Том Вулф - Голос крови
Она просит Владимира высадить ее за квартал от дома. Ей не хочется, чтобы кто-то ее увидел в таком виде. Какие обстоятельства могли заставить девушку в вечернем платье возвращаться поутру в дешевые (по меркам Майами) апартаменты, да еще в шикарном лимузине с бритоголовым манекеном за рулем? Ответ напрашивается.
Духота и влажность как в парилке. Она прошла всего квартал, а уже вся мокрая. От жалости к себе у нее сами текут слезы, а с ними и тушь… и поделом тебе, шлюшка.
:::::: Господи, только бы Амелии не было дома. Я не могу предстать перед ней в подобном виде!:::::: Амелию не проведешь… особенно в таких делах. Она открывает дверь… подруга стоит напротив, руки в боки. Ей хватает одного взгляда на Магдалену в одолженном ей накануне черном платье, чтобы на губах появилась насмешливая улыбка.
– И где же мы были?
– Ты отлично знаешь, где я… – И без того мокрые глаза Магдалены открылись во всю ширь, нижняя челюсть отвисла… и слезы хлынули ручьями. То и дело у нее перехватывает дыхание. Она понимает, что должна рассказать Амелии все до капли, но страх сильнее.
– Эй, – говорит Амелия. – Ну, что случилось?
Она обнимает подругу за плечи, не подозревая, насколько для нее важен даже такой маленький жест. Будь Магдалена спокойна и невозмутима, и тогда она не сумела бы выразить словами, что́ для нее значило это «я беру тебя под свое крыло».
– Ужасно… Это была худшая хлюп ночь хлюп в моей жизни хлюп хлюп хлюп!
– Расскажи уже, что произошло.
– Я думала, он классный… хлюп такой культурный… хлюп европеец и все такое… хлюп знает все про искусство… хлюп такой светский… хлюп а на самом деле? Последняя свинья, вот он кто! Сует свой нос хлюп в каждое корыто… хлюп а потом обходится с тобой как… как… ведро хлюпов Меня как будто изваляли в дерьме! хлюп хлюп хлюп.
– Но что произошло? Конкретно?
– Он приводит в спальню двух… головорезов… а я лежу голая в постели… и вот он начинает на них орать… по-русски… как будто меня здесь нет… а я есть! хлюп Но для него я шлюха, которой он попользовался… хлюп и он приказывает им выкинуть меня вместе с мусором… хлюп пока не завоняло… хлюп хлюп хлюп Мне стало страшно, Амелия… по-настоящему страшно… но это еще полбеды. Он садист. Он мне сказал: «Кое-что произошло. Владимир отвезет тебя домой». И всё! После того как мы провели ночь вместе… «Владимир отвезет тебя домой!» Один из двух головорезов… бритоголовый… затылок весь в шишках и буграх, а мозгов ноль… обыкновенный робот, который делает все, что ему прикажут. За всю дорогу не произнес ни слова. Ему сказали – он выполнил. «Выброси использованную coco на помойку». Он и выбросил. В этом было что-то… дьявольское. Амелия, мне страшно!
По лицу подруги видно, что рассказ нагнал на нее скуку и она подыскивает нужные слова. Наконец говорит:
– Собственно, я ничего не знаю про твоего Сергея, кроме того, что…
– Моего Сергея! – скривившись, бормочет Магдалена.
– …кроме того, что ты мне сейчас рассказала. Но тебя послушать, у красивого образованного европейца оказалось сердце русского казака из тех, что за украденную буханку хлеба отрубали руки маленьким детям.
Магдалена дергается.
– Русский казак?
– Только без паники. Их давно уже нет, – успокаивает ее Амелия. – Тем более на Санни-Айлз. Сама не знаю, почему я про них вспомнила.
– Отрубали руки маленьким детям…
– Ну всё, всё. Я погорячилась, но ты же понимаешь, о чем я…
Магдалена не успевает ей ответить, ее бьет дрожь. Интересно, заметила ли это подруга.
Ближе к вечеру Нестор и Жислен стоят в Художественном музее перед картиной два на три фута. Василий Кандинский – «Супрематистская композиция 23» 1919 года.
::::::И как это прикажете понимать? – спрашивает себя Нестор.::::::
Аквамариновые мазки внизу и кирпично-красные, поменьше, наверху. Связи между ними никакой… а посередке – целый клубок из черных линий… длинных и коротких, прямых и загнутых, болезненно скрюченных, налезающих друг на дружку в совокупительном экстазе, бегущих прочь от роящихся точек немыслимых цветов.:::::: Это такое издевательство над серьезной толпой, полагающей, что олигарх Сергей Королев сделал щедрый дар Майами?:::::: Раздосадованный Нестор наклоняется к Жислен и говорит, чуть понизив голос:
– Класс, да? Как будто взорвался мусорный контейнер!
