Александр Минчин - Актриса
Я взглянул на левую руку: часы показывали час.
Ах, как это было сказано! Но интересно, что вела себя она просто и абсолютно не играла.
— Я не знал, что звезда моя так высоко поднялась.
— Вы даже не представляете как. Розы делают удивительные вещи с женщиной.
— Только розы?..
Она взяла меня за руку, посмотрела на пятый палец и повела медленно за собой. Я был в рубашке, без пиджака. В окно глядел корявый месяц (а может ли месяц быть в июне?), который скупо освещал комнату. Можно сказать: как-то освещал комнату. Но от перестановки мест слагаемых — результат не менялся. Я шел за ней. Она вела меня за собой…
Мы опустились на ложе. Она сбросила халат, отпустивший на волю голое тело. Села верхом на меня, как римская всадница. Собственно, эта поза так и называется. (С древних времен.) Я уже был возбужден — от прохлады воздуха, обнаженного тела, ее груди, ласкающей меня сосками и верхушкой. Я начал извиваться. Она поняла, что больше ждать не следует, и ввела его в себя. Привстав на коленях, она начала медленно двигаться: сначала трусцой, потом аллюром и вскоре бешеным галопом. Ее грудь летала по воздуху, голова забрасывалась, бедра с каждым движением взлетали вверх, плечи разведены, руки взброшены в воздух — она скакала вперед. Вернее, вниз… и — вверх.
Я попытался схватить ее голое тело. Но дикая радостная боль пронзила меня. И в этот момент я услышал крик:
— Алексей! Я твоя!..
Судорога скрутила ее взлетевшее тело, и она, застыв на мгновение, с размаху, плашмя, накрыла меня собой, как будто закрывая от стрелы или копья.
Грудь вмялась в мою, плечи вздрагивали, она замерла. Мои пальцы гладили бусинки пота на ее позвоночнике. Я чувствовал, как все еще истекаю внутри. Было абсолютное молчание. Потом она шевельнулась.
— Так, в ванну принимать душ!.. — пошутил я.
— Вас это раздражает? — Ее губы касались моей шеи.
— Что вы, наоборот, даже забавно.
— Я рада, что забавляю вас.
— Тая, вы же взрослая женщина…
— Хочу быть маленькой девочкой.
Этого она как раз совершенно не хотела.
— Вернее, маленьким мальчиком, как вы хотите.
— Я разве хочу? Таиса?
— Алеша, у меня к вам единственная просьба: зовите меня Таей.
— Вам не нравится Таиса?
— Это как-то слишком официально. У нас супругу правителя так зовут: Таиса Сергеевна.
— Как вам угодно, — согласился я. А про себя подумал: а Тая — слишком фамильярно, нет породы в имени.
— Скажите что-нибудь, — прошептала нежно она.
— Вы так понеслись, я думал, вас уже не остановить.
— Я прошу прощения, я совсем забылась…
— Почаще забывайтесь…
Я почувствовал, как губы ее сложились в улыбку.
Вдруг она поднялась на локтях:
— Простите, я должна принять душ или…
Она не договорила и выскользнула в ванну. После душа она обняла меня за плечи, подняла и привела за стол.
За столом она торжественно объявила:
— Теперь, я думаю, самое время — выпить на брудершафт.
Ее рука стала наполнять сосуды.
— Вы останетесь у меня?..
— Это просьба?
— Нижайше прошу. — Она опустила голову.
— Кто-то не хотел кого-то видеть два дня.
— Я просто не почувствовала вина… Алеша, я думала, что это уже пройденный этап.
— Мы его еще долго проходить будем.
Наши взгляды встретились. Где ты, Аввакум? Укрощение диких зверей под руководством…
— Не зная еще вас, я почему-то вам верю.
Я взял телефон-трубку и набрал номер.
— Мама, я в гостях, далеко, такси не поймать, говорят, приеду утром, на метро.
Она рассмеялась. «Ты приедешь на метро?!» Я не был в метро тринадцать лет.
С метро у меня были связаны свои воспоминания… Я пожелал ей спокойной ночи и попрощался.
— Она так поздно не спит?
— Читает до четырех ночи.
Таиса подняла свой бокал (в третьем лице я могу называть ее так — Таиса).
— Выпьем за этот вечер. Он был необыкновенный.
Она завела руку, согнутую в локте, переплетя с моей. В водке плавал кусок льда. Руки перекрестились, и каждый выпил до дна. По традиции. Она потянулась губами, и мы поцеловались, скрещивая капельки водки и джина.
— Алексей — ты!
— Тая — …вы.
— Скажи мне ты, скажи мне ты!
Я пытался заставить свой язык, но он не выталкивал местоимение. Ты.
— Эх, ты! — сказала она и языком лизнула мои губы. — У тебя очень вкусные губы. — Ее глаза надолго погрузились в мои.
