Эрик-Эмманюэль Шмитт - Одетта. Восемь историй о любви
– У тебя бедное восприятие! Как можно сводить пейзаж к солнцу?
Она согласилась, что неправа. Рядом с ним она с легкой досадой осознала, что его мир куда богаче, так как он всегда искал что-то удивительное и всегда находил его.
Они зашли пообедать в ресторан, который, несмотря на некоторую роскошь, был задуман в фольклорном стиле.
– Тебя это не смущает?
– Что?
– Что все это ненастоящее – ресторан, мебель, обслуживание? Что весь интерьер рассчитан на простаков вроде тебя. Может, это и высококлассный туризм, но это все-таки туризм!
– Это место настоящее, блюда тоже, и я в самом деле нахожусь здесь с тобой.
Его искренность ее обезоружила. Но она все-таки продолжала настаивать:
– Так значит, тебя здесь ничто не шокирует?
Он незаметно огляделся.
– Мне кажется, что обстановка просто прелестна и люди довольно милы.
– Эти люди ужасны!
– С чего ты взяла? Самые обыкновенные люди.
– Ты посмотри на эту официантку. Она приводит меня в ужас.
– Ну что ты, ей двадцать лет, она…
– Да, именно в ужас. У нее близко посаженные глаза. Малюсенькие и посаженные очень близко к переносице.
– Ну и что? Я и не заметил. Она похоже тоже не замечает этого; она кажется уверенной в себе и своем обаянии.
– К счастью для нее, иначе ей бы пришлось покончить с собой! Или вон тот, сомелье: во рту не хватает зуба. Ты что, не заметил, что я избегала на него смотреть, когда он к нам обратился?
– Элен, не можешь же ты отказаться разговаривать с человеком из-за какого-то зуба?
– Очень даже могу.
– Он не становится от этого человеком второго сорта, недостойным твоего внимания. Ты шутишь, наверное: человечество не сводится к совершенным зубам.
Когда он переходил к подобным общетеоретическим выводам, настаивать казалось ей грубостью.
– Что еще?
– Ну, например, люди за соседним столиком.
– А с ними что не так?
– Они старые.
– Это что, недостаток?
– Ты хотел бы, чтобы я стала такой, как они? С дряблой кожей, вздутым животом, обвисшей грудью?
– Если ты позволишь, мне кажется, что я буду тебя любить, и когда ты состаришься.
– Не говори чепухи. А вон та девчонка?
– Что? Что может быть не так в несчастном ребенке?
– У нее явно плохой характер. А еще у нее нет шеи. Заметь, ее можно пожалеть… присмотрись к ее родителям!
– А что с родителями?
– Отец носит парик, а у матери базедова болезнь!
Он расхохотался. Он ей не верил, думая, что она специально подобрала эти детали для своего забавного скетча. Но Элен действительно было не по себе от того, что бросалось ей в глаза.
Когда юноша лет восемнадцати принес им кофе, Антуан склонился к ней.
– А он? Мне кажется, он недурен собой. Не вижу, в чем ты можешь его упрекнуть.
– Не видишь? У него жирная кожа и черные точки на носу. У него сильно расширенные поры!
– Однако я уверен, что все местные девушки ухлестывают за ним.
– К тому же он оставляет впечатление чисто внешней ухоженности. Осторожно! Сомнительная гигиена! Грибок на ногте ноги. При ближайшем осмотре здесь явно не обойдется без сюрприза.
– Ну, тут ты выдумываешь! Я заметил, что от него пахнет туалетной водой.
– Именно, это очень плохой знак! Туалетной водой себя обливают не самые чистоплотные юноши.
Она чуть было не добавила: «Поверь мне, уж я-то знаю, о чем говорю», – но оставила при себе этот намек на ее прошлую коллекцию мужчин; в конце концов, она не знала, что именно об этом известно Антуану, который, по счастью, учился в другом университете.
Он все смеялся, и она замолчала.
В последующие часы ей казалось, что она шагает по канату, натянутому над пропастью: стоит только отвлечься, и она упадет в пучину скуки. Несколько раз она даже ощущала ее глубину: скука словно тянула ее к себе, приказывала прыгнуть вниз, слиться с ней; у Элен кружилась голова, ей хотелось упасть. Поэтому она изо всех сил цеплялась за оптимизм Антуана, который с улыбкой неутомимо описывал ей мир таким, каким его ощущал. Она хваталась за его сияющую веру.
К вечеру, вернувшись на виллу, они долго занимались любовью, и он столь изобретательно старался доставить ей удовольствие, что, подавив раздражение, Элен решила закрыть глаза на тяготившие ее детали и сделать усилие, чтобы играть по его правилам.
К вечеру ее силы совсем истощились. Он даже не заподозрил, какую битву она вела на протяжении всего дня.
На улице ветер пытался переломить сосны, словно корабельные мачты.
