Александра Маринина - Ад

Ворон захлебывался слезами и сморкался в крыло. Камень удрученно молчал. Да и что тут скажешь? Такого поворота он никак не ожидал. Он все надеялся, что вот-вот из Лондона вернется Леля с мужем, желательно беременная, и Денис с Юлей останутся навсегда в семье Романовых, и снова у Любы и Родислава будет полная семья с детьми и внуками. Камень хорошо помнил самое начало, когда они только присматривались к будущим героям, и Ворон рассказывал о загородном доме, где за большим столом сидят не то двенадцать, не то десять человек «в возрасте от двадцати до шестидесяти», в том числе Люба с Родиславом, и все ждал, когда же настанет черед этого чудесного эпизода, чтобы можно было порадоваться. А теперь, похоже, все будет выглядеть совсем не так.

– И что дальше было? – осторожно спросил Камень.

– Они съездили в Лондон, повидались с Лелей. Леля что-то учуяла, она же у них чувствительная, даже была с матерью более внимательна, чем прежде, и все спрашивала, не болеет ли она, но Люба отнекивалась и рассказывала о зимнем авитаминозе и об усталости от эпопеи с домом. В конце концов Леля поверила и вроде бы успокоилась и даже с гордостью показывала родителям поэтический сборник с ее иллюстрациями. Она не забросила занятия рисованием и вполне преуспела в этой области, даже гонорар получила. Вернулись они в Москву, Любе назначили день операции, и ей пришлось все рассказать Родиславу.

– И как он отнесся?

– Испугался, конечно. Впал в панику, его даже рвало. Давно уж такого за ним не наблюдалось. Потом начал судорожно метаться, поднимать на ноги всех знакомых, в первую очередь Аэллу, чтобы нашли самых лучших врачей. Он все никак не мог поверить в окончательность диагноза и надеялся, что найдется самый лучший и самый умный доктор, который скажет, что все не так и Любину болезнь можно легко вылечить. Он таскал Любу на консультации к самым крутым специалистам, но все они говорили одно и то же. Ну, и где-то дня за три до операции Романовы собрали в своем доме друзей и близких. Любочка попросила Родислава позвать гостей, хочу, говорит, еще побыть хозяйкой дома, пока есть силы.

– И кого собрали?

– Да всех, кого обычно. Аэллу с Кириллом позвали, Тамару, Бегорского, Ларису с Василием и детьми, Дениса с Юлей, которые уже в Москву съехали, – Ворон несколько оживился и принялся передавать сцены в лицах. – Это как раз и было то загородное сборище, про которое я тебе в самом начале рассказывал, помнишь?

– Помню. А я все жду, когда ты до него дойдешь.

– Ну вот, дошел. Очень славно они все посидели, поговорили, посмеялись даже, хотя все уже знали про Любину болезнь.

– А ты, помнится, что-то про любовь бормотал, когда про эту сцену говорил, – напомнил Камень. – Кто-то кого-то любит, или не любит, или не верит… В общем, что-то невнятное.

– Это тогда было невнятное, а теперь очень даже понятно. Значит, смотри, – Ворон устроился поудобнее, чтобы можно было загибать перья, не теряя равновесия. – Аэлла любит Кирилла, но сама об этом не догадывается, она уверена, что ей просто хорошо с ним, удобно и пусть он будет рядом, если ему так хочется. А Кирилл ее любит, но знаешь, как-то по-отечески, хоть она и старше его. Он к ней относится как к неразумному ребенку, которого надо опекать и оберегать, а то он глупостей наваляет. Теперь дальше: Тамара и Бегорский. Он точно знает, что любит ее, и терпеливо ждет, пока она дозреет.

– А она? – с интересом спросил Камень.

– Ну, она-то уверена, что никогда никого, кроме своего Григория, полюбить уже не сможет. И сама не замечает, что все больше проникается чисто женским интересом к Андрею. Она его всю жизнь любит как друга, а теперь в ней и другое просыпается, но она пока ничего не замечает.

– А дальше что будет? Они поженятся?

– Эк ты хватил! – фыркнул Ворон. – Я настолько дальше-то еще не смотрел. Ты меня не сбивай, я тебе про весну восьмого года рассказываю. Василий обожает свою Лариску, надышаться на нее не может и насчет третьего ребеночка разговоры заводит, очень ему хочется много детей. А Лариска все счастью своему не верит, что ее, мать-одиночку, хоть и с квартирой, но без особых доходов, взял замуж такой работящий, добрый и непьющий мужик. Ей все кажется, что это вот-вот кончится. Никак она в Васину любовь поверить не может. Ну, с Юлей и Денисом все более или менее ясно, они друг друга так давно любят, что никакие сомнения их не гложут. А вот с Любочкой и Родиславом все очень непросто.