В окне, далеко-далеко, занималась почти невидимая, еще темная заря.
До рассвета они еще раз спустились в долину утех и поднялись на вершину наслаждений.
— Как сделать так, чтобы эта ночь не кончалась?.. — спросила актриса.
Утром, пока я принимал душ, она уже приготовила завтрак. С дымящимся ароматным чаем.
За целый 1990 год моя бывшая жена ни разу не предложила мне чашки чая.
Я пью душистый аромат. Какой день сегодня — суббота или воскресенье? И смотрю на свое безумное расписание в понедельник: три журнала, два издательства, одна газета.
— Как вам чай?
— Прелестный, прекрасный, чудесный, божественный!
— Я серьезно?
— И я!
Она внимательно смотрит на меня.
— Вы удивительный мальчик. Я таких не встречала. Никогда. Налить еще?
— С наслаждением. Тая, а когда отборочные туры в Таировском?
Она снимает трубку.
— Здравствуйте, это говорит Тая Буаш. Вы не скажете, когда прослушивания в училище? Сегодня? А во сколько? — Она вешает трубку, вернее, кладет ее плашмя на стол.
— В два часа. Хотите пойти?
— А вы? — спрашиваю я.
— Вы — мой повелитель, ваше желание — закон…
— Очень хочу, всю жизнь мечтал оказаться по другую сторону рва.
Она, по-моему, не поняла, но не стала расспрашивать. Она вообще никогда ничего не расспрашивала.
— Вам нужно на кладбище?
— Да, я каждый день езжу…
Тая идет к своей мягкой кожаной сумке с узорами, достает и протягивает ключи от машины.
— Мне неудобно, — говорю я.
— Я для вас и взяла, — тихо говорит она. — Чтобы вы не нервничали на каждом углу нашей гостеприимной столицы. Не понимая загадку без разгадки: почему машины не останавливаются.
— Я так поймаю что-нибудь.
— Вы ничего сегодня не поймаете, кроме огорчений. На уик-энд все уезжают за город. Не сопротивляйтесь, это вас ни к чему не обязывает, даже к поцелую.
Я наклоняюсь и целую ее.
— Заводить надо с подсосом, у вас, наверно, не знают такого. — Она улыбается.
Я не совсем понимаю, про какой завод и какой подсос она говорит… Не про… И только сев за руль, понимаю, вспоминая…
На кладбище тишина, пустота, безмолвие. Сень и покой. Покой без воли. Я стою и плачу у памятника. Никогда себе не прощу…
Переодевшись в серый в крапинку пиджак и в светло-синие брюки с голубой рубашкой, выслушав нотации мамы и пообещав, что я исправлюсь, заезжаю за Таей, и мы едем по бульварам к знаменитому, лучшему в Европе — Таировскому училищу.
На ступеньках стоит группа взрослых парней, которые тут же поворачиваются, обращаются к моей спутнице и целуют ее в щеки.
Я внимательно наблюдаю. Они перебрасываются несколькими фразами. Она подходит ко мне.
— Мои бывшие сокурсники, — не объясняя, объясняет она.
Без пяти два. И мы входим в училище. Ее почтительно приветствуют:
— Таиса Эросовна, какими судьбами?
Она кому-то машет, с кем-то смеется.
— Хочу посидеть на отборочных турах, если пустят. Кто сегодня принимает?
— Вам будут только рады! Кажется, Ремизов.
— Борис Николаевич? Я когда-то у него играла в чем-то. Добром это не кончилось.
Мы поднимаемся на второй этаж, она идет скромно, как в гостях. Хотя папа ее здесь — глава… Несколько человек раскланиваются с ней. Оглядывают меня, мой большой пакет.
У двери в кучку сбились абитуриенты.
— Заходите, Алексей, не стесняйтесь.
— Неудобно первыми.
— А вы разве не хотите быть первым?
Она внимательно смотрит мне в глаза.
— Как вы хотите, чтобы я ответил на этот вопрос?
— Как вы хотите, так и ответьте, — улыбается она.
Я осторожно ступаю по гулкому, скрипкому паркету. В зал уверенной походкой входит человек средних лет с приятным лицом, в цветной рубашке. За ним следом пара молодых ассистенток, которые кладут на стол ручки, списки, бумагу и прочую канцелярию.
— Таиса Эросовна, какими фантазиями?
— Здравствуйте, Бо-рис Ни-ко-ла-ев-ич, — раздельно по слогам произносит она. — Мой нью-йоркский гость захотел посмотреть прием в театральное училище.
— А он понимает на нашем тарабарском языке?
— Он даже пишет на нем, — думаю, и этот эпизод попадет… в какие-нибудь писания!
Она представляет нас:
— Алексей Сирин.
— А это Ремизов, Борис Николаевич.