Жислен откликается не сразу. Но потом, подавшись к нему, не без почтения в голосе произносит:
– Эта картина, мне кажется, здесь не потому, что она должна вам нравиться или не нравиться. Скорее потому, что это веха.
– Веха? – переспрашивает Нестор. – Какая еще веха?
– В истории искусств, – поясняет она. – В прошлом семестре я прослушала курс по изобразительному искусству начала двадцатого века. Кандинский с Малевичем были первыми абстрактными художниками.
Под дых. Жислен по-своему, в мягкой форме, чтобы не оскорбить чувств, поставила его на место. Подумать только! Он не знает, как сказать, но, в общем, такая тихая отповедь. Откуда взялось это придыхание в голосах собравшейся публики? Как будто они не в музее Королева, а в церкви или часовне. В два зала набилось человек семьдесят. Они кучкуются перед одной… другой картиной… словно вступают в общение… с чем? С воспарившей душой Василия Кандинского? С искусством? Нестор отказывается понимать. Эти люди относятся к искусству как к религии. Вот только над религией позволяется шутить… достаточно вспомнить анекдоты о Создателе и Спасителе, о рае и аде, о сатане и ангелах, о чистилище и мессии. Если на то пошло, многие вообще не способны относиться ко всему такому без смеха… а вот насмехаться над искусством западло, это штука серьезная, и если ты отпускаешь шуточки, то ты palurdo, простачок, баранья башка, совершающий святотатство и даже не понимающий, как низко ты пал. Вот оно! Вот почему отношение к «Супрематистской композиции 23» как к большому мыльному пузырю – не смешно, это ребячество, постыдный акт. Вот почему Жислен не может ему подыграть с безобидным легким смехом, который бы как-то смягчил его невосприимчивость и позволил перевести разговор на другую тему. Его словно ткнули носом… ты же необразованный!
Можно подумать, люди с университетским дипломом умнее других. Он знавал немало придурков со степенью бакалавра и даже мог бы издать справочник «Образованные лузеры». Но правда и то, что они нахватались… всякого такого, что помогает поддержать умный разговор. Магдалена это называла «музейный треп», на чем он и погорел. Ему же не хватало… он обрывает себя, чтобы не думать о Магдалене. Сейчас его больше волнует Жислен, которая поставила его на место… в мягкой форме и тем не менее… И он должен стоять перед дурацкой картиной с покаянным видом, как наказанный мальчишка? Черта с два! Рот у него открылся прежде, чем он успевает себя проконтролировать:
– Я здесь не для того, чтобы восхищаться искусством. Меня сюда привело расследование.
– Рас… следование? – Жислен пытается аккуратно подыскать правильные слова. – Мне казалось, что вас…
– Отстранили от дел? Вы это хотели сказать? Да, официально я отстранен от дел, но здесь я веду частное расследование. Как раз в связи с картинами.
Широким круговым жестом он включает сюда как бы всю экспозицию. Нестор понимает, что ему не следует раскрывать карты, но только так можно похоронить «веху» и весь этот бред. Он наклоняется к ее уху и тихо говорит:
– Все, что висит в этих залах, – фальшак.
– Что? – поднимает брови Жислен. – Что значит «фальшак»?
– Иными словами, подделки. Хорошие, насколько я понимаю, и тем не менее подделки. Все до одной.
Нестору нравится испуг на ее лице. Есть шок. Действительно ли он palurdo, теперь уже не так важно. Он поднял тему на тот уровень, где историки искусства выглядят крохотными мотыльками и насекомыми.
– Боюсь, что так, – подтверждает он. – Это подделки, я знаю человека, которому Королев дал такое задание, и я был в студии, где их изготовили. Мне осталось только представить доказательства. А если фальшак… – Он поводит плечом, словно говоря «то незачем рассуждать о том, какая это веха».
Получила?! На фоне важного заявления частного сыщика ее отповедь теперь выглядит глупой девичьей выходкой… И лишь сейчас он осознает, что не имел права раскрывать карты. Из-за оскорбленного тщеславия доверил важнейшую информацию студенточке, которую даже толком не знает. Неправда! Знает. Она честна, и ее мотивы прозрачны. Ей можно доверять. Он это понял с первой минуты. И все же… раз уж он совершил такую глупость, надо сразу расставить точки над i. И Нестор говорит, сопровождая свои слова Полицейским взглядом:
– Только это между нами, вы поняли? – Взгляд стража порядка возымел-таки свое действие.
