Дино Буццати - Избранное

— Что это вы тут делаете?

— Я? Работаю.

— Как, вы оставили свою Госпожу?

— Что вы, и в мыслях не было. Я работаю здесь и там одновременно. По существу, фирма та же, — усмехнулась Розелла. В руках она держала что-то вроде огромного шприца.

— И что у вас за работа?

— Довольно интересная. Занимаюсь отделкой кузовов. Привет, всего хорошего. — Она было собралась уходить, но вдруг обернулась и прокричала: — Я видела вашу. Последняя модель. Поздравляю. Мы ее подвергли специальной обработке.

В это время меня окликнул заведующий салоном и повел к машине. Черная, с неповторимым дурманящим запахом свежей краски, напоминающей молодость. Однако какого дьявола торчит на этом огромном автомобильном заводе Розелла? Так ли уж случайно она оказалась здесь в момент моего появления? И что она имела в виду под «специальной обработкой»? Правда, стоило мне сесть за руль, как все сомнения рассеялись.

Но подлинная перемена во мне случилась часа через два. Появилось странное ощущение, что от руля исходят некие флюиды, сверхмощная энергия, которая передается рукам и распространяется дальше, повсюду.

«Булл-370», без сомнения, великолепная машина. Не лимузин, конечно, и не седан, но и не из тех, что годятся лишь для плейбоя. Двухместная, но не спортивная. С твердым и норовистым характером. С ней я стал другим человеком.

За рулем «булла-370» я моложе, и сильнее, и даже красивее, это я-то, столько выстрадавший из-за своей внешности. Во мне появилась какая-то раскованность, я стал бодрее и современнее, так что женщины теперь должны посматривать на меня с благосклонностью, если не с вожделением. Только затормози — и юные красотки наперебой бросятся осыпать меня градом поцелуев. Спасу от них не будет. С фасада я теперь значительно — процентов на семьдесят пять — привлекательнее, чем прежде, но заметнее всего я преобразился в профиль. Это профиль проконсула первой Римской империи, мужественный и вместе с тем аристократический, или же профиль чемпиона по боксу. Раньше у меня был прямой, рыхлый, и невыразительный нос, а теперь он, можно сказать, орлиный, но одновременно и вздернутый — не так-то легко достичь подобного эффекта. Не знаю, можно ли здесь говорить о красоте в классическом смысле, но я себе ужасно нравлюсь, когда смотрюсь в зеркальце заднего обзора.

Больше всего меня поражает уверенность в себе, когда я на «булле». До вчерашнего дня я ничего из себя не представлял, а сегодня стал важной персоной, думаю даже самой важной, наиважнейшей во всем городе. Вряд ли вообще есть превосходная степень, которая могла бы это выразить.

Уверенность в себе, отменное здоровье, зверский заряд энергии, атлетическое сложение. Мои мышцы можно теперь сравнить разве что с вратами Миланского собора. Мне постоянно хочется показать всем, на что я способен, так и подмывает к кому-нибудь придраться, затеять ссору. Подумать только: все это происходит со мной, а ведь раньше при одной мысли о публичной дискуссии я волновался до потери сознания. Включаю первую скорость, вторую, жму на все обороты, выхлопная труба вибрирует и раскаляется докрасна, мои восемьдесят лошадиных сил сначала пускаются рысью, потом галопом по улицам, о, как мощно грохочут дьявольские копыта, восемьдесят, девяносто, сто двадцать, шестьсот тысяч чистокровных лошадиных сил.

Недавно один пытался обойти меня справа. Я притормозил. Но он, увидев выражение моего лица, тоже нажал на тормоз и сделал мне знак: проезжай. И тогда я озверел: подонок, олух, невежа, вопил я, давай проезжай ты, раз тебе надо, и брось свои штучки. Силком вытащил его из машины. В общем, он еще легко отделался.

А тот случай с грузовиком? На светофоре я должен был повернуть налево, а я встал посреди перекрестка, загородив ему дорогу. Водитель грузовика высунулся из кабины, устрашающая, надо сказать, физиономия, и стал как полоумный молотить волос той лапищей гориллы по дверце, и при этом орал: «Ну ты, пошевеливайся, тварь ползучая!» Тут он добавил еще одно крепкое словцо, и все вокруг рассмеялись. Тогда я вышел из машины, подошел к грузовику, чувствуя, как смешки разом стихли (какое выражение было у меня в тот момент?): «Ты что-то сказал? — нарочито растягивая слова, спросил я у гориллы. — Тебя что-то не устраивает, а?» — «Я?.. Меня?.. Нет-нет, я просто пошутил, извините».

