Клер Дедерер - Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги
— Посмотри на мой лоб! — Он ткнул себе в лоб длинным красивым шишковатым пальцем. — У меня там есть большая буква «Н»? Я что, единственный неудачник в городе?
— Кесадилью будешь?
— Да, пожалуйста. Только дай мне побухтеть минут десять. У входа в этот гадюшник сплошные «Дукати». И у всех новые лэптопы. Сразу видно, что все эти козлы с Востока. Учились, ну не знаю, в Уильямсе. Им кажется, что Сиэтл — миленький городишко, но слишком уж далеко от центра событий. Они, знаешь ли, снизошли до того, чтобы здесь поселиться. А еще раньше им нравился купажный виски, производимый малым тиражом, но теперь они перешли на редкие сорта бурбона.
— Бухтишь.
— Бухчу, а что мне еще остается? Я писатель, я этим на жизнь зарабатываю. И это нелегко! Но меня оценивают по стандартам этих людей, которые все зарабатывают миллионы. Это же абсурд! Теперь даже когда я просто иду выпить кофе, чувствую себя идиотом.
— А ты не чувствуй! Чувствуй себя счастливчиком. Ты же не бедствуешь. Вот твоя кесадилья, там авокадо.
Мы с Брюсом познакомились, когда оба работали в газете. В тот день, когда мы уволились, Брюс на облаках летал от счастья. Перед ним лежал контракт с национальной газетой, на заднем дворе был оборудован домашний офис. О чем еще можно мечтать? Может, он устал от одиночества; может, необходимость содержать семью слишком давила на него. Но настроение у него теперь скакало часто. Я изо всех сил старалась приободрить его, вдохновить словами, кесадильями.
Мы склонились над тарелками, читая газеты. Был вторник — научный выпуск «Таймс». Скука. Я отдала газету Брюсу и стала читать отзыв на концерт группы, о которой даже не слышала.
В тот вечер, когда мы делали падмасану (по моей просьбе), Фрэн остановилась рядом с Элизабет. Та аккуратно сложила ноги и сидела с закрытыми глазами; светлые кудряшки вились по обе стороны лица. Она выглядела чудесно: полная безмятежность, выгодное мягкое освещение, идеальная поза, ну прямо как Будда, если бы Будда принял облик марафонской бегунши, по совместительству корпоративного юриста. Вообще-то, нельзя глазеть на других в классе. Йога и моя бабушка придерживались одного правила: не стоит сравнивать себя с другими. Но я вечно подсматривала из-под прикрытых глаз, и мой взгляд часто опускался на Элизабет, стройную и сильную, как Артемида с луком и стрелами.
Фрэн закрыла глаза, как делала всегда, когда ей приходила мысль.
— Падмасана — опасная поза, — медленно проговорила она. — Потому что она идеальна. Это та самая поза, которую представляют все, кто никогда не занимался йогой, когда речь заходит о йоге. Понимаете, о чем я? — Она улыбнулась, блеснув белыми зубками; ее темные ресницы отбрасывали на щеки полукруглые тени. У Фрэн была сочная улыбка, точно она собиралась полакомиться самим воздухом. — Когда мы пытаемся загнать тело в рамки идеи, это становится опасным. Мы перестаем чувствовать изнутри и принимаем сигналы извне о том, что должно происходить. Это может привести к травмам или хуже — разочарованию.
Сидя в позе лотоса с вывернутой, перекрученной лодыжкой и скрученными в узел бедрами, с нахмуренным лбом, я пыталась прислушаться к тому, что говорила Фрэн, хоть ничего и не понимала. Я также тайком ловила свое отражение в зеркале. Мне хотелось знать, похожа ли я хоть чуточку на Элизабет. В зеркале выглядела я неплохо, довольно йогично, между прочим.
— Закройте глаза, — велела Фрэн. — Хватит смотреть в зеркало. Просто почувствуйте позу. — Черт! Как она узнала, что я подсматривала в зеркало? — Одна из восьми ветвей йоги — пратья-хара, — продолжала она. — Это вовлеченность чувств вовнутрь, наблюдение за происходящим внутри. Осень — прекрасное время для практики пратьяхары, ведь год умирает. — Я, кажется, уже говорила, что Фрэн очень любила всякие сравнения с временами года. — Когда будете выполнять остальные позы на сегодняшнем занятии и потом, когда выйдете в реальный мир, попробуйте попрактиковать пратьяхару. Чувствуйте изнутри, а не судите по внешнему и не замечайте лишь внешнее. Просто попробуйте.
К заданиям Фрэн я относилась так: как скажете. Она была моей преподавательницей, красивой, умной преподавательницей с отменным чувством юмора, которая к тому же умела садиться на шпагат. Так что я ей доверяла. Однако ее слова о вовлечении чувств вовнутрь были для меня непонятными, как расчеты в иностранной валюте. Монетка, которую протягивала мне Фрэн, могла быть финской или даже древней этрусской; я понятия не имела, как ее потратить. Но знала, что какая-то ценность у нее должна быть, что где-то она в ходу.
