Энтони Дорр - Стена памяти (сборник)
– Ягненочек ты мой, – шепчет Феко.
Очередь в круглосуточную поликлинику стоит уже такая, длинней которой Феко не видел в жизни. Матери с детьми сидят на ящиках из-под лука или дремлют, лежа на расстеленных одеялах. За их спинами во всю стену фреска, на ней Христос простирает сверхъестественно длинные руки, каждая со сдвоенный автобус. Мимо вдоль дороги катятся вихри из сухих листьев и пластиковых пакетов.
За время стояния в очереди (а это не один час) Феко два раза приходится ее покидать, потому что Темба пачкает штанишки. Феко подмывает сына, заворачивает его в полотенце и возвращается к ожиданию у входа в поликлинику. Над кварталом Сайт-Си множество мачт с люминесцентными фонарями, они раскачиваются, как скопище далеких лун. Под ними в тучах пыли по воздуху летят бумажки и обертки.
На часах два ночи, а Феко и Темба по-прежнему где-то в хвосте. Примерно раз в час вдоль очереди проходит затурканная медсестра и на языке коса говорит о том, как она им всем благодарна за терпение. Надо еще подождать, говорит она. Антибиотиков нет, но их вот-вот завезут.
Феко чувствует, как полотенце, в которое завернут Темба, становится влажным от пота. Щеки мальчика серые, как вода из-под грязной посуды.
– Темба, – шепчет Феко.
На один из таких призывов мальчик слабо приподнимает голову, и Феко видит у него в глазах колеблющиеся световые точки – это во влажно поблескивающей радужке отражаются люминесцентные фонари.
А в это время
Роджер и Луво входят в дом Альмы Коначек. Глубокая ночь с субботы на воскресенье, первые часы новых суток. Альма не просыпается. Из спальни слышится ее ровное дыхание. Роджер даже удивился: может быть, слуга напоил ее снотворным?
Луво топает по лестнице наверх. Роджер останавливается у холодильника; открывает, закрывает; его мысли вертятся вокруг того, чтобы выйти в сад и выкурить сигарету. Нынче он очень остро чувствует, что времени нет совсем. Внизу, под верандой, где-то за туманом спит Кейптаун.
Машинально, без всякой на то причины Роджер открывает выдвижной ящик рядом с кухонной раковиной. За семнадцать проведенных в этом доме ночей он стоял на кухне у раковины не меньше семнадцати раз, но никогда еще не открывал этот ящик. Внутри Роджер обнаруживает зажигалки для газовой плиты, монеты, коробку скрепок. И бежевый пластмассовый картридж, один-единственный, точно такой же, как сотни тех, что наверху.
Роджер берет в руки картридж и подносит к окну. Номер 4510.
– Слышь, пацан! – возвысив голос, обращается Роджер к потолку кухни. – Пацан!
Луво не отвечает. Роджер поднимается на второй этаж, там ждет. Малый подключен к аппарату. В темноте кажется, что все его тело слегка вибрирует. Еще через минуту аппарат, пискнув, испускает вздох, веки Луво вздрагивают, глаза открываются. Мальчишка садится прямее, ладонями трет глаза. Роджер протягивает ему новый картридж.
– На вот, взгляни-ка. – При этом его голос срывается, что удивляет их обоих.
Протянув руку, Луво берет картридж:
– А что, этот я еще не смотрел?
Картридж 4510
Альма с Гарольдом в кинозале. Им примерно лет по тридцать. Кино показывают про подводный мир и ныряльщиков с аквалангами. Над пляжем по экрану носятся белые птицы с раздвоенными хвостами. Лучи заката цепляются за гребешки волн, волны бьются о берег. Альма с Гарольдом сидят бок о бок, Альма в ярко-зеленом платье, зеленых туфлях, с зелеными пластмассовыми клипсами в ушах, Гарольд в дорогой коричневой рубашке. Колено Гарольда боком прижимается к колену Альмы. Луво чувствует, как между ними пробегают электрические токи.
Тут камера погружается под воду. По экрану прыскает радуга рыбок. Медленно проплывая, перед объективом разворачивается стена кораллов. Сердце Альмы работает как часы.
Вдруг перескок памяти: Альма и Гарольд едут в такси, на сиденье между ними фотоаппарат Альмы в чехле из толстой кожи. Едут по местам, которые, на взгляд Луво, очень похожи на Кэмпс-Бей{25}. За окнами все как-то смазано и размыто: это потому, что для Альмы там вроде как и смотреть не на что. Все пропитано одним-единственным ощущением – Альма предвкушает то, как она вот-вот окажется наедине с молодым мужем.
