Феликс Кандель - Коридор
– Ну‚ ладно... – грозит Иван Егорыч. – После уроков поговорим! – и свертывает в трубку испорченную навеки географическую карту. Непедагогично показывать детям то‚ что они сами же и написали. А вокруг школы все заборы исписаны‚ вокруг школы картинки нарисованы для пояснения‚ чтобы прохожие не ошиблись‚ чтобы правильно поняли замыслы авторов. Но забор – это улица‚ забор – ничья территория‚ а карта – школьная‚ карта – пособие для обучения подрастающего поколения‚ а не средство для пропаганды неприличных слов.
Расстроился Иван Егорыч‚ даже сердце заныло – в лопатку отдает. Сколько сил положил‚ сколько нервов истратил‚ чтобы утихла школа‚ оправилась от разбойных военных времен‚ когда три переростка – Долин‚ Ложкин, Богоявленский – держали в страхе всю школу‚ и по их знаку сбегалась шпана из окрестных дворов бить неугодного‚ строптивого‚ не желавшего подчиниться или делавшего это недостаточно проворно. Это они – все трое с "фиксой"‚ золотой коронкой на зубе‚ сделанной из консервной банки из-под американской свиной тушенки – курили прямо на уроках; это они крали из учительской журналы и переправляли двойки; это они бросали в чернильницы куски карбида‚ чтобы сорвать контрольную‚ и чернила падали на пол грязными‚ пузыристыми хлопьями; это они жгли на переменах вонючую кинопленку и однажды взорвали в подвале самодельную мину: всё это было рассредоточено во времени и только поэтому не производило впечатления стихийного бедствия. Долин – в тюрьме‚ Ложкин – в ремесленном училище‚ Богоявленский‚ светлая голова – в техникуме. Еще придет однажды‚ в ножки поклонится‚ что пожалел его Иван Егорыч‚ дал семь классов закончить. Сколько он указок поломал за те годы – не счесть‚ завхоз не успевал новые делать‚ – да и теперь в кабинете кучкой лежат‚ расходуются реже. Образцовая школа‚ на весь район две таких: Ивана Егорыча и Ивана Степаныча. У Ивана Степаныча школа в самом центре‚ бывшая гимназия‚ сама красивая и красивыми домами окруженная. Это к нему со всей Москвы ответственных детей привозят‚ и мужчина в штатском у подъезда гуляет. Лихо подкатывают машины‚ дверцы наперебой хлопают‚ нарядные мальчики бойко выпрыгивают. Утром мальчиков подвозят‚ днем мальчиков отвозят: оживление вокруг школы‚ как у иностранного посольства на дипломатическом приеме‚ даже милиционер стоит‚ палкой махает. Прохожие останавливаются‚ во все глаза смотрят‚ а самые храбрые только головами качают. Вот уж оно воочию – счастливое детство. Школа Ивана Егорыча – ближе к окраине‚ в окружении облезлых‚ с торчащей из-под штукатурки дранкой‚ деревянных домиков‚ сарайчиков‚ заборчиков: то ли сначала она появилась‚ а потом уж они пристроились вокруг‚ то ли сначала они‚ а потом уж она влезла в середину своей серой типовой громадой. А вокруг дворы‚ тупики‚ закоулки‚ фантастические нагромождения нерегулируемых построек со своими щелями и тайниками‚ где за каждым углом могут встретиться огольцы-ребята: "Эй‚ малый‚ подь-ка сюда..." – и тут уж спасают сообразительность‚ реакция и быстрота ног...
Иван Егорыч начал рассказывать урок‚ нехотя‚ через силу‚ с отвращением и досадой‚ – всё опошлила и сделала бессмысленным эта проклятая надпись поперек Индийского океана‚ – а потом увлекся и отошел‚ и глаза привычно загорелись за стеклами очков не от увлекательности материала‚ – давно уж не увлекают его перечисления рек‚ гор‚ озер и полезных ископаемых‚ – а от звуков собственного голоса‚ как у профессионального оратора. Стоит у доски пожилой мужчина в бостоновом костюме с жилеткой‚ горбит усталую спину‚ в который уж раз одинаковыми словами рассказывает детям про страну‚ где они живут‚ про ее географические подробности: разбуди ночью – с любого места продолжит‚ а сам много лет из Москвы не выезжал: только на дачу‚ всегда в одно место. Пяток елочек‚ речка Переплюйка‚ мусор по обочинам – вот и вся география. Зато от станции близко. Стоит Иван Егорыч‚ переминается с ноги на ногу‚ ловит ищущим глазом внимательный взгляд‚ – когда говоришь‚ очень хочется‚ чтобы кто-нибудь слушал‚ иначе зачем говорить? – а внизу‚ на первом этаже‚ – квартира директора при школе‚ – лежит его больная жена‚ которая требует ухода‚ и дочка у него‚ легкомысленная девица‚ тоже требует присмотра‚ и быт‚ проклятый быт‚ отнимает редкие свободные минутки‚ – стыдно сказать: не то что книгу – газету полистать некогда‚ – да еще беспрерывно прибегают нянечки‚ сообщают о происшествиях во второй смене‚ ждут от директора скорых‚ решительных мер. А нервы стали никуда‚ и сердце пошаливает‚ и сил не хватает подчинять своей воле тысячу человек‚ потому что учитель с годами стареет‚ а дети остаются неизменно молодыми. Хоронили этой весной директора соседней школы‚ говорили речи‚ плакали‚ гроб под музыку обносили вокруг школы‚ – "Зачем они играют на похоронах? Только мучают живых"‚ – процессия из учеников и учителей растянулась на километр до Ваганьковского кладбища‚ и понял Иван Егорыч‚ что довелось ему‚ живому‚ увидеть собственные похороны‚ весь их торжественно-формальный ритуал‚ и, как ни странно‚ это успокоило его и утешило.
