Людмила Улицкая - Счастливые (сборник)
Он поставил сумку у двери, подошел к Валерии, чмокнул ее в лоб и повалился на стул:
– Сумасшедший день! Сейчас проглочу что-нибудь и побегу…
«Не побежишь», – подумала Валерия.
Он вскочил, вытащил из сумки свертки, сложил на сервировочный столик возле Валерии.
Она так удобно, уютно устроила свою жизнь, чтоб не вылезать из своего кресла… Она торопливо разворачивала свертки, нюхала, улыбалась. Губы ее лоснились розовой помадой, и алый шелк отсвечивал на лицо, и Шурик видел, какая она красивая, знал, что она хотела ему нравиться, ради этого накручивала днем толстые бигуди и успела маникюр сделать – влажно сиял густо-розовый лак, несколько противореча натруженным костылями в синих жилах рукам.
– Там прилично, вполне прилично кормили. Но еда такая скучная… Молодец, что осетринки купил… Кашу положи себе…
Порезала на фарфоровой дощечке сыр, разложила на тарелочке рыбу. Развернулась на кресле, открыла дверку субтильного шкафчика, вынула лопаточку и плоскую вилку для рыбы…
– Руки помою, – вспомнил Шурик и вышел.
«Никуда не отпущу, – решила Валерия, но тут же и поправилась, попросила смиренно у Высшей Инстанции. – Пусть останется, ладно? Я ведь много не прошу…»
После того как пропал, погиб ее ребеночек и ноги пропали окончательно, она больше не ездила в Литву к старому ксендзу, научилась сама договариваться, без посредников. А ему только письма изредка писала. Когда случалось что хорошее, благодарила Господа. Грешила – каялась, плакала, просила прощения. Обет, который дала Господу за ребеночка, сама и отменила. Он своего слова не сдержал, а уж куда мне, слабой женщине? И потому вскоре после того, как оправилась после всей этой ужасной истории, поманила Шурика пальцем и – куда ему деваться? – вернула его на постельное место.
Вот тогда по-настоящему и сдружились. Все прочие мужчины и в жизни как только начинали ее жалеть, тут же от испуга ее бросали. А Шурик устроен был как будто от всех прочих отлично: Валерия давно уже догадалась, что у него жалость и мужское желание прописаны в одном и том же месте.
Следуя инстинкту и женской привычке, она старалась украсить себя, поднять свое настроение до радостно-бесшабашного, хохотала звонко, мигала ямочками, но он обычно вскакивал в половине первого, вспомнив о матушке, которая не спит, его дожидается. Но когда не могла она сама справиться с приступом боли, плохого настроения или жалости к себе, он не оставлял ее одну. Звонил маме, спрашивал, как она себя чувствует и может ли он сегодня не прийти ночевать. И тогда оставался и так ею радовался, что Валерия себя уже не жалела, а гордилась своей красотой и женственностью, а его, такого детского, и трогательного, и мужского, жалела. А за что, и самой непонятно…
– Ты вино открой, – протянула Валерия штопор. – Соседи все сегодня разъехались. Одной в квартире так неприятно…
Ложь, конечно. Одной в квартире было очень хорошо и спокойно.
– Лерочка, я не смогу сегодня остаться. Мне надо завтра в Вышний Волочек ехать, Матильде срочно справка понадобилась, там суд у нее.
– Так и поедешь, – улыбнулась Валерия. Дружба Шурика с Матильдой была ей чем-то даже симпатична: Матильда была старушка, лет на десять Валерии старше…
– Так надо еще рано утром за справкой заехать, она не у меня…
Он уже собрался подробно рассказать и про лекарство, которое в холодильнике, и про французов, которых утром надо будет в «Шереметьево» отвозить… Но Валерия как будто и не слушала. Смотрела в сторону, углы губ опустила. Вот-вот заплачет…
Шурик поднял ее из кресла, уложил на тахту. Каша, вынутая из-под тряпичной курицы, стыла на тарелке. Слезы так и не успели пролиться…
Он утешал подругу несколько поспешно, но со всей сердечностью.
Потом съел холодной каши и ушел. Наверстывать. В половине седьмого был дома, схватил лекарство, поехал в далекое Чертаново за Матильдиной справкой, оттуда в «Националь», из «Националя» в «Шереметьево», из «Шереметьева» – на Ленинградский вокзал. И успел к поезду, и удачно купил билет с рук, и приехал в Вышний Волочек. Последний автобус уже ушел, но он договорился с частником, и тот повез его в деревню, так что добрался он раньше рейсового автобуса. И Матильда даже не успела обеспокоиться мыслью, что на этот раз Шурик может ее подвести…
Седая, загорелая, сильно похудевшая, она встретила его с бутылкой водки, с накрытым столом. Расцеловались. Первым делом Шурик выложил на стол справку и лекарство. Когда она вернулась из сеней, где стояла у нее керосинка, неся сковороду жареной картошки, он спал, уронив кудрявую голову на сложенные по-школьному руки.
