Жозе Сарамаго - Двойник
Это не совсем так. Когда-то в далеком прошлом слов было так мало, что их не хватало даже для того, чтобы выразить нечто столь простое, как, например: это мой рот, или: это твой рот, и, уж конечно, чтобы спросить: почему мой и твой рот вместе. Сегодняшние люди даже представить себе не могут, сколько понадобилось усилий, чтобы создать все эти слова, но труднее всего, наверное, было понять, что они вообще нужны, потом определиться с обозначением соответствующих им действий и, наконец, что еще и сейчас не совсем понятно, представить себе среднесрочные и долгосрочные последствия определенных действий и определенных слов. В сравнении с этим, вопреки категоричному утверждению, высказанному накануне здравым смыслом, изобретение колеса представляется не более чем случайной удачей, как и открытие закона всемирного тяготения, произошедшее лишь потому, что какое-то яблоко угораздило свалиться прямо на голову Ньютону. Колесо было изобретено и навсегда таким и осталось, в то время как слова, и вышеуказанные, и все другие, пришли в наш мир с туманным и неясным предназначением, являясь фонетическими и морфологическими образованиями, имеющими непостоянный, меняющийся во времени смысл, хотя, благодаря, может быть, ореолу, полученному ими на заре своего рождения, они упорно желают казаться не только самими собой или тем, что составляет их изменчивый смысл, но еще и бессмертными, неистребимыми, вечными, в зависимости от вкусов того, кто берется их классифицировать. Это их врожденное свойство, с которым они не могут и не умеют бороться, приводит с течением времени к серьезнейшей и, возможно, неразрешимой проблеме в сфере коммуникации, как коллективной, всеобщей, так и происходящей между двумя людьми, к чудовищной неразберихе, когда слова желают присваивать себе то, что раньше они, более или менее удачно, пытались выразить, и вот разразился, я тебя знаю, маска, оглушительный карнавальный звон и грохот пустых консервных банок, на них еще красуются этикетки, а внутри пусто, в лучшем случае можно еще различить остатки запаха пищи, предназначенной телу или душе, некогда хранившейся в них. Сие витиеватое рассуждение о происхождении и судьбе слов завело нас так далеко, что теперь не остается иного выхода, как вернуться к началу. Между прочим, отнюдь не чистая случайность заставила нас написать: это мой рот и это твой рот, и тем более: почему мой и твой рот вместе. Если бы Тертулиано Максимо Афонсо несколько лет тому назад уделил в нужный час какое-то время рассуждению о среднесрочных и долгосрочных последствиях этой и других подобных фраз, то, очень возможно, сейчас он не взирал бы в растерянности на телефон и не чесал бы в затылке, спрашивая себя, что бы ему такое сказать женщине, которая уже дважды, а может быть и трижды, доверила автоответчику свой голос и свои жалобы. Довольная полуулыбка и мечтательное выражение, которое мы наблюдали вчера на его лице, когда он прослушивал запись, были вызваны лишь мимолетным приступом самодовольства, а оно, особенно в сильной половине человечества, бывает подобно ненадежному другу, который в трудную минуту покидает нас или при встрече смотрит в другую сторону и принимается насвистывать, притворяясь рассеянным. Мария да Пас, именно так звучит нежное и многообещающее имя звонившей женщины, скоро пойдет на работу, и если Тертулиано Максимо Афонсо не позвонит ей сейчас, бедной даме придется прожить еще один тревожный день, что, несмотря на все ее возможные ошибки и промахи, было бы не совсем справедливо. Или незаслуженно, как она сама предпочла выразиться. Следует, однако, признать, что причиной озабоченности Тертулиано Максимо Афонсо явились отнюдь не похвальные соображения нравственного порядка, не прекраснодушные рассуждения о справедливости и несправедливости, а уверенность в том, что если не позвонит он, то позвонит она, и ее новый звонок