Замок на песке. Колокол - Мердок Айрис
Вот тут-то ей и захотелось в Лондон. Со дня своего приезда в Имбер она ни на минуту всерьез не задумывалась о том, чтобы уехать. Но теперь, доведенная приступом этой солипсической меланхолии едва не до отчаяния, она испытывала потребность действовать; и ей казалось, что единственный поступок, который она может совершить, – это сесть в поезд до Лондона. При этой мысли кровь бросилась Доре в голову. Она почувствовала, как пылают у нее щеки, как бешено стучит сердце, ставшие сразу куда более реальными. Она надела жакет и осмотрела содержимое сумочки. Денег у нее предостаточно. Ничто ее не держит, она свободна и может ехать. Она села на постель.
Только вот следует ли ей ехать? Пол очень расстроится. Но в общем-то их отношения с Полом за последнее время и так стали хуже некуда, и такая встряска, мелькнула у нее мысль, пойдет ему на пользу. В глубине души она желала наказать его. В последние два дня он был с ней весьма неласков. Доре необходимо было показать ему, что она еще способна на самостоятельные поступки. Она ему не рабыня. Да, она поедет, и мысль эта, теперь вполне оформившаяся, была восхитительна. Она, конечно, надолго не задержится, может, даже и не заночует. Не будет устраивать из этого драмы. Вернется эдак небрежно, беспечно, едва ли не сразу. Сейчас загадывать не нужно, как это будет. Зато как это ее взбодрит и какой пощечиной будет Имберу! Она собрала небольшую сумку и тихонько отправилась пешком на станцию, оставив записку: «Уехала в Лондон».
Дора, конечно же, не позаботилась о том, чтобы справиться о поездах. Но ей повезло – едва она, довольно-таки запыхавшись, пришла на станцию, подошел скорый поезд на Лондон. Она удивилась, когда, выйдя на платформу в Паддингтоне, обнаружила, что добралась до полудня. Она постояла немного – толпа обтекала ее, – упиваясь в спешке и сутолоке гамом голосов и шумом поездов, запахами смазки, дыма и гари, прокоптелой толчеей и милой сердцу, живительной анонимностью Лондона. Она сразу почувствовала себя как рыба в воде. Затем она отправилась к телефонной будке и набрала номер Салли. Салли, которая теперь преподавала в начальной школе, дома бывала в самое разное время, и ее вполне можно было застать. Но телефон не отвечал. Дора была и рада, и не рада – теперь-то она могла с более чистой совестью звонить Ноэлю.
Ноэль был дома. Судя по голосу в телефонной трубке, он был страшно доволен, прямо-таки в восторге. Она должна прийти к обеду, немедленно, дома полно всякой всячины, работы у него во второй половине дня нет – чего же лучше? Не помня себя от радости, Дора вскочила в такси. Вскоре она подъезжала к дому, где жил Ноэль, – большому особняку кремового цвета ранневикторианской постройки с огромным портиком в тенистом глухом тупике у Бромтон-роуд. Квартира у Ноэля была на последнем этаже.
Встреча была восторженная. Дора и на порог-то ступить не успела. Упала прямо в объятия Ноэля. Он подхватил ее, поднял на руки, швырнул на софу и принялся скакать вокруг, словно большой пес. Они смеялись и говорили разом, стараясь перекричать друг друга. Дора была просто поражена – как же ей хорошо!
– Черт подери! – воскликнула она. – Сколько шума! Как здорово!
– Чего ж тут удивляться, – сказал Ноэль. – Ты же прямиком из этого ужасного монастыря. Дай-ка я посмотрю на тебя. Побледнела, похудела. Ах ты, моя дорогуша, как же я рад тебя снова видеть.
Он поставил ее на ноги и неистово поцеловал.
Дора наглядеться на него не могла. Гладила его по лицу, некрасивому, с неправильными чертами, теребила растрепанные бесцветные волосы, тискала за руки, крупные, отзывчивые. Какой он все-таки здоровый! И – о господи! – с нервами у него все в порядке.
