Эрленд Лу - Допплер
— Надеюсь, ты не собираешься идти сегодня на собрание, — говорит она, и я отвечаю, что собираюсь непременно. Ее мать попросила меня сходить, и я, естественно, выполню ее просьбу.
— Ты хочешь, чтобы я поговорил о чем-то специально? — спрашиваю я. — Довольна ли ты педагогами? Подстегивают ли они твой интерес к учебе? Не заставляют ли ходить на физкультуру во время месячных?
Она смотрит на меня как на чокнутого.
— Я буду тебе очень благодарна, если ты туда не пойдешь, — говорит она.
На собрание я иду. Во-первых, потому что жена просила об этом. Во-вторых, чтобы избежать упреков в том, что Норины родители наплевательски, мол, относятся к школьным проблемам. Сразу настораживает, что собрание подозрительно хорошо организовано. На доске написана повестка дня, на партах таблички с именами учеников. Я сажусь на Норино место в первом ряду у окна и напрягаюсь. Хотя лет десять уже как сидеть на первой парте перестало считаться у молодежи престижным, я понимаю, что для Норы добиться места на первой парте и быть самой лучшей — это вопрос чести. Классная наставница, женщина лет пятидесяти, для начала говорит, что класс обладает небывалым потенциалом, такого сильного класса она не видела за все годы своей работы в сфере образования, потом объясняет, что они сейчас проходят, и переходит к предстоящей вскоре поездке в Прибалтику. Несмотря на то что год с лишним класс на больших переменах торговал вафлями, с каждого ученика требуется еще взнос в три тысячи крон. Я понимаю, что прошу слишком много, говорит она, и участие в поездке добровольно, но имейте в виду: дети посетят и Таллин, и Вильнюс, города очень интересные, насколько я разобрался. Там можно углубить познания в истории, немало узнать о войне и о Советском Союзе, а для такого сильного класса, как наш, поездка станет поистине золотой жилой, поскольку увиденное и услышанное пригодится ребятам еще не раз. Тут тебе и доклады, и стенгазеты, и альбомы, к тому же в таких путешествиях завязываются дружеские связи на всю жизнь.
Возникает вопрос об алкоголе. Я поднимаю руку и предлагаю разрешить ребятам выпивать. Остальным родителям идея не по нраву. Послушайте, призываю я. Давайте немного ослабим узду. Пусть напьются до потери пульса, так, чтобы вернуться в гостиницу под утро, еле держась на ногах. Мы оказываем медвежью услугу своим детям, чрезмерно опекая их, говорю я, но не встречаю понимания. Скажу больше, у меня складывается впечатление, будто я предлагаю что-то дикое, абсурдное, такую чушь, которая к жизни этих благородных людей отношения не имеет. Вот ведь доопекались. Чем ни займись, сразу велосипедные шлемы и средства детской безопасности. Лично моей дочери разрешается пить сколько влезет, под конец говорю я упрямо, и все родители отводят глаза.
При обсуждении «разного» я предлагаю включить в программу основы товарообмена. Надо учить молодежь как можно активнее обмениваться вещами и услугами, а не покупать их. От этого зависит будущее Земли, говорю я. Не человек владеет Землей, а наоборот. Цветы — наши сестры, а кони, орлы, не говоря уж о лосях, — братья. И как может человек покупать или продавать что бы то ни было? Кому принадлежит теплота воздуха или шелест ветра в листве? Бродящий в деревьях сок несет память о тех, кто жил до нас. В журчании ручья звенит голос моего отца, и его отца, и так дальше. Мы обязаны внушить детям, что твердь, по которой мы ходим, удобрена прахом наших предков, и как мы поступаем с землей, так поступят потом и с нами, так что, плюя на землю, мы плюем на себя, и кстати, раз уж я взял слово: не хочет ли кто из вас обменять немного фруктов на лосятину? Я достаю из рюкзака шматок на пару кило и кладу его на парту. Отличное мясо, говорю я. Сочное, подкопченное. А в обмен мне нужна всего-то гроздь бананов или немного других фруктов, подходящих для детского сада. Пока идет собрание, никто интереса к сделке не проявляет, но после ко мне подходит отец одной из самых правильных Нориных подруг, тоже гордости класса, и говорит, что берет лосятину. На его машине мы едем на заправку, он заходит в магазин и появляется с полным пакетом разных фруктов, а потом отвозит меня домой. Дорогой делится наблюдением, что я изменился, и осторожно интересуется, чем я теперь занимаюсь. Видно, слышал что-то от своей отличницы-дочки. Я в лес перебрался, говорю я. Ушел с работы и поселился в лесу, это было самым разумным изо всего, что я мог сделать. Он кивает. Лес коварен, напутствует он меня, когда я вылезаю из машины, так что будь осторожен. Ошибаешься, отвечаю я. Лес добродушен и дружелюбен. Это море коварно. И горы. А лес предсказуем и раздражает в разы меньше, чем практически любое другое место на свете. Полагаться на море, горы или других людей нельзя никак, а вот доверить свою жизнь лесу человек может спокойно. Ибо, говорю я, лес слушает и внемлет. Он ничего не разрушает, а только насаждает и взращивает. Лес все понимает и все в себя вмешает. Ясненько, говорит он. Но ты все-таки береги себя. А ты себя, отвечаю я.