Снизу‚ со двора‚ засвистели условным свистом.
– Жарко чего-то... – громко‚ на учителя‚ говорит Витька‚ приоткрывает окно и заодно выглядывает наружу.
Во дворе под окнами – Колька Борисенко. Колька здорово опоздал‚ чуть не на два урока. Теперь только в перемену войдешь‚ когда ребята на улицу выбегут. Но без сумки. С сумкой нянечка не пустит. С сумкой сразу к директору. А к директору Кольке нельзя. Кольке у директора – смерть.
– Давай ремень! – командует Витька и от своей сумки отстегивает‚ а Костя Хоботков‚ не понимая‚ тоже отстегивает. – Давай ремень‚ – шепчет Витька по рядам. – Давай ремень. Ремень давай!
Зашевелился класс‚ завозился. Отстегивают ремни – кто от сумки‚ кто от брюк‚ передают под партами‚ а Витька связывает‚ проверяет на прочность‚ и вид у него сердитый‚ и шепчет – брата ругает.
– Вить...– просит Костя. – Не надо. Не надо‚ Вить... Ремня не хватит.
– Хватит.
– Вить‚ не надо... Увидят.
– Не увидят.
И связку за окно.
Снизу‚ со двора‚ опять засвистели.
– Тяни! – командует Витька и тянет сам‚ а ремни ползут через подоконник‚ цепляясь узлами за оконную раму‚ и вслед за ремнями‚ к великой радости прохожих‚ торжественно ползет вверх по школьному фасаду драная Колькина сумка.
Операция закончена‚ весь класс боязливо млеет от восторга‚ один Иван Егорыч ничего не заметил: сам себе рассказывает географию. Вдруг открывается дверь‚ на пороге завуч – Елена Васильевна.
– Иван Егорыч‚ – говорит она своим металлическим голосом‚ от которого плачут первоклашки. – Веду я сейчас урок‚ и‚ представьте себе‚ мимо моего окна поднимают на ремнях сумку. Чтобы зря вас не беспокоить‚ я поднялась сначала на четвертый этаж‚ но там заперто. – Она делает эффектную паузу и громогласно объявляет: – Стало быть‚ это ваши!
Иван Егорыч краснеет‚ белеет‚ по-рыбьи разевает рот...
– Ну‚ погодите... – шепчет Иван Егорыч‚ и горло перехватывает бессильной спазмой. – Ну‚ после уроков...
И с хрустом ломает указку.
Тут и звонок. Большая перемена.
2
Большая перемена – буфет.
Срываются с места‚ несутся по лестницам‚ выстраиваются у запертой двери‚ толкаясь и отпихивая друг друга‚ и попадают в буфет‚ где на длинных столах уже стоят тарелки‚ и в каждой – бублик и карамелька. Суматоха в буфете‚ шум невообразимый‚ беготня и давка‚ как на вокзале при посадке в общий вагон. Наголодавшиеся за войну‚ еще не забывшие карточки‚ только начавшие отъедаться: всё для них притягательно. И бублик‚ и конфета‚ и винегрет из картошки со свеклой‚ который продается отдельно‚ и жареные в масле пирожки с повидлом: с одного бока куснешь – с другого повидло выскакивает. А после школы‚ если есть деньги‚ можно сгонять на Арбат‚ в магазин "Витамины"‚ купить стеклянный флакончик с кисленькими горошинами – "Прием в сутки одна-две штуки" – и вытряхнуть в рот все сразу. Жить стало лучше‚ жить стало веселее.
Вернулись ребята из буфета‚ жуют всухомятку‚ а Витька Борисенко продает свой бублик‚ Витька торгуется и деньги выручает‚ чтобы за кружок заплатить. Организовали в школе кружок‚ учат ребят бальным‚ аристократическим танцам‚ которые пишутся через две черточки. Витька – человек упорный. Решил научиться – и научится. Это имеет для него принципиальное значение‚ потому что всё‚ что он ни делает‚ имеет для него принципиальное значение. И не так уж ему хочется ногами дрыгать‚ но если танцуют другие‚ будет танцевать и он. Учительница танцев за голову хватается‚ когда он‚ упрямо одеревенелый‚ в па-де-катре проходит‚ учительница считает‚ что в строю ему маршировать‚ а не пируэты выделывать‚ что не научится он никогда и зря деньги переводит. Плохо она знает Витьку Борисенко.