Хороший мальчик…
40
Незадолго до Нового года – восемьдесят первого – раздался телефонный звонок. Телефонистка долго кричала «Ростов-Дон вызывает!», но что-то не ладилось со связью, злобный телефонный голос прервался, и, пока Шурик объяснял Вере, что, видимо, какая-то телефонная ошибка, снова раздался звонок, и на этот раз сразу все получилось, и Шурик услышал спокойный, приятно замедленный женский голос:
– Шурик, привет! Лена Стовба беспокоит. У меня возникло срочное дело, я хотела бы тебя повидать. Я буду в Москве в конце декабря. Можно будет с тобой повидаться?
Пока Шурик удивлялся и задавал довольно бессмысленные вопросы, Стовба держала длинные паузы, потом сказала деловым тоном:
– Гостиницу для меня закажут, так что тебе беспокоиться не о чем. Я не хочу сейчас говорить о подробностях, но, я думаю, ты и сам понимаешь, что мне нужно… Речь идет о некоторой формальности.
– Да, да, конечно, – догадался Шурик, которому не хотелось говорить лишних слов. Вера стояла рядом. – Конечно, приезжай. Рад буду… А как жизнь вообще?
– Вот об этом и поговорим, когда я приеду. Билетов у меня пока еще нет. Как приеду, сразу позвоню. Ну, пока. И маме привет, если она меня помнит. – И Стовба неопределенно хмыкнула.
О судьбе своей фиктивной семьи Шурик почти не вспоминал с того момента, как под объективом фоторепортера сибирской газеты Лена Стовба переложила ему на руки новорожденную девочку Марию.
Вера вопросительно смотрела на сына. Шурик взвешивал ситуацию: Вера не знала о его браке, и теперь, когда, судя по всему, Лена собралась с ним развестись, глупо было ей об этом сообщать.
– Что случилось? – Вера заметила Шурикову растерянность.
– Звонила Лена Стовба, помнишь ее, из Менделеевки?
– Помню, массивная такая блондинка, заниматься к нам ходила. И роман у нее был с кубинцем, кажется, скандал какой-то… Не помню, ее выгнали из института? Эта казашка Аля, славная девочка, рассказывала. Только не помню, чем все кончилось, – оживилась Вера. – Все-таки странно, этот твой эпизод с Менделеевским институтом совершенно ушел из памяти, как не бывало… Странный был поступок. Ужасное, ужасное было лето, – сникла Вера, вспомнив о смерти Елизаветы Ивановны.
Шурик обнял мать за хрупкие плечи, поцеловал в висок.
– Ну, не надо, прошу тебя. Сообщение же вот такое: звонила Стовба, она приезжает в конце декабря в Москву, хотела повидаться.
– Чудесно, пускай приходит. Шурик, а она ведь так и не вышла за своего кубинца, да? Я не помню, чем кончилась вся эта история… – спросила Вера.
И тут Шурик понял, что совершил оплошность. Теперь уже нельзя будет встретиться со Стовбой где-нибудь на улице, отвести ее в кафе и все обсудить как-нибудь вне дома.
– Конечно, Веруся, она придет. А история ее, насколько я знаю, так ничем и не кончилась. Она родила дочку, жила в Сибири, а теперь, видно, в Ростове-на-Дону живет. Я за эти годы ничего о ней не слышал.
– Все-таки как славно, что она тебе позвонила…
Шурик кивнул.
Стовба появилась через несколько дней после предупредительного звонка – с букетом чайных роз для Веры Александровны и с ребенком, закутанным поверх шубы в большой деревенский платок. Когда размотали платок и стащили шубу, обнаружилась девочка нездешней красоты. И лицо ее, и волосы были одного медового цвета, и кожа светилась изнутри, как у самых зрелых груш. Глаза же, формы плодовых косточек, удлиненные, с неуловимым изгибом век в уголках, отливали коричневым зеркальным блеском.
– Боже, какое чудо! – воскликнула Вера.
Чудо стащило с себя валенки. Повинуясь строгому материнскому взгляду, девочка произнесла «Здрасте» и закричала:
– Что я вам расскажу! Здесь столько снегу, и елки прямо на улице стоят с игрушками! А в поезде был подстаканник! Золотой-золотой!
Девочка сияла, излучала радость, как печка – тепло, а в улыбке ее не хватало двух верхних резцов. В десне проклюнулись две белые полоски.
«Какая же она вся новенькая, как эти новорожденные зубки, – восхитилась про себя Вера. – И совершенная инопланетянка…»
– Ну, давай познакомимся, – склонилась она к девочке. – Меня зовут Вера Александровна, а тебя как зовут?