Когда я появляюсь дома, Нора уже уложила Грегуса и теперь смотрит телевизор. Показывают документальное кино о том, как работа над фильмом на всю жизнь сплотила команду «Властелина колец». Теперь, когда съемки окончены, все они ужасно скучают друг без друга, а некоторые впали в депрессию и не находят в себе сил взяться за новые проекты. Норе тяжело это слышать, вижу я. Но она реагирует блуждающей улыбкой на рассказы актеров о смешных и трогательных эпизодах в гримерных вагончиках и на съемочной площадке. Жизнь группы не назовешь шоколадной. Сплошь и рядом им приходилось вставать затемно и по нескольку часов терпеть, пока им наращивали на ноги хоббичьи лапищи, но Питер, режиссер то есть, всегда находил время каждого подбодрить, сказать, какой тот талантливый и незаменимый, и это притом, что сам он буквально жил великим эпосом и думал только об одном: как лучше выстроить ту или иную сцену, чтобы уважить многочисленных поклонников Толкиена по всему миру и не ранить их чувств. Выдающаяся личность этот Питер. Большой, похожий на плюшевого мишку, симпатяга и притом чертовски талантливлив и мужик нормальный. Я, по-видимому, устроен иначе, чем он. Режиссер бы из меня не получился никогда. Подумать только, каким кристально-ясным должно быть у человека видение будущей картины, чтобы потратить год своей жизни на его воплощение вопреки всем препонам и помехам, и какая энергия, ведь надо еще сподвигнуть толпу совершенно разных людей выложиться на полную катушку, хотя их представление о фильме обычно страшно далеко от режиссерского. Это было бы чистое безумие. Актеры ненавидели бы меня так же люто, как я их. Относиться к самой этой истории серьезно я бы не смог. Батальная сцена между вымышленными существами? Что за бред?! Моими стараниями на площадке воцарились бы ненависть и подозрительность, и фильм тоже наполнился бы ненавистью и подозрительностью. И не получил бы ни одного Оскара. И образцово— показательные тинейджеры не выстроились бы в очередь за билетами на премьеру. Всем крупно повезло, что «Властелина колец» снимал не я, и особенно что я вообще не снял ни одного фильма. Какие все-таки люди молодцы, вдруг приходит мне в голову. Хорошо знают свое дело, умело добиваются поставленной цели. Мир вокруг меня остается одержим идеей успеха, я один выбыл из гонки.
— Как прошло собрание? — наконец спрашивает Нора.
— Отлично прошло, — отвечаю я. — Говорят, вы собираетесь в поездку. Интересно.
Она кивает, а на экране Лив Тайлер рассказывает об эльфийском языке. Выясняется, что выучить его было делом нелегким. Можно себе представить. Он не просто мертвый, он никогда не существовал нигде, кроме как в воображении неуемного англичанина.
— Эльфийский — фантастически красивый язык, — говорит Нора.
— Вне всякого сомнения, — отвечаю я.
— На нем можно сказать слова, которые на других языках не скажешь, — продолжает она,
— Что же, например? — интересуюсь я.
— Например, «я тебя люблю». По-норвежски это звучит патетично, да и по-английски на самом деле тоже, как поняла она со временем. А вот на языке эльфов эти слова звучат божественно.
— Вполне возможно, — говорю я. — Но как часто у людей твоего возраста возникает потребность сказать кому-то, что они его любят? — спрашиваю я.
— Что ты в этом понимаешь, — отвечает Нора.
— Ничего, — говорю я, — поэтому и спрашиваю.
— Видишь ли, человек может полюбить, даже когда он совсем юн, — заявляет она неприятным тоном.
— И кого он может тогда полюбить? — спрашиваю я.
— Суженого, например, — отвечает Нора.
— Ха-ха! — смеюсь я в ответ.
— Или Питера Джексона, — продолжает она.
Заднице моей, и той смешно.
Как меня это ни гнетет, но я вынужден остаться в доме на вечер и ночь. Признаться, я планировал отнести спящего Грегуса в палатку в детском рюкзаке, но правильная Нора не позволила. Теперь они оба спят, а у меня сердце ноет от неотвязной мысли, что бедный Бонго не знает, где я. Маленький лосенок, конечно, мечется там и чувствует себя брошенным.Он даже в палатку попасть не может. Рук у него нет. Лоси очень ограниченны в смысле развития мелкой моторики.