добавит к уже высказанным немало новых тяжелых обвинений и слезных жалоб. Вино было в свое время открыто и с наслаждением выпито, теперь от него остался лишь горький осадок на дне бокалов. В дальнейшем нам не раз представится случай удостовериться в том, что Тертулиано Максимо Афонсо даже в очень неблагоприятных для себя обстоятельствах ведет себя отнюдь не как подлец, мы бы даже рискнули включить его в почетный список добропорядочных личностей, если кому-нибудь когда-нибудь придет в голову составить такой список, исходя из не очень строгих критериев, но при этом, будучи, как мы уже могли убедиться, человеком ранимым и чувствительным, что является верным признаком неуверенности в себе, он оказывается несостоятельным именно в области чувств, которые в его жизни никогда не были ни сильными, ни долговечными. Так, его развод вовсе не напоминал классическую драму с кинжалом, убийством, кровью, изменой, забвением или насилием, явившись естественным завершением долгого безнадежного увядания его любовного чувства, и ему, то ли из лени, то ли из безразличия, не хотелось думать о том, в какие иссушенные пустыни может привести это увядание, но его жена, натура более прямая и цельная, в конце концов сочла такое положение невыносимым и неприемлемым. Я вышла за тебя замуж, потому что любила тебя, сказала она ему в один прекрасный день, но теперь только трусость могла бы заставить меня попытаться сохранить наш брак. А ты не трусиха, сказал он. Нет, ответила жена. Вероятность того, что эта во многих отношениях привлекательная женщина будет играть какую-то роль в нашем повествовании, к сожалению, ничтожно мала, если не равна нулю, это могло бы зависеть от какого-то поступка, жеста или слова ее бывшего мужа, слова, жеста или поступка, вызванного какими-то его интересами, о которых мы сейчас еще не догадываемся. И поэтому мы не сообщаем здесь ее имени. А что касается Марии да Пас, то вопрос, удержится ли она на этих страницах, и если да, то на какой срок и с какой целью, полностью зависит от Тертулиано Максимо Афонсо, от того, что он скажет ей, когда наконец решится взять телефонную трубку и набрать номер, который он знает наизусть. Номера своего коллеги-математика он наизусть не знает, и ему приходится рыться в записной книжке, мы уже поняли, что Марии да Пас он сейчас звонить не будет, ему гораздо важнее срочно объясниться по поводу незначительного недоразумения, чем успокоить несчастную женщину или нанести ей последний смертельный удар. Когда жена Тертулиано Максимо Афонсо сказала ему, что она не трусиха, она попыталась сделать это как можно деликатнее, чтобы не оскорбить его хотя бы намеком на то, что он трус, но в данном случае, как и во многих других, оказалось, что умному человеку достаточно полуслова, и, возвращаясь к сегодняшним обстоятельствам и к сегодняшнему состоянию чувств, придется признать, что многострадальной и терпеливой Марии да Пас не суждено дождаться даже и полуслова, впрочем, она и так поняла уже все, что можно было понять, а именно, что ее друг, любовник, сексуальный партнер, или как там теперь еще говорят, собирается дать ей отставку. На другом конце провода трубку взяла жена учителя математики, она спросила: кто говорит, голосом, плохо скрывающим раздражение по поводу звонка в столь неурочный, столь ранний час, она выразила это не полусловом, а тончайшей вибрацией, полутоном, сейчас мы вторгаемся в область знаний, требующих внимания многих специалистов, особенно теоретиков звука, сотрудничающих с теми, кто веками занимается данной проблемой, музыкантами, композиторами, но также и исполнителями, уж им-то известно, как тут достичь соответствующего эффекта. Тертулиано Максимо Афонсо начал с извинений, потом назвал себя и спросил, может ли он поговорить с… Одну минутку, сейчас позову, прервала его женщина, и вскоре коллега-математик уже говорил ему Доброе утро, он