Чимаманда Адичи - Половина желтого солнца
— Пожалуй, стоило бы.
Оланна смотрела на нищих, толпившихся у стен дворца; мухи облепляли их одежду и миски для милостыни. Терпкий, кисловатый запах листьев мелии наполнял воздух.
— И совсем я не как белая туристка, — тихо сказала Оланна.
Мухаммед скользнул по ней взглядом.
— Нет, конечно. Ты патриотка и скоро станешь женой своего борца за свободу.
Оланне на миг показалось, что за легкой насмешкой Мухаммеда таится издевка. Он по-прежнему не выпускал ее ладони; тяжело, должно быть, вести машину одной рукой.
Оланна переехала в Нсукку ветреным субботним днем, а на другой день Оденигбо отправился на математическую конференцию в Ибаданский университет. Он остался бы дома, не будь конференция посвящена трудам его наставника, чернокожего американского ученого Дэвида Блэкуэлла.
— Он величайший математик из ныне живущих, величайший! — говорил Оденигбо. — Поедем со мной, нкем. Всего на неделю.
Оланна отказалась: она рада была случаю обжиться на новом месте, разобраться в себе. Проводив его, она первым делом выбросила из вазы на большом столе красные и белые пластмассовые цветы.
Угву пришел в ужас:
— Но, мэм! Они еще хорошие.
Оланна повела его в сад, к африканским лилиям и розам, которые Джомо только что полил, и попросила нарезать букет. Показала, до какого уровня наполнить вазу. Угву смотрел на цветы и качал головой, дивясь ее сумасбродству.
— Они же завянут, мэм. А те не вянут.
— Зато эти лучше, fa makali,[35] — возразила Оланна.
— Чем лучше, мэм? — Даже если Оланна обращалась к нему на игбо, Угву всегда отвечал по-английски, будто обижаясь и защищая себя.
— Красивее, и все. — Оказалось, Оланна сама не знала, как объяснить, чем живые цветы лучше искусственных. И она ничуть не удивилась, увидев пластмассовый букет в кухонном шкафчике. Угву собирал все: коробки из-под сахара, бутылочные пробки, даже ямсовые шкурки. Оланна понимала, что ему трудно расставаться с вещами, пусть и бесполезными, ведь он вырос в нужде. И когда они вместе возились на кухне, она завела разговор о том, что хранить нужно только полезное, — надеясь, что Угву не спросит, какая польза от живых цветов. Она велела Угву прибрать в кладовой и собрать в стопки старые газеты, и, пока Угву работал, расспрашивала его о родных. Правда, по его рассказу представить их было трудно, от бедности словаря Угву всех описывал одинаково: «очень хорошие». Оланна пошла с ним на рынок и, сделав все покупки для хозяйства, купила ему расческу и рубашку. Научила его жарить рис с зеленым перцем и кубиками моркови, объяснила, что не надо разваривать бобы в кашу, что нужно лить на сковородку поменьше масла и не жалеть соли. Оланна еще в первую встречу заметила, что от него пахнет потом, но выждала несколько дней, прежде чем подарить ему душистый порошок для подмышек. А еще посоветовала наливать в ванну немного антисептического геля. Понюхав порошок, Угву просиял от удовольствия — надо надеяться, не догадался, что это женский аромат. Она пыталась понять, как Угву к ней относится. Мальчик явно к ней привязался, но смотрел оценивающе, будто сравнивал с неким эталоном, и Оланна боялась, что недотягивает.
Угву заговорил с ней на игбо, когда она перевешивала фотокарточки на стене. Из-за деревянной рамки с выпускной фотографией Оденигбо выскочил геккон, и Угву крикнул:
— Egbukwala, не убивайте его!
— Что? — Оланна, стоя на стуле, посмотрела на Угву сверху вниз.
— Если его убить, живот заболит, — объяснил Угву. Говор его показался Оланне забавным — он будто сплевывал слова.
— Никто его убивать не собирается. Давай перевесим фотографию на ту стену.
— Да, мэм, — отозвался Угву и стал рассказывать на игбо, как его сестра Анулика убила геккона, а потом у нее страшно разболелся живот.
К приезду Оденигбо Оланна чувствовала себя в доме почти хозяйкой. Оденигбо притянул ее к себе, поцеловал, стиснул в объятиях.
— Сначала поешь, — сказала Оланна.
— Я знаю, кого бы я сейчас съел.
Оланна рассмеялась. Она была счастлива до нелепости.
— В чем дело? — Оденигбо обвел взглядом комнату. — Все книги на этой полке?
— Твои старые книги во второй спальне. Мне нужно место для моих книг.
— Неужели? Значит, ты и вправду перебралась ко мне? — Оденигбо смеялся.
— Иди искупайся.
— А почему друг мой пахнет цветами?
— Я дала ему душистый тальк. Ты замечал, что от него разит потом?
— Это запах деревенского жителя. И от меня так пахло, пока я не уехал из Аббы и не пошел в школу. Да тебе-то откуда об этом знать?
