Юрий Герт - Кто если не ты
Когда они кончили и наступила тишина, он еще долго сидел в скрещении ждущих, горячих, вопрошающих взглядов — сидел, будто и не замечая, что слушать уже некого и пришла пора говорить ему.
Потом он поднялся, выпрямил затекшие ноги и, глядя в пол, медленно сказал:
— Нет, вы плохо придумали, братцы...
В спину ему кто-то изумленно, почти негодуя, выстрелил:
— Почему?
Он стал у распахнутого настежь окна, сквозь густые ветви тополя слабо просвечивали звезды. Надежда, неведомо почему вспыхнувшая в его сердце, потухла. Это было тяжелей, чем если бы она не загоралась совсем.
Была ночь, и звезды, и дремотный шелест листвы... Была Кира — она таяла, уходя во мрак, таяла — и не могла растаять... Была ясность, обретенная там, в закатной багряной степи, и ребята... Их лица, как на крутящемся барабане, выплывали из тьмы и уводили во тьму — Лешка Мамыкин, с бычьим упорством ищущий истины, взбалмошная Раечка, отчаянный Витька Лихачев, мальчишистая Наташа Казакова, Костя Еремин, похожий на сердитого кролика... Они появлялись и исчезали, и вместо них тьма рождала в своих недрах лики Карпухина, Митрофана, Никоновой... Новые жертвы? Зачем?.. Они еще ничего не знают, и пусть никогда капитан Шутов не предстанет перед ними...
Он обернулся. Поднял глаза и сказал упрямо и грустно, стараясь смягчить свои слова, чтобы они не обиделись:
— Вы не поможете. Мне... не нужна ваша помощь.
— Ты не думай, что мы боимся! — произнес Гена Емельянов, решительно насупясь.
— Разве вам непонятно, что мне опять припишут, будто это я вас принудил, подстрекнул и так далее?..
— Но мы же сами!
— А кто вам поверит?
За его спокойной иронией сквозила такая тоска, что Майя испуганно охнула:
— Клим, но нельзя же так!..
Ее лицо выражало столько сострадания и боли, что он попытался улыбнуться. Но улыбка едва тронула его губы — и замерла.
Было слышно, как Лешка со свистом цыкнул сквозь зубы и, шаркнув ногой, растер на полу плевок.
Мишка, отделившись от группы тесно сжавшихся ребят, тяжело дыша, подошел к Климу — коренастый, широкоплечий, с отвисшей от гнева челюстью — остановился против растерянно улыбающегося Бугрова, шумно вдохнул воздух и со словами: «Паршивый индивидуалист!» — коротким движением ткнул его в грудь.
...Игорь вошел почти незамеченным. Никто не обратил внимания на его стук. Он постоял перед дверью, прислушиваясь к возбужденным голосам, но так ничего и не сумел разобрать. Ему хотелось застать Клима одного, поговорить без свидетелей... Раздумывая, стоит ли входить, он приотворил, дверь, но кто-то изнутри нажал и едва не прищемил, Игорю пальцы. Игорь разозлился и надавил на дверь плечом. Она подалась туго — он протиснулся в щель. Павел Ипатов, подпиравший дверь спиной, только мельком взглянул на него, продолжая спорить с Казаковой.
Игорь отыскал Клима — тот стоял у книжного шкафа, на него наседали ребята. Игорь ухватил несколько слов:
— И все пойдут за нами...
— Вера Николаевна не сказала бы зря...
— Люди ведь...
Что случилось? Игорь прислонился к стенке, скрестив руки на груди.
Клим увидел его и, через головы, обрадованно помахал рукой. Он пробрался сквозь плотное кольцо ребят и подошел к Игорю.
— Знаешь, на какое дело нас подбивают?..
Игорь слегка кивнул на дверь в гостиную и тихо предложил:
— Пойдем потолкуем.
Клим бросил на ребят извиняющийся взгляд, и они прошли с Игорем в комнату с чинно зачехленными креслами, в тот угол, где росла, упираясь в самый потолок веерами листьев, раскидистая пальма.
— Уф, до чего же я устал! — вырвалось у Клима, когда он кинулся в кресло и на секунду прикрыл глаза, — До чего устал!..
Игорь опустился напротив и вытянул ноги, упершись в кадку с пальмой. Но пальма мешала им видеть, друг друга, и Клим через минуту вскочил, и присел на ручку кресла, в котором сидел Игорь.
— Ты молодец, что пришел — торопливо заговорил он, заглядывая Игорю в лицо.— Я думал... Я никогда еще столько не думал, как сегодня! Помнишь, на острове?.. Ты был прав. Я признаю, что ты был прав... Я просто никогда бы не поверил... Не поверил, что все так получится!.. Ты был прав! — повторил он еще раз, боясь, что Игорь не поймет, не примет его раскаяния, но Игорь, вероятно, из благородства сохранял совершенное безучастие к его словам.
То бегая по комнате, то присаживаясь рядом, с Игорем, Клим рассказывал о ребятах, о том, что они решили выступить завтра.
— А наша-то божья коровка Лапочкин, ты знаешь, что он мне сказал, когда я начал их отговаривать?.. «Эх, ты, а еще пьесу написал «Не наше дело»! А? Вот черт!..— Клим расхохотался.