ответил Доброе утро и еще раз извинился, Я только что прослушал сообщение. Вы бы могли не торопиться и поговорить со мной в школе. Но я подумал, что надо разрешить это недоразумение как можно раньше, иначе оно могло бы привести к нежелательным последствиям. Что касается меня, то никакого недоразумения нет, возразил математик, моя совесть чиста, как совесть младенца. Знаю, знаю, поспешил согласиться Тертулиано Максимо Афонсо, во всем виноват я один, мой маразм, депрессия, которая делает меня излишне нервным, мне начинает чудиться невесть что. Что именно, поинтересовался коллега. Да всякое, например, что ко мне относятся не так, как я того заслуживаю, иногда мне кажется, что я и сам не знаю точно, кто я, то есть я знаю, кто я, но не знаю, что я такое, не уверен, что вы понимаете, что я имею в виду. Более или менее, но вы еще не объяснили мне причину вашей, как бы ее назвать, реакции, да, именно реакции. Откровенно говоря, я и сам не знаю, это было какое-то мгновенное наваждение, мне показалось, что вы отнеслись ко мне излишне покровительственно. Когда же я относился к вам покровительственно, если воспользоваться вашим термином. Мы стояли в коридоре, собирались войти в свои классы, и вы положили руку мне на плечо, ваш жест был, конечно, дружеским, но в тот момент он показался мне агрессивным. Да, я помню. Конечно помните, если бы у меня в желудке находился электрический генератор, вы бы упали замертво. Что, ваше отторжение было таким сильным. Отторжение не то слово, улитка не отторгает палец, который ее касается, она просто прячется. Это ее способ отторжения. Возможно. Но вы совсем не похожи на улитку. Иногда мне кажется, что мы очень похожи. Кто, вы и я. Нет, я и улитка. Вы должны справиться с депрессией, тогда все пройдет и вы станете другим человеком. Странно. Что именно странно. Что вы сейчас сказали мне такие слова. Какие. Что я стану другим человеком. Я думаю, смысл был достаточно ясен. Конечно, но ваши слова подтвердили мои недавние подозрения. Выражайтесь яснее, если хотите, чтобы я вас понял. Сейчас еще не время, как-нибудь в другой раз. Буду ждать. Тертулиано Максимо Афонсо подумал, тебе придется ждать всю жизнь, и добавил: возвращаясь к тому, что действительно имеет значение, прошу вас простить меня. Я вас прощаю, друг мой, я вас прощаю, хотя все это сущая ерунда, то, что вы себе вообразили, называется бурей в стакане воды, к счастью, в подобных случаях потерпевшие кораблекрушение оказываются обычно у самого берега, никто не гибнет. Спасибо, что вы относитесь к этому с таким чувством юмора. Не стоит благодарности, я от чистого сердца. Если бы мой здравый смысл не бродил неизвестно где, занимаясь призраками, фантазиями и давая советы, которых у него никто не просит, я бы сразу понял, что моя реакция на ваш благородный жест была нелепой, глупой. Не заблуждайтесь, здравый смысл является слишком здравым, чтобы действительно быть смыслом, в конечном счете он не более чем раздел статистики, причем самый обыкновенный. Как интересно, я никогда не считал пресловутый здравый смысл всего лишь разделом статистики, но если подумать, то так оно и есть. Он бы мог быть также разделом истории, и, кстати, имеется книга, которую следует написать, но, насколько мне известно, ее еще никто не написал. Какая еще книга. История здравого смысла. Я поражен, неужели в столь ранний час вам в голову могут приходить столь грандиозные идеи, сказал вопросительным тоном Тертулиано Максимо Афонсо. Если меня к этому подталкивают, то да, особенно после завтрака, ответил смеясь учитель математики. Теперь буду звонить вам каждое утро. Осторожно, вы помните, что произошло с курицей, которая несла золотые яйца, не так ли. До встречи. Да, до встречи, и обещаю, что больше никогда не покажусь вам излишне покровительственным. У вас почти что возраст моего отца. Тем более. Тертулиано Максимо Афонсо положил