Вечером при свете свечей, под балками старинного потолка, они пили пьянящее вино, от одного названия которого у нее текли слюнки, и он спросил ее:
– Я рискую стать самым несчастным мужчиной на свете, но все же хочу, чтобы ты ответила: ты будешь моей женой?
Она была на грани нервного срыва.
– Стать несчастным, ты? Ты на это не способен. Ты все воспринимаешь с хорошей стороны.
– Уверяю тебя, если ты мне откажешь, мне будет очень плохо. Я возлагаю на тебя все свои надежды. Ты одна можешь сделать меня счастливым или несчастным.
Все это было в общем довольно банально, обычное для предложения руки и сердца пускание пыли в глаза… Но произнесенные им, двухметровым концентратом позитивной энергии – девяносто кило готовой к наслаждению плоти – эти слова ей льстили.
Она задумалась, не может ли счастье быть заразным… Любила ли она Антуана? Нет. Он возвышал ее в собственных глазах, он забавлял ее. И раздражал своим неисправимым оптимизмом. Она заподозрила, что на самом деле терпеть его не может, настолько они разные. Можно ли выйти замуж за тайного врага? Разумеется, нет. С другой стороны, что еще ей нужно, ей, каждое утро встававшей не с той ноги, находившей все уродливым, несовершенным, бесполезным? Ее противоположность. Кто-кто, а Антуан уж точно был ее полной противоположностью. Любить она его не любила, но было ясно, что он ей необходим. Он или кто-то, похожий на него. Знала ли она таких? Да. Наверняка. В тот момент ей не удалось припомнить ни одного имени, но ведь она могла еще подождать, да, лучше подождать еще немного. Но сколько? Другие мужчины, будут ли они так же терпеливы, как Антуан? Хватит ли у нее самой терпения ждать? Ждать – чего именно? На мужчин ей было наплевать, выходить замуж она не хотела, плодить и выращивать детей не входило в ее намерения. К тому же похоже, завтра тучи не развеются, и ей будет еще труднее противостоять скуке.
По всем этим причинам она быстро ответила:
– Да.
По возвращении в Париж они объявили о помолвке и предстоящей свадьбе. Знакомые и родственники Элен воскликнули:
– Как ты изменилась!
Вначале Элен не отвечала; затем, пытаясь узнать, как далеко они могут зайти, она стала их подстрекать:
– Да что ты? Ты так думаешь? Неужели?
Угодив в ловушку, они пускались на вариации:
– Да, мы бы никогда не подумали, что найдется мужчина, который тебя увлечет. Раньше никто и ничто не было для тебя достаточно хорошо. Даже ты сама. Ты была безжалостна. Нам казалось, что ни мужчина, ни женщина, ни собака, ни кошка, ни золотая рыбка не способны заинтересовать тебя дольше, чем пару минут.
– Антуану это удалось.
– В чем же его секрет?
– Не скажу.
– Может, это и есть любовь! Видно, никогда не стоит отчаиваться.
Она не возражала.
На самом деле она одна знала, что нисколько не изменилась. Просто она молчала, вот и все. В ее сознании жизнь по-прежнему представлялась невзрачной, дурацкой, несовершенной, полной разочарований, неудовлетворительной; но теперь ее суждения оставались при ней.
Что дал ей Антуан? Намордник. Она больше не показывала зубы и держала свои мысли при себе.
Элен всегда знала, что не способна положительно воспринимать действительность, она продолжала видеть в каждом лице, столе, спектакле непростительную ошибку, мешавшую их оценить. Ее воображение продолжало переделывать лица, поправлять макияж, выравнивать скатерти, салфетки, столовые приборы, разрушать перегородки и возводить новые, выбрасывать мебель на помойку, срывать занавески, заменять в постановке исполнительницу главной роли, вырезать весь второй акт, удалять развязку фильма; когда она встречала новых людей, она, как и раньше, обнаруживала их глупость или слабости, но больше не говорила о своих разочарованиях.
Год спустя после свадьбы, которую она описывала как «самый прекрасный день своей жизни», она родила ребенка, которого сочла уродливым и мягкотелым, едва ей его протянули. Антуан тем не менее называл его «Максим» и «моя радость»; она заставила себя ему подражать; с тех пор несносный писающий, какающий и вопящий кулек, который до этого разодрал ее внутренности, на несколько лет превратился в предмет ее забот. За ним последовала крошка «Береника», чей неприличный пучок волос на макушке она тотчас же возненавидела, хотя вела себя как примерная мать.
Элен настолько себя не выносила, что решила погрести свое мнение поглубже и при любых обстоятельствах воспринимать все глазами Антуана. Она жила на поверхности его существования, внутри себя удерживая в пленницах женщину, продолжавшую презирать, критиковать, порицать; та тщетно стучала в дверь камеры или кричала в форточку.