Я слышал, что здесь, в Аду, руль покрывают специальным веществом, чем-то вроде знаменитого наркотика, который пробуждал темные инстинкты доктора Джекиля. Наверно, поэтому так часто смирные, уступчивые люди, как только оказываются за рулем, превращаются в разбойников и сквернословов. Потому, наверно, между ними исчезает даже намек на вежливость — с волками жить по-волчьи выть. Ничтожная, смехотворная проблема первенства приобретает колоссальное значение, воспринимается как нечто священное, чуть ли не затрагивающее честь, а нетерпение, грубость, спешка выдвигаются на первый план и господствуют над всем остальным. К тому же моя машина прошла «специальную обработку». Должно быть, милейшая Розелла переборщила слегка с дозой.

Вот почему, когда я веду свой «булл-370», я не без удовольствия ощущаю себя зверем. Нембо Кидом. О, эта животная полнота чувств, необузданность во всем, страстное желание самоутвердиться, внушить страх! Меня так и подмывает оскорбить кого-нибудь, я сознательно употребляю грубые, обидные выражения, словом, испытываю наслаждение от того, что когда-то больше всего в жизни ненавидел.

Но и этого мало: внутренняя ожесточенность, наверно, отражается на моем лице, даже на жестах. Это я обольщаюсь, что стал красивее. Стоит дать волю моему водительскому гневу, и я читаю в глазах людей отвращение и ужас, как бывало с мистером Хайдом. Неужели Демон торжествует во мне?

Потом уже, вечерами, когда я остаюсь в безмерном одиночестве своего дома и возвращаюсь мысленно к прожитому дню, меня это пугает. Неужели Ад проник в меня, в мою плоть и кровь? Ведь я упиваюсь злом и унижением, подавлением себе подобных, часто у меня возникает желание бить, хлестать, терзать, рвать на куски, убивать. Бывают дни, когда я на своей супермощной машине часами кружу по городу с одной-единственной надеждой нарваться на какое-нибудь происшествие, самому затеять скандал, чтобы излить весь запас ненависти и злобы, накопившийся во мне.

Идиот! Он что, не заметил меня? У него, может быть, зеркальца нет? Почему он не включил мигалку? Неожиданно выскочив со стоянки, средненькой мощности машина преградила мне дорогу, и я врезался в нее. Прощай, великолепная правая фара!

— Дубина! — ору я, выскакивая наружу. — Полюбуйся, что ты наделал, осел!

На этот раз мне достался мужчина лет сорока пяти с молодой хорошенькой блондинкой.

Он улыбается, высунувшись из окошка:

— Знаете, синьор, что я вам на это скажу?

— Что?

— Что вы совершенно правы.

— Ах, так ты еще издеваться вздумал!

Он тоже выходит из машины. С гнусным самодовольством я замечаю, что от одного моего вида его бросает в дрожь.

— Мне очень жаль, честное слово, — говорит он, протягивая мне свою визитную карточку. — К счастью, у меня есть страховка.

— И вы полагаете, что так легко отделались? Вы полагаете, что так легко отделались? Вы полагаете, что так легко отделались? — Указательным и средним пальцами я быстро, больно и зло щелкаю его по носу.

— Тонино, иди сюда! — кричит ему девушка из машины.

На пятом щелчке он, опомнившись, отталкивает меня, но очень легонько, почти вежливо.

— Так-так! — сквозь зубы цежу я. — Ну я тебе покажу, как руки распускать.

Я так резко хватаю и заламываю его руку, что он сгибается пополам.

— Отпусти, подлец! — кричит он. — Помогите, помогите!

— А сейчас, скотина, ты поцелуешь эту вмятину, вылижешь ее, как собака, своим вонючим языком. Ты у меня узнаешь, где раки зимуют!

Вокруг стоят люди и ошалело смотрят на нас. Что со мной происходит? Почему я так ненавижу этого человека, что готов растерзать его? Откуда во мне эта страсть к насилию? Может, меня околдовали? Я — само зло, подлость, дикость. Я омерзительно счастлив.

Не все в Аду адское.

На одном из экранов миссис Вельзевул, среди полной городской сумятицы и неразберихи, я увидел парк, настоящий парк с лужайками, деревьями, цветочными клумбами, фонтанчиками, обнесенный высокой стеной. Этот дивный парк с наступлением весеннего тепла превращается в подлинный праздник цветения и буйство зелени. Поразительный островок мира, покоя, надежд, здоровья, ароматов и тишины.

Еще более невероятным, чем существование такого чуда в Аду, было то, что остальная часть огромного города была едва освещена тусклым, с трудом пробивающимся гнилостным светом, а парк буквально утопал в лучах яркого, чистого, прозрачного, точно горного, солнца. Будто установили какую-то трубу для прямой связи со светилом, оградив этот крошечный уголок от городских миазмов.