трубку, он чувствовал большое удовлетворение и облегчение, к тому же беседа оказалась интересной, умной, не каждый день доводится слышать, что здравый смысл – это всего лишь раздел статистики и что в библиотеках мира недостает книги, излагающей его историю начиная с изгнания Адама и Евы из рая. Взглянув на часы, он понял, что Мария да Пас уже вышла из дома, направляясь на работу в банк, и что проблему разговора с ней можно разрешить хотя бы временно, оставив на ее автоответчике тактичное сообщение. Надо подумать. Из осторожности, чтобы черт его не попутал сказать какую-нибудь глупость, он решил подождать полчаса. Мария да Пас живет с матерью, по утрам они выходят вместе, одна на работу, другая к мессе, а потом за покупками. Овдовев, матушка Марии да Пас сделалась ревностной прихожанкой. Утратив благородное звание замужней дамы, под защитой которого, считая себя хорошо устроенной, прозябала долгие годы, она стала служить другому господину, тому, кто поможет и в жизни и в смерти и уж во всяком случае не оставит ее вдовой. Подождав полчаса, Тертулиано Максимо Афонсо так и не решил, в каких именно выражениях следует ему составить послание, он считал, что оно должно быть простым, естественным и милым, но, как мы все хорошо знаем, между милым и немилым, естественным и неестественным располагается огромное количество оттенков, нужный для каждой данной ситуации тон появляется обычно как бы сам собой, а когда приходится действовать заочно, как сейчас, то все, что в нужный момент представлялось уместным и достаточным, может показаться слишком кратким или, наоборот, многословным, избыточным. Того, что многие нерадивые литераторы в течение долгого времени называли выразительным молчанием, на самом деле не существует, выразительное молчание – это слова, застрявшие в горле, задохнувшиеся, не сумевшие вырваться на волю. Изрядно поломав голову, Тертулиано Максимо Афонсо пришел к выводу, что разумнее всего будет сначала написать текст, а потом зачитать его в телефон. Он порвал несколько листков с вариантами, и наконец у него получилось следующее: Мария да Пас, я прослушал твое послание и подумал, что мы должны вести себя спокойно и принять такое решение, которое устроило бы нас обоих, ведь всю нашу жизнь длится только сама жизнь, все остальное преходяще, неустойчиво, мимолетно, эту великую истину. заставило меня осознать время, но в одном я абсолютно уверен, мы друзья и останемся ими. Нам нужно не торопясь все обсудить, и ты увидишь, как хорошо все получится, я позвоню тебе на днях. Он секунду поколебался, то, что он собирался сейчас сказать, на листке записано не было, и добавил: целую. Положив трубку, он перечитал свое сообщение и нашел, что в нем имеются некоторые нюансы, на которые он не обратил должного внимания, подчас достаточно серьезные, например, это ужасно, мы друзья и останемся ими, для окончания любовной связи хуже ничего не придумаешь, все равно как попытаться захлопнуть дверь и застрять в ней, и потом, уж не говоря о поцелуе, малодушно завершившем его послание, какая грубая ошибка упомянуть, что им нужно еще спокойно все обсудить, кому, как не ему, усвоившему уроки истории частной жизни на протяжении многих веков, не знать, что в подобных ситуациях долгие разговоры крайне опасны, сколько раз желание убить партнера приводило в конечном счете в его объятия. А что мне было делать, посетовал он, я же не мог ей сказать, что у нас все будет как раньше, вечная любовь и прочее, но нельзя ведь и прямо так, по телефону, не видя ее, с бухты-барахты нанести ей последний удар, моя дорогая, между нами все кончено, это слишком подло, надеюсь, до такого я никогда не дойду. Таким примирительным рассуждением, типа и нашим и вашим, решил удовольствоваться Тертулиано Максимо Афонсо, прекрасно зная, однако, что самое трудное у него еще впереди. Я сделал что мог, подвел он черту под своими сомнениями.