И я решила притвориться, что знаю, до поры до времени.
4. Бакасана[6]
— Вы, современные девушки, так серьезно ко всему относитесь, — говорила моя мама. — Вы слишком строги к себе. Вот когда наши дети были маленькими, мы не волновались так из-за всякой ерунды. Мы умели хорошо проводить время.
Я пекла банановый пирог для Люси — завтра ей исполнялся год. Домашний пирог, казалось мне, правильнее покупного, а бананы — правильнее шоколада. Мама тем временем сидела за столом и пила вино из бокала.
— Еще бы ты не умела хорошо проводить время, — ответила я, раздавливая банан на дне большой миски. Кухня наполнилась приятным запахом грязной коробочки для школьных завтраков. — Тебе же было лет двенадцать, не больше, когда ты нас родила. Ты ходила на вечеринки и напивалась, потому что в молодости все так и делают. А я не молодая, я уже старая.
Мама родила моего брата в двадцать четыре, а меня — в двадцать шесть. Мне же в прошлом году перевалило за тридцать. И годы сказывались.
Я вдруг заметила, что не соглашаюсь со всем, что говорит мать, как будто мне снова тринадцать. Но она не унималась:
— Я не говорю, что мы всё время развлекались. Мы просто не заморачивались так сильно, как вы.
— Я не заморачиваюсь, — сердито ответила я. Тут же на нее заморочившись.
Люси приподнялась на стульчике и с выжиданием взглянула на меня.
— Помочь не хочешь? — спросила я. — Это твой пирог. У кого завтра день рождения?
Я подвинула стул, и Люси принялась шлепать по тесту деревянной ложкой.
— Хорошо мешаешь, Люси, — проговорила мама голосом любящей бабули. — Помогай! — Ее глаза блестели и были полны умиления, когда она смотрела на Люси. Она была похожа на Бабу-ягу, которая собирается съесть аппетитного пухлого малыша.
— Мам, не хвали ее всё время. Избалуешь.
— Да ладно, — отмахнулась мать. — Ты сама ее все время хвалишь.
— Да, — рассмеявшись, призналась я. — Но она же такая классная.
— Лучше всех.
Некоторое время мы умилялись Люси, мешавшей пирог, потом нетерпение одержало верх, я отняла у нее ложку и взялась за дело сама. Мама села с Люси на пол и завела с ней беседу, играя в кубики.
Я нервно поглядывала на дверь. Надеялась, что Брюс не войдет. В последнее время у меня развивался когнитивный диссонанс каждый раз, когда я находилась с матерью и мужем в одной комнате. Я разрывалась между ними. Не понимала, к какой семье принадлежу. Брюс стал менее терпимым с моими родственниками, часто срывался на мать. Он вообще стал менее терпимым и чаще срывался. Кто бы ни оказывался у нас в гостях, он воспринимал это как посягательство на свое рабочее время.
Я села на пол с газетой — среда, ресторанный выпуск — и стала читать, периодически поднимая глаза на мать с дочкой. С Люси мать вела себя очень демонстративно — мол, я знаю, как детей воспитывать, вот смотри! А может, мне просто казалось.
Наблюдая за тем, как они выстроили башню из разноцветных деревянных кубиков, я поймала себя на непрошеной мысли: а ведь с нами она не была такой идеальной матерью. В нашем доме в Лорелхерсте висит фотография моей матери. Темные волосы завязаны в два хвоста. Через несколько лет она начнет краситься в блондинку. На кончике носа — большие черные очки. 1969 год. Она на переднем плане — делает бакасану.
Бакасана — красивая поза, глаз не оторвать. Точка опоры в ней изменчива, вес тела то и дело смещается. Она требует подготовки. Можно предположить, что мама делала следующие подготовительные шаги. Села на корточки. Поставила ладони на пол перед собой. Согнула локти и устроила колени чуть выше локтей. Сместила вес с ног на руки. Стопы приподнялись над полом. И вот она делает бакасану! Она летит. На лице торжество, даже самодовольство, пожалуй. Видели бы вы ее лицо — она как карточный шулер, чей трюк удался.
На заднем плане стоит мой долговязый папа, облокотившись о стол, сложив руки на груди и вытянув ноги. У него добродушный вид, но мамины трюки явно не производят на него впечатления. И уж точно он не собирается пробовать их повторить.
На этом снимке — всё, что вам нужно знать о моих родителях периода 1970-х. Моя мама взлетает, как ворон. Папа остается на земле. Когда я была маленькой, все мамы стали уходить. Мама Гретхен купила деловой костюм, а потом нашла работу, куда можно было бы в нем ходить. Мама Дженни стала пить много вина, а потом оставлять Дженни и Пита на выходные с няней, у которой были шелковые волосы и босоножки на платформе. Мама Натали, хоть мы и считали ее древней, сбежала со студентом-старшекурсником.
