— Здесь здорово, — отвечает она и глубоко затягивается. — Гораздо лучше, чем в Милане. Милан — просто огромный публичный дом.
— О!
— Там есть один клуб, где сутенеры цепляют молоденьких девочек из России и заставляют их заниматься проституцией. — Ирина встряхивает волосами. — Ужасно. Совсем молоденьких. Четырнадцать-пятнадцать лет. Из Польши и России. Они думают, что мы — легкая добыча. Но, между прочим, американцы еще хуже. Они не задумываясь продадут свою дочь куда-нибудь за океан, если дома им не хватает денег на покупку трейлера. Я встретила одну девчонку, которая постоянно общалась по телефону с матерью. Они названивали друг другу. Ругались. Мать купила новый трейлер и не могла за него заплатить. Дочь не в состоянии быстро заработать столько денег. И потому она проводит ночи в клубах. Все довольны. — Она снова затягивается. — Нет, в Париже намного лучше.
— Вот и славно. — Я улыбаюсь. — Ты рада?
Манекенщица кивает.
— В Милане чувствуешь себя так, как будто тебя купили на час. Все орут по-итальянски. Хамят в лицо. А я закончила факультет иностранных языков в петербургском университете. Я не дура и все прекрасно понимаю. Не важно, сколько денег тебе платят. Ты теряешь свое достоинство. И ничего не получаешь взамен. Я это быстро поняла. И я не люблю выставлять себя напоказ, как другие.