– Господи! – перепугался Камень. – Да что ж там может быть непростого? Ведь столько лет игра шла в одни ворота: она его любит, а он ее – нет. Неужели что-то изменилось?

– Ой, Камешек, ты не представляешь, что такие испытания с людьми делают! Я уж насмотрелся за свою жизнь. В общем, слушай меня внимательно: Люба сперва начала испытывать к Родиславу жуткую неприязнь, но люди говорят, что у смертельно больных это естественный момент. Они начинают негодовать на всех, кто останется, когда они уйдут. И вот он сейчас колотится изо всех сил, по врачам Любу возит, пытается выяснить возможности лечения за границей, а она уверена, что он это всё делает исключительно из нежелания иметь проблемы после ее смерти. Она думает, что он не хочет ее болезни, потому что ему это неудобно. Уход, угасание, умирание – это же очень тяжело, просто страшно тяжело не только для самого больного, но и для окружающих. Ничего этого ему не надо. Люба думает, что он ее не любит и заботится в первую очередь о себе самом. И еще она думает, что она его теперь тоже не любит.

– Что значит – думает? А на самом деле как? – уточнил Камень.

– Да откуда я знаю! Я тебе рассказываю, как она думает и чувствует, – огрызнулся Ворон. – Не мешай излагать. А Родислав перед лицом утраты вдруг понял, что никого дороже Любы у него на свете нет. Он даже сам не понимает, что, оказывается, он ее очень любит. И на самом деле всегда любил. Поэтому и не уходил от нее. Он жить без нее не может.

– Ничего себе! – протянул Камень. – И когда же он это поймет?

– А ты не лезь поперед батьки, и до этого дойдет.

– Но он хотя бы успеет Любе-то об этом сказать?

– Ну прошу же, не лезь, – взмолился Ворон. – Не мешай ты мне. Мне и без того муторно, такая тяжесть на сердце – передать невозможно. Я уже из последних сил с тобой разговариваю, а мне еще столько горестного предстоит рассказывать. Пожалел бы ты меня, каменная твоя душа.

– Ну хорошо, хорошо, прости. Рассказывай дальше. Операцию сделали?

– А как же. И операцию сделали, и курс химиотерапии. Ой, как Любочке было плохо после этой химии! Все суставы и мышцы болят, тело ломит, голова кружится, тошнота, рвота. Ужас! У нее уже аппетит начал совсем пропадать, она стала быстро худеть. В общем, Камешек, грустно все это. Где-то месяца через полтора, уже в мае, Любе сделали вторую химию, она, бедненькая, облысела, пришлось ей парик носить. Слабенькая такая, худая, кушать ничего не может, только мороженое немножко полижет – и все.

– И что, лечение не помогает?

– Нет, конечно. Врачи говорят, что ничего нельзя сделать.

– А зачем же тогда эти мучительные процедуры?

– Чтобы продлить жизнь, насколько можно.

– Бедная Люба, – горестно вздохнул Камень. – Сердце разрывается. За что ей такие муки? Такой хороший человек, такая добрая, такая ласковая, такая терпеливая. И такой страшный конец. А как Родислав и все остальные? Ухаживают за ней?

– Можешь порадоваться за своего любимчика, он оказался лучше, чем мы с тобой о нем думали. И Люба тоже ошибалась. Он как понял, что теряет жену, так его будто подменили. Ходит за Любой по пятам, подносит ей то чайку, то мороженого, поддерживает под локоток, читает ей вслух, сидит с ней рядом и телевизор смотрит. И спать перебрался в ее спальню, представляешь? Обнимет ее, поцелует, прижмет к себе и баюкает.

– Неужели не брезгует? – удивился Камень. – А Люба-то боялась…

– Да вот, выходит, зря она боялась. И никаких таких мыслей насчет бросить больную жену у него не появилось, это я тебе крыло дам на отсечение. Знаешь, люди – они интересно устроены, в спокойном благополучии они одни, а в беде – совсем другие. Вот Родислав твой – яркий тому пример. Ты же помнишь, как он себя повел, когда мама Зина умерла.

– Да, – согласился Камень, – его поддержка дорогого стоила. И когда Григорий погиб, он тоже Любу поддерживал и с Николаем Дмитриевичем помогал. Он тогда очень Тамару жалел.

– Вот и здесь так же. Корчил из себя эдакого… даже и не знаю, какое слово подобрать, а как горе свалилось – так он совсем другим стал. Мягкий, ласковый, заботливый. Просто ему деньги глаза застили, знаешь, у многих, кто внезапно разбогател, крышу сносит. Ну и потом, он же понял, что теряет Любу, и по-настоящему испугался, он не хотел оставаться без нее и искренне надеялся, что если будет хорошо за ней ухаживать, то обманет и судьбу, и врачей, и болезнь.

– Всегда трудно поверить в то, что ничего нельзя изменить, это верно, – отозвался Камень. – Люди говорят, что надежда умирает последней. А как остальные?