Еще миг, и они уже поднимаются на крыльцо царственного, выкрашенного в красивый кремовый цвет отеля, стоящего в окружении освещенных луной живописных гор. Повсюду носятся чайки. На небольшой скромной вывеске выведено золотыми буквами: «Отель „Двенадцать Апостолов“»{26}. В вестибюле их встречает тоненькая как тростинка девушка в белой рубашке и белых брючках, ее талия перетянута ремнем с золотой пряжкой; девушка выдает им ключ на медной цепочке, после чего они долго шествуют по коридорам.
Оказавшись в номере, Альма неудержимо смеется счастливым, искренним смехом. Осушает бокал вина. Все точно так, как надо: два сияющих чистотой окна, широченная белая кровать, на лампах пышные плойчатые абажуры. Гарольд включает проигрыватель, снимает туфли и, как бы танцуя, неуклюже топчется в носках. За окнами вал за валом набегают подсвеченные прожектором волны и, складываясь пополам, рушатся на пляж.
Через какое-то время (прошло, может быть, несколько минут) Гарольд перепрыгивает через перила веранды и бежит к воде, на ходу стаскивая рубашку и носки. «Давай со мной!» – зовет он, и Альма, прихватив фотоаппарат, выходит вслед за ним на пляж. Гарольд бросается в волны прибоя, Альма смеется. Немного поплескавшись, он поворачивает к берегу, встает, широко ухмыляясь. «Водичка-то – ух! ледяная!» – кричит он. Пока он выходит из воды, Альма наводит камеру на резкость и делает снимок.
Если они что-то еще друг другу и говорят, это памятью не фиксируется и на картридж не попадает. Любовью Гарольд в этом воспоминании занимается с Альмой дважды. Луво чувствует неловкость, надо бы уйти, прекратить просмотр картриджа, вернуться в дом Альмы во Вредехуке, но номер в отеле такой чистенький, простыни так приятно холодят Альме спину… Все такое нежное, мягкое… Вокруг все будто преисполнено готовности одарить чем-то еще. У Альмы на губах соль с кожи Гарольда. Его большие, сильные руки у нее на ребрах, кончики пальцев где-то чуть ли не на шишечках позвонков.
Ближе к концу воспоминания Альма закрывает глаза и словно уходит под воду – будто обратно в фильм, который они недавно смотрели: перед ее глазами снова колышутся колючки большого черного морского ежа, и опять она удивляется тому, что под водой нет молчания, там полно всяких звуков – например, все время что-то негромко щелкает; вскоре нежные краски кораллов из поля зрения уходят, глядь – между пальцами серебристыми черточками снуют мелкие рыбки, похожие на иголки, способные извиваться, а Гарольд уже вроде как бы и не на ней, а в воде с нею рядом; они вместе плывут, медленно удаляясь от рифа туда, где дно резко понижается, его становится не видно, и только столбы света косо уходят в толщу воды, в бездонную глубину, при этом у Альмы такое чувство, будто вся кровь прилила у нее к самой коже.
Воскресенье, 4 утра
Альма в кровати; вдруг резко садится. С потолка доносятся звуки шагов – их ни с чем не спутаешь. На ее ночном столике вода в стакане с крохотными пузырьками на донышке. Рядом книга в твердой обложке. Хотя суперобложки нет, да и обложка полуоторвана, название словно впечатано ей в мозг, само по себе сияет там и искрится. «Остров Сокровищ». Конечно.
С потолка опять доносится какой-то скрип. Кто-то проник в мой дом, думает Альма, и некий все еще функционирующий нервный узел ее мозга тут же выдает на-гора образ мужчины. Черного, с оранжевыми зубами. И носом, похожим на небольшую бурую тыкву. Штаны на нем цвета хаки, все чем-то заляпанные, а рубашка на левом плече порвана, и в прореху видна темная кожа. По внутренней стороне руки от запястья к локтю карабкается выцветший ягуар.
Альма резко встает на ноги. Это он, демон, думает она, – грабитель, высокий мужчина во дворе.
Торопливо семеня, она перебегает кухню, заходит в мастерскую Гарольда, выдвигает тяжелый, с двумя ручками, нижний ящик шкафа с окаменелостями. В этот ящик она не заглядывала много лет. На самом дне, под стопкой журналов по палеонтологии, лежит коробка от сигар, обернутая бледно-оранжевой тканью. Еще не найдя ее, Альма уже уверена, что коробка на месте. А голова-то как исправно работает! Будто там маслом все смазали. Без сучка без задоринки. Ты – Альма, думает она. Верней, не так: я – Альма.
Она вынимает коробку, ставит на конторку, за которой когда-то работал Гарольд, и открывает. Внутри коробки пистолет калибра девять миллиметров.
Она несколько секунд на него смотрит, потом вынимает. На вид бесцветный, грубой формы и совершенно новенький. Гарольд возил его в бардачке машины. Как понять, заряжен он или нет, Альма не знает.
