Евгений Алехин - Третья штанина

Возвращаясь домой, глядя в разбитое окно в тамбуре, буду пытаться вернуться назад. В тот момент, когда я стоял в декабре, как дурак, с сумкой посреди терминала в Домодедове, и уверенность, что я смогу остаться, таяла. Очень часто, когда мне не хватает смелости, я кидаю монетку. Я знал, что будет сложно все объяснять отцу, что мой лимит мужества не позволит так запросто отвязать канаты, что так дела не делаются. Будет проще сначала вернуться домой. «Орел: возвращаюсь, – поставил я, – решка: сдаю билет на самолет и остаюсь».

И кинул двухрублевую монетку. Монетка с грохотом упала на пол в аэропорту. Игра была нечестной: у меня почти всегда выпадает орел. Это было трусостью. Я должен был поставить орла на «остаюсь с Надей».

Отцу надо было в командировку, и он предложил мне взять билет с ним в один день. Поэтому мы летели вместе. Мне было довольно плохо после стольких дней пьянства, к тому же я совсем не спал две последние ночи. Мне хотелось выпить, но не при отце же это делать.

Я в последнее время слишком много себе позволял. Стал курить при нем, почти каждый вечер приходил пьяный. Я брал тысячу рублей на день, звал с собой приятеля и шел по кабакам. Однажды мы напились с Тимофеем в кафе «Норд», сели в маршрутку до дома, но уснули.

И проснулись снова возле «Норда». Вышли из маршрутки и снова набухались. Я превращался в кашу.

Как-то я начал стонать во сне, об этом мне говорили и младший брат, и отец, и мачеха. Все они проснулись. Когда отец понял, что это мои стоны, он встал. Он пришел ко мне в комнату и увидел, что я сплю, прижавшись к горячей батарее. (Пытаясь выиграть немного свободного пространства в своей маленькой комнате, я неудачно поставил кресло-кровать к батарее; зимой у нас батареи были очень горячими, но я постоянно был в таком угаре, что мне было не до перестановок.) Он заботливо отодвинул меня от батареи, ушел к себе и снова лег. Я снова застонал. Отец снова встал, пришел ко мне, снова отодвинул меня от батареи и накрыл батарею большим махровым полотенцем. Через какое-то время я еще раз застонал, уже не так сильно. И тогда отец уже не стал ко мне подходить. Утром мачеха сказала мне:

– Что, совсем она, матушка, тебя довела?

Я ее не понял. Она пояснила:

– Водка. Белая горячка уже началась?

Первый час я пытался заснуть, второй час делал вид, что пытаюсь заснуть, а потом мы все-таки разговорились с отцом. Только я-то знать не знал, что у него на уме. Мы все болтали о книгах, о жизни, пока летели. О жизни, о книгах, пока не приземлились. Сели в электричку, там тоже поболтали, пока не доехали до метро.

И вот выходим из электрички, идем к «Павелецкой»: отец впереди на полкорпуса, он быстро ходит. Идем, а я и говорю:

– Меня же там должна встретить Надя.

– Я могу пройти вперед, – говорит он, повернулся ко мне. И мы остановились.

– Не знаю, лучше нам вместе пойти или раздельно? – говорю.

– Решай, – говорит.

– Ну ладно, – говорю.

– Ну ладно, – говорит.

И так мы застыли на секунду. Я не знал, нужно ли нам пожимать руки или обняться. И пока я думал, он развернулся и пошел. Как-то странно я себя чувствовал. Он идет, уходит, а я стою, одной ногой во взрослую жизнь наступил. Неправильно получилось. Сжалось ли у него все внутри?

Отец, кстати, сам первый раз женился в девятнадцать. Если верить ему, это произошло так: они гуляли с мамой, когда она сказала:

– Почему ты не делаешь мне предложение?

И он сделал.

«Я, – рассказывал он мне в полушутливом тоне, – в отличие от тебя, человек порядочный: проехал с девушкой в лифте – женюсь». А потом они ели арбуз с родителями отца, мама пинала папу ногой под столом и выразительно смотрела на него. Тогда папа собрался с духом и сказал деду с бабушкой об их с мамой решении. Не знаю, дед, наверное, чуть не подавился этим арбузом.

Надя ждала меня, очень милая и трогательная. Я заметил, что она почти с меня ростом. Примерно прикинул, что она ниже всего на чуть-чуть, даже без каблуков. Для девушки довольно высокая. И она стоит и смотрит, заметил ее, через турникет, а она меня еще не видит и выискивает взглядом. Так я чуть остановился, ну, думаю, вот, смотри, эту женщину попробуй сделать счастливой, она тебя любит и будет тебе верна. И пошел.

Она была настолько рада, что это меня почему-то смутило. Мы поцеловались. Мне показалось, она почувствовала мое смущение. У меня еще крутило живот.

Надя была молодец. Пока я целый месяц был дома и занимался хер знает чем, она устроилась работать журналисткой на «Дом-2» и нашла нам квартиру. Неплохое место за четыреста долларов, третья станция от Кольцевой линии метро, – сказала она. Только оттуда хозяева должны вывезти коллекцию старых книг, поэтому они любезно предложили неделю пожить нам в другой квартире совершенно БЕСПЛАТНО. Ее, вообще-то, снимают другие жильцы, но сейчас они за границей. Квартира находится в центре, почти в центре, на «Красносельской».

Я буду удивлен, насколько хороша эта квартира.

– Вот, – сказала Надя, отперев замок. Чувствовалось: она волнуется.

Я же не знал, куда себя деть. Вдруг она вот-вот поймет, что я – это всего лишь я? Что я не настоящий мужчина, который будет беречь ее, что я всего лишь пиздюк, пусть и с низким голосом.

– Ого, – сказал я, когда увидел квартиру.

– Снимать такую стоит не меньше тысячи в месяц, – сказала она.

Я разулся. Тут было очень хорошо. Одна просторная комната, соединенная с кухней, пол которой немного возвышался над остальным полом. Дорогая красивая мебель, необычной формы потолок, небольшие разноцветные лампочки, готовые в любой момент загореться разными цветами, мне здесь понравилось.

– Хоть бы они не смогли вывезти эти книги еще полгода, – заметил я, – а мы себе будем жить тут на халяву.

– Мне кажется, что здесь живут родственники Иоселиани, – сказала Надя.

– А кто это такой? – спросил я.

– Режиссер. Тут висит его портрет.

Она показала на его портрет.

– Ну, это еще не значит, что они его родственники.

– Они тоже грузины, – и чтобы у меня совсем не осталось сомнений, добавила: – И на полке лежат таблетки «Ретан». От головной боли такие принимают режиссеры.

Я сходил в душ один. Разделся, постоял минут пятнадцать под теплой водой. У меня была мысль выйти голым и подойти к Наде. Но я вытерся и решил, что еще не время выходить голым. И я надел джинсы с футболкой. Надя стояла у плиты. Она на секунду повернулась, улыбнулась и продолжила помешивать лопаткой: она жарила рыбу. Чувствовалось напряжение. Я наконец-то решился и подошел сзади. Я обнял ее. Она тут же оставила лопатку, обняла меня и уткнулась своими губами мне в шею, с таким облегчением, как будто, если б я ее не обнял, ей стало бы плохо. Ну да, все верно, зачем я тупил, мы же вместе, и я приехал к ней? Я выключил конфорку, и мы легли на диван. Теперь я понял, что должен делать.

Когда мы закончили, Надя провела рукой по моему лицу и сказала:

– Ты красивый.

– Ты ничего не путаешь? – помимо нее так считала, наверное, только моя покойная мама.

– Ничего. Такой весь ладненький.

Потом я лежал и пытался поспать, хотя бы в течение дня, я очень давно не высыпался, но из этого ничего не выходило. Я вдруг очухивался и что-нибудь спрашивал у Нади. Или открывал глаза, чтобы посмотреть на обстановку этой квартиры.

Никак не спалось. Слишком много всего ждало меня.

Я встал, оделся, поцеловал Надю и пошел в магазин за пивом и сигаретами. Со мной произошла неприятная ситуация, в ходе которой я чуть не заплакал. Стоя с пакетом возле подъезда, я забыл номер квартиры. Я не помнил даже этаж, чтобы посчитать. Ну вот, дурак, приехал на все готовое, как ты теперь спляшешь? Я набирал какие-то цифры, мне отвечали незнакомые голоса.

– Извините, ошибся, – говорил я.

Наконец вышел какой-то дедок. Я попытался протиснуться в открывшуюся дверь, брякнув пивом.

– Куда вы?

Доктор Совок не хотел меня пускать. Он стоял, весь сжался, чтобы походить на камень.

– Я это… Пустите.

Мне удалось оттолкнуть Совка, он что-то пробормотал, я ответил:

– Я забыл, где живу, просто.

Нажал кнопку вызова лифта, двери распахнулись, я тут же зашел. Проверил шестой и седьмой этажи. На седьмом узнал нужную дверь. Это было спасение.

Мы еще занимались любовью, потом ели, а вечером Надя сопроводила меня в бар, где я хорошенько выпил с еще одним молодым писателем Стасом Ивановым.

Все-таки я перебарщивал с алкоголем, и следующим утром это случилось.

Надя разбудила меня, поцеловала и ушла на работу. Я закрыл за ней и снова лег. Меня мутило, и я решил освежиться пивом. Бутылочку я поставил в холодильник на утро. Я только открыл ее, сделал глоток, и как будто получил удар по затылку. Только удар пришелся вовнутрь, как будто черепа не было, боль шла изнутри, да такая специфическая, будто мне дали горячим утюгом. Ноги у меня подкосились, и я сел рядом с холодильником. Собравшись с силами, встал, вылил пиво в раковину и лег на кровать. Такой головной боли я не чувствовал никогда. Минут десять я просил прощения. Я не знал, у кого я прошу прощения, просто я бормотал в подушку, что больше не буду так делать, не буду пить и что буду стараться не делать ничего плохого, но это не помогало. Я выпил режиссерских таблеток и полежал еще полчаса, но это тоже не помогло.