Говорил он нежно, чуть насмешливо, но руки вовсе не были нежны. Они расстегивали ей блузку, освобождали грудь из чашечек бюстгальтера. Оланна не знала, сколько прошло времени, но, когда постучал Угву и объявил, что у них гости, она лежала нагая и теплая в объятиях Оденигбо.
— Пусть уйдут, — пробормотала Оланна.
— Вставай, нкем, — тормошил ее Оденигбо. — Мне так не терпится вас познакомить!
— Еще чуть-чуть! — Оланна пробежала пальцами по курчавым волосам на его груди, но он чмокнул ее, поднялся и стал искать белье.
Оланна нехотя оделась и вышла в гостиную.
— Друзья мои, друзья! — Оденигбо сделал широкий жест. — А вот и та самая Оланна!
Женщина, которая настраивала радиолу, обернулась и взяла Оланну за руку.
— Приятно познакомиться, — сказала она. На голове у нее красовался ярко-оранжевый тюрбан.
— Взаимно, — улыбнулась Оланна. — Вы, должно быть, Лара Адебайо?
— Верно, — кивнула мисс Адебайо. — Оденигбо нам не сказал, что вы неразумно хороши собой.
Оланна запнулась в секундном замешательстве.
— Сочту за похвалу.
— Какой правильный английский, — пробормотала мисс Адебайо с сочувственной улыбкой и вернулась к радиоле. Подтянутая, с прямой спиной, которая в жестком оранжевом платье с набивным рисунком казалась еще прямее, она явно привыкла задавать вопросы, а не отвечать на них.
— Океома, — представился мужчина с нечесаной шевелюрой. — Я думал, подружка Оденигбо — обычная смертная, он не предупредил, что вы русалка.
Оланна засмеялась, а в душе была благодарна Океоме за теплоту в голосе и за то, как он удержал ее руку в своей чуть дольше, чем положено. Доктор Патель смущенно проговорил: «Очень приятно с вами познакомиться». Профессор Эзека пожал ей руку, но, услышав, что диплом у нее по социологии, а не по одной из «серьезных» наук, пренебрежительно кивнул.
Угву подал напитки. Глядя, как Оденигбо подносит к губам бокал с бренди, Оланна невольно представила, как эти губы совсем недавно сжимали ее сосок, и сладкая боль пронзила ее тысячей иголочек. Скорей бы гости разошлись…
— Как известно, великий мыслитель Гегель назвал Африку страной детства человечества, — напыщенно сообщил профессор Эзека.
— В таком случае, таблички «Детям и черным вход воспрещен» в кинотеатрах Момбаса развешивали почитатели Гегеля, — хохотнул доктор Патель.
— К Гегелю нельзя относиться серьезно. Вы вчитайтесь в него, он весьма и весьма забавен. Однако и Юм, и Вольтер, и Локк воспринимали Африку точно так же, — сказал Оденигбо. — Понимание величия зависит от того, откуда ты родом. Вот когда у израильтян спросили их мнение о деле Эйхмана,[36] один ответил, что не понимает, как мог кто-то считать нацистов великими. Но ведь кто-то же считал, разве нет? И до сих пор считают! Люди не осознают, что если бы Европа всерьез воспринимала Африку, то не было бы холокоста. А значит, не было бы и Второй мировой!
— То есть как? — не поняла мисс Адебайо, поднеся к губам бокал.
— Да это же очевидно. Все началось с гереро.[37] — Оденигбо говорил все громче, а Оланна вспоминала, как совсем недавно они расшумелись в его спальне и как он потом смеялся: «Если мы будем так шуметь и ночью, разбудим беднягу Угву».
— Опять ты за старое, Оденигбо, — сказала мисс Адебайо. — По-твоему, если бы белые не истребили гереро, не было бы и холокоста? Не вижу связи.
— А связь налицо! Изучение рас белые начали с гереро, а закончили евреями. Вот вам и связь!
— Но от Второй мировой была и своя польза, нет худа без добра, как говорится, — вставил Океома. — Мой дядя, брат отца, сражался в Бирме и вернулся мучимый одним-единственным вопросом: почему ему никто раньше не сказал, что белый человек не бессмертен?
Последовал дружный хохот. Казалось, будто один и тот же разговор повторялся на разные лады уже в тысячный раз и все знали, когда смеяться. Смеялась и Оланна, но ей почудилось, что смех ее на фоне остальных звучал по-иному, резче.
Прошло недели три. Оланна начала вести курс «Введение в социологию», вступила в университетский клуб, играла с другими преподавателями в теннис, подвозила Угву до рынка, гуляла с Оденигбо, записалась в благотворительное общество при церкви Святого Петра и понемногу начала привыкать к друзьям Оденигбо. Тот со смехом уверял, что Океома и Патель влюблены в нее по уши — Океома охотно читал свои стихи, где богини будто списаны с нее, а доктор Патель так и сыпал историями из своей жизни в Макерере, где он представал благородным рыцарем науки.