– Дай-ка мне выпить, – скомандовала Дора. Квартира у Ноэля была современная. На полу везде серое, хорошо подогнанное ковровое покрытие. На белых крашеных полках стояли книги по экономике, описания путешествий. Три стены были желтыми, а четвертая покрыта черно-белыми обоями, которые смахивали на бамбуковую рощу. Все сверкало чистотой. Один угол занимал проигрыватель на изящной ореховой подставке, заваленный глянцевым ворохом долгоиграющих пластинок. На огромный диван было наброшено уэльское покрывало с геометрическим орнаментом, и его украшали бесчисленные подушки всех цветов зелени. Стулья, сделанные из гнутой стали, были на редкость удобными. Когда до Доры донесся звон кубиков льда и аромат лимона, который Ноэль нарезал острым ножичком, она раскинула руки в стороны. Ноэль заставлял ее чувствовать, что ничего скандального в том, что она еще молода, нет.
– А приму-ка я ванну, – заявила она.
– Сделай милость, дорогая, – сказал Ноэль. – Я принесу тебе выпить в ванную. Думаю, сибаритская привычка плескаться в ванне в монастыре была под запретом.
В Имбере нагреватель для воды включали дважды в неделю, и банный список, прикалываемый миссис Марк к доске объявлений, извещал об очередности купания. Дора, которую купание интересовало лишь в порядке удовольствия, а не необходимости, там своей очередью ни разу не воспользовалась. И теперь в бело-розовой ванной Ноэля она пустила с паром полившуюся воду на ароматические соли. Нашла в подвесном шкафчике теплое махровое полотенце. Она уже сидела в ванне, когда пришел с коктейлем Ноэль.
– Ну, теперь расскажи мне все по порядку, – сказал Ноэль, присаживаясь на краешек ванны. – Это был ад?
– На самом деле все не так уж плохо. Знаешь, я сюда только на денек. Я просто чувствовала, что мне надо отвлечься. Люди все очень приятные. Я еще не видела ни одной монашки – за исключением той, что живет не в монастыре. Но такое, знаешь, ужасное чувство – будто за тобой следят, будто тебя прибрали к рукам.
– Как старина Пол?
– Прекрасно. Правда, последние два дня он вел себя по-скотски по отношению ко мне, но, думаю, я сама виновата.
– Опять за старое! Отчего это ты всегда должна быть виновата? В некоторых случаях, может, и так, но, черт возьми, не всякий же раз! Беда в том, что Пол завидует твоим творческим способностям. Коли сам ничего создать не может, решил он, то и ты не должна.
– Брось ты. Нет у меня никаких творческих способностей. А Пол страшно талантлив. Подержи-ка мой стакан и дай мне мыло…
– Ладно, оставим Пола в покое. Поговорим лучше об этом религиозном племени. Ты не поддавайся им – что у тебя, мол, совесть нечиста. Такие люди страсть как любят лелеять чувство греха и жить в атмосфере душевных волнений и самоуничижения. Ты для них должна быть лакомым куском. Кающаяся жена и все такое. Но ты им не поддавайся. Никогда не забывай, моя дорогая: то, во что они верят, – просто неправда.
– Ты пьешь из моего стакана! Да нет, я допускаю, что все это неправда. И все же есть в них что-то очень славное.
– Они вполне могут быть милыми. Но они заблуждаются в самой сути. И ни к чему хорошему в конечном счете ложные убеждения не приводят. Нет Бога, и нет суда, кроме того, что каждый из нас творит над собой; и каков он – личное дело каждого. Иногда, конечно, приходится кому-то соваться в чужие дела, чтобы не делалось то, что ему не нравится. Но не лезьте при этом, Христа ради, кому-то в душу. Терпеть не могу самодовольных свиней, которые запросто судят других людей и заставляют их терять чувство собственного достоинства. Хотят они сами погрязнуть в чувстве недостойности – пускай себе, но, если они вмешиваются в дела окружающих, нужно с ними решительно бороться.
– Эк ты распалился! Дай-ка мне полотенце.
– Да, я немного разошелся. Смотри не простудись, малышка. Я приготовлю тебе еще коктейль и поставлю свой новый диск. Просто меня трясет при мысли об этих людях, которые внушают тебе, что ты жалкая грешница, тогда как вины твоей очень мало. А меня тошнит, когда я представляю, как старина Пол разыгрывает из себя оскорбленного добродетельного супруга. Интересно, давали об этом месте толковую информацию? Чокнутая община – это вполне потянет на сенсацию… Поехать, что ли, глянуть, а?
– О нет, что ты! Ни в коем случае! Они скоро получат новый колокол – монастырь, я имею в виду, – большой колокол на башню, и думаю, в газеты будет передано сообщение об этом. Но больше там ничего не происходит, и они ужасно расстроятся, если кто-то приедет и распишет их в прессе. Они, Ноэль, действительно очень славные.