Игорь с каменной невозмутимостью встретил его смех.
— Сейчас они все герои. Но не успеет начаться актив, как они откажутся от своих слов.
— Брось!..
— Уверен.
— Ты становишься циником, старик!
— Лучше быть циником, чем кретином.
Он не шутил.
Клим нахмурился.
— Разве нельзя быть ни тем, ни другим и все-таки оставаться человеком?..
Вместо ответа Игорь взял со стола пепельницу, повертел и поставил на место. Видимо, он даже не считал нужным возражать Климу.
— Вот так,— проговорил он, помолчав.— Правда нужна, может быть, только нам с тобой, а зачем она... этим?..— он кивнул на дверь.
— Но тогда во имя чего мы будем бороться?
— А кто тебе сказал, что мы должны бороться?..
Клим не сразу понял смысл слов Игоря, а когда понял — не поверил тому, что Игорь произнес то, что хотел.
— Что? Что ты сказал? — переспросил он, внезапно прекратив кружиться вокруг стола. Игорь стоял теперь по одну сторону стола, Клим — по другую, и на неподвижное, бледное лицо Турбинина падал яркий свет подвешенной к потолку лампы.
— Я сказал, что теперь борьба не имеет смысла. Теперь...— подчеркнул Игорь.
— Не имеет смысла...— протяжно повторил Клим, недоверчиво прислушиваясь к своему голосу.— Не имеет смысла... А что... Что же еще имеет смысл?
Подходя к Игорю, он зацепил ногой за стул, и стул с грохотом свалился на пол.
— Что еще имеет смысл? — слова вырывались из него, шипя, как брошенные в воду раскаленные камни.— Что имеет смысл? Аттестат в том, что мы стали вполне законченными мерзавцами? Кусок красного картона в кармане? Золотая медаль на шею дрессированным собачкам? Это? Это имеет смысл?..
— Потише, — сказал Игорь, невольно отодвигаясь и выставляя перед собой руку.— Только потише. И пожалуйста, без истерики. Без святых истин. Их мы слышали. Их мы изрекали сами. И за это расплатились. Уже. Сполна. Пусть пробуют другие. Пусть. А с меня хватит. Биться головой об стенку? Так ведь больно-то не стенке, а голове! Конечно, если это голова. Голова, а не дубина.
— Что с ним?.. Не может быть? Игорь...
Клим смотрел ему в лицо, он искал в нем то, что противоречило бы словам...
— Я заранее знаю все, что ты хочешь сказать. Так вот. Мы дрались. Мы-то дрались. Пускай теперь ломают себе шею эти... Лапочкины! Хватит с нас. Мы были честными, насколько могли. Пусть кто-нибудь теперь заговорит о честности — мы плюнем ему в рожу!
Теперь Игорь сам приблизился к нему, он рос, вытягивался, его голова на тонкой шее насмешливо кивала откуда-то сверху, и глаза блестели холодным, слепящим блеском.
— Помнишь, мы говорили об отце?.. О твоём отце... Так вот, я узнал точно: он был так же виноват, как ты... Как я... Его расстреляли. А все осталось как раньше. А ты ищешь смысла. Смысла!..
Да, об отце. Шутов тоже... На что-то намекал... Надо было спросить... Да, надо было, надо... Он хотел одного: ответить... Чем?..
Комната качнулась и стала на свое место, неподвижно, крепко, устойчиво.
— Уходи, — сказал Клим без злобы, как-то равнодушно, с вялым безразличием,
И ушел первый — в комнату, где галдели ребята. Игорь вышел незаметно, тихо.
25
Сундук скрипел. Он начинал скрипеть при малейшем движении протяжным, сухим скрипом. Всю комнату наполнял этот невыносимый скрип. Тогда Клим переставал шевелиться. Он лежал на спине неподвижно, глядя в темноту. Он старался перехитрить сундук, и ему это удавалось. Но не надолго.
В темноте загорались тусклые красные пятна. Это выползали морские крабы. Они приближались, неуклюже переваливая на тонких лапках широкие плоские тельца и выставив перед собою острые клешни. Полчища крабов окружали его со всех сторон, готовые вцепиться в его тело, но они не спешили, они чего-то ждали, зная, что он полностью в их власти, и смотрели на него, выпучив свои холодные, бессмысленные глазки.
Он отлично чувствовал, что это сон, и, однако, всякий раз вскрикивал и просыпался.
И снова раздавался скрип, и он ворочался, не зная, куда деваться от этого скрипа, а сундук скрипел все громче, все беспокойней... И все начиналось опять: Кира, Игорь, ребята, Карпухин, Кира, Игорь... И сундук, как будто понимая, о чем он думает неотступно, неотвязчиво предостерегал его, и скрип этот длинными тонкими занозами вонзался в мозг. Он был похож на голос, знакомый и забытый голос, далекий голос, который преследовал его все эти дни. Он пытался вспомнить, где и когда уже слышал этот голос, пытался — и не мог, и ворочался с боку на бок, и вслушивался снова и снова, пока в голове не вспыхнула фраза: «Поменьше задумывайтесь, товарищ Бугров, поменьше...» Да, это был голос капитана. Как странно, что он не подумал о нем раньше!
