Дэйв Эггерс - Душераздирающее творение ошеломляющего гения
Через несколько недель я позвонил сестре:
— Бет, почему ты играла эту вещь?
— Не помню, чтобы я ее играла.
Так вот оно все.
Стр. 66, абз. 4. Джонни Бенч
Тоф утверждает: абсолютно исключено, чтобы он не знал, кто такой Джонни Бенч. Он считает, что я назвал какое-то более экзотическое имя, например Джоди Дэвиса, тоже