Лидия Сычева - Уже и больные замуж повыходили
И началась наша курортная эпопея. Как, каким словом назвать мое тогдашнее состояние? Любовь? Страсть? Безумие? Мы не могли разлучиться ни на минуту, он провожал меня даже до пляжного туалета, каждое мгновение одиночества казалось нам преступным. Погода, наконец, установилась, мы днями целовались у моря, у меня распухли и ныли губы, он позвонил жене, чтобы не приезжала — дожди. Мне нравилась его кожа, его тонкий нос с чуть заметной горбинкой, нравилась его бодрость и его усталость, и даже его хвастливые рассказы об экзотических странах (он работал океанологом) мне были приятны, будто я их рассказывала сама. Мы понимали друг друга с полуслова, полужеста, полувзгляда, мы так спешили наслаждаться, что я опоздала на самолет и еще дней пять прожила зайцем в его комнате; он заплатил огромную взятку, чтобы я летела с ним, а в аэропорту, как само собой разумеющееся, я отдала ему ключи от моей квартиры.
Помню, как возвратилась домой. Было воскресенье, няня гремела посудой на кухне, Игорек с Вовкой играли в кубики. Они строили на ковре высотную башню, которая у них неизменно разваливалась. Я вошла тихо, виновато, долго на них смотрела. Мускулистый доверчивый Геракл и белобрысый мальчик в красной футболке. Тут был совсем другой мир — спокойный, справедливый, устоявшийся. «Привет!» — как можно веселее обратила я на себя внимание.
Вечером, когда Игорек заснул, штангист собрал свои вещи в спортивную сумку с надписью «Сборная Москвы», захватил тридцатидвухкилограммовую гирю и ушел. Больше я его никогда не видела.
А Юрий Гурский, великая любовь моей жизни, совершал подвиги антигероя. Как-то в два часа ночи раздался телефонный звонок. Я подняла трубку, и та заговорила печальным, утробным Юриным голосом.
— Что с тобой? — ужаснулась я.
— Я звоню тебе из-под одеяла, пока моя жена вышла в ванную, — докладывал Юра.
Надо было что-то предпринять. Юра сочинил недельную командировку в Подмосковье и вместе с комнатной собачонкой Кариной въехал ко мне.
Игорька пришлось срочно пристраивать по подругам. У Юры не было детей, и слюнявую, косолапую Карину он лелеял и боготворил. Мне были выставлены жесткие, диктаторские условия: а) приходить домой не позже восьми вечера (это при моей-то профессии!); б) всегда иметь в холодильнике молоко; в) кормить Карину парным мясом и творожком с рынка.
Если не принимать во внимание мою тщательно скрываемую ненависть к мерзкой Карине, то неделя у нас прошла как продолжение Дагомыса. Я успела почувствовать себя женой и хозяйкой, я гордилась своим любимым: его интеллектом, раскованностью, его обаянием, ироничностью и даже его эгоизмом. Меня умиляло в нем все, и я уже не представляла нашей жизни порознь.
И тогда Юра решил ввести меня в семью. Он разработал операцию внедрения. У Юры был верный друг Петя — очень страшненький, рыжий, конопатый, с непропорционально большой головой. Бедняга был холост. И вот Юра пригласил его в гости с девушкой, то есть со мной. Мы с Петей должны были изображать из себя любящую пару и войти в доверие к Юриной жене, чтобы потом вчетвером куда-то ездить, вместе встречать праздники и прочее. Перспективы грезились заманчивые, и я, скрепя сердце, согласилась.
Но как только я взглянула на свою соперницу, то сразу же осознала, что план наш обязательно провалится. Это была роскошная, концертного вида женщина с благородными, страдающими чертами лица. В ней чувствовалась порода, выдержка, умудренность. Она была старше Юры. Квартира — с огромным зеркальным холлом, с просторными, обставленными под старину комнатами, была ей под стать, и я вдруг поняла, что это ЕЕ дом; ЕЕ машина сверкает новенькими боками у подъезда; ЕЕ муж делает нам тайком условные знаки; в общем, все вокруг — ЕЕ собственность, которую она никогда не выпустит из рук. Более того, богатства эти есть результат многолетней, кропотливой, собирательной работы, и на мгновение мне показалось, что все Юрины достоинства — не более чем продукт труда его жены.
С каким снисходительным превосходством она не замечала нашей лжи и наших провалов! Во-первых, нам с Петей, якобы влюбленным, решительно не о чем было говорить, тогда как с Юрой мы могли общаться даже взглядами. Во-вторых, нас выдавал загар. По изложенной легенде мы познакомились с Петей на турбазе, но цвет кожи свидетельствовал, что отдыхала я в одном месте с Юрой. И, наконец, окончательно продала нас Карина. Противное существо агрессивно облаяло рыжего друга, но при виде меня оно просто зашлось от счастья, положив в знак высшей признательности за рыночный творожок сочащуюся слюной пасть на мое лучшее платье. Бриллиантовые сережки в ушах Юриной жены торжествующе сверкнули…
Но внешне вечер прошел вполне благополучно. Ужин был на высшем уровне, и досуг тоже: мы смотрели слайды с видами Ирландии, по которой супруги путешествовали вдвоем. Я не слушала ностальгических комментариев. Я горько думала о своем. О том, что чувство мое бесперспективно и далеко не так уж идеально, как мне кажется, что жизнь проходит без внешних примет благополучия, а ведь они и есть самые надежные. Что бы мы ни говорили, не любовь скрепляет брак, а загсовые печати.
И пошли дни! Дни пошли разные. Юра явно охладевал ко мне, становился капризным и привередливым, вроде Карины. Но я уже убедила себя, что он — самая потрясающая любовь моей жизни, и вовсе не собиралась сдаваться. Решила победить его постоянством и преданностью. Наверно, теперь я сильно смахивала на Вовку-штангиста. На какие только унижения я ни шла, чтобы удержать любовника! Много раз после наших злых ссор по пустячному поводу я звонила ему первой, увещевала его, возвращала его нежность сюрпризами и подарками. Я успокаивала свою совесть тем, что делаю это бескорыстно, из любви; но, в общем-то, я понимала, что попалась, «села на иглу», и что Юра для меня — самый желанный наркотик. Кое-как мы дотянули до лета. Он отправлялся в Дагомыс, я не смогла достать путевку. Вечерами сходила с ума у телефона, дожидаясь его звонков. Вспоминала, как мы познакомились на переговорном пункте, зеленела от ревности, представляя, что в эти самые минуты он выбирает себе подругу. Через неделю, очумев от ожидания, выпросила на работе несколько дней за свой счет и полетела на юг.
Я шла к нашему пансионату уже в темноте, усталая, измотанная, мелкий дождь кропил путь; собираясь второпях, я не положила в сумку зонтик, и косметика теперь расплывалась по лицу. У центрального входа под одним зонтом, близко друг к другу стояли две фигурки — мужчина и женщина. Я не увидела, я угадала, или, если хотите, прозрела — это он!
Ослепительно били фонари, дождь дрожал, мне было холодно и мерзко оттого, что пудра на моем лице напоминала грязь; я приближалась к ним и ненавидела себя за свою фанатичную, глупую, никому не нужную любовь.
Нет, они не целовались. У них все только-только начиналось — первый вечер. Я смотрела на эту наивную зеленоглазую дурочку и думала: неужели и я была такой?! Верила в какие-то высокие чувства, взаимность. Все это чушь. Либо порядочность без любви, либо любовь без счастья. Чтобы понять эту простую истину, нужно пройти через три неизбежные стадии: безумие — покорность — равнодушие. Я-то все время думала, что поднималась на самую высокую вершину мира, а на самом деле летела в такую бездну, из которой не каждый выберется на равнину. Но деваться мне было некуда. Я «не заметила» его новую пассию, и он, ободренный тем, что все так хорошо разрешилось, повел меня в номер. Мы поддерживали вялую беседу, и я думала об одном: только бы не разреветься на людях, только бы сдержаться! Оттого, что разрыв между нами должен был произойти в том же самом месте, где родилась наша любовь, мне было нестерпимо больно. В комнате со мной случилась истерика: я рвала на себе волосы, кричала, плакала, билась о стену.
Он, конечно, струсил. Он вообще был мелким, тщеславным, эгоистичным человеком, больше всего на свете стремящимся к комфорту. Но оттого, что я увидела его недостатки, чувство мое еще более укрепилось.
Впрочем, в эти три дня он кое-как убедил меня, что нам пора расстаться. Мы жили в одной комнате как брат с сестрой. Я возвращалась в Москву поездом (на самолет не хватило денег), тупо смотрела на уплывающие пейзажи. Мне чудилось, что вот-вот начнется землетрясение, ядерная война или эпидемия холеры, и я ожидала общей беды даже с некоторой радостью.
А потом началось изживание любви. Чтобы замаскировать боль, я даже завела роман со страшненьким Петей. Он оказался хорошим малым, но что из этого? Мужчины всегда чувствуют в женщине непережитую любовь и всегда пасуют перед этим противником. Помощник в уничтожении чувства лишь один — время.
Прошло три года. Я все-таки иногда «как друг» позванивала Юре. Он тяжело пережил смерть Карины — несчастное животное сдохло от заворота кишок. Утешился он после того, как завел новую собачку — Сабину. Как-то мы выпили на работе по случаю чьего-то дня рождения. Разговорились. И одна женщина из музыкальной редакции рассказала нам историю своей любви. Они встречались каждое лето в Крыму, он жил в санатории, она снимала койку в частном секторе. На свидания лазила через окошко, боясь разбудить хозяйку. Годы проходили в предчувствии, предвкушении трех крымских недель — вся остальная жизнь представлялась сном, наваждением. Ну она почти бредила им — безумная страсть, любовь до кончиков пальцев. И вот в последнее лето она выбиралась, как обычно, в окошко и зацепилась подолом платья за раму. И пока она освобождала ткань, пока решала, стоит ли ей зашить прореху или идти так — в темноте все равно не видно — с ней случилось чудо. Женщина вдруг поняла — ничего еще не было. Она как бы вернулась на много лет назад, к камню на распутье. Прямо пойдешь — полюбишь. И она прозрела — зависимости от его капризов, желаний, настроений у нее больше не будет. Самая большая любовь к жизни — любовь к свободе. В окошко, естественно, она не полезла… И пока я слушала ее рассказ, — Эллочка обвела нас повлажневшими глазами, — я почувствовала: все! Все прошло. Я выздоровела навсегда. Никаких тайн нет. Есть обман природы, которому не стоит потакать. И есть удовольствие… — Рассказчица потянулась, захрустев суставами, и закончила с оптимизмом: — Например, полежать с вами на пляже и потрепаться о делах минувших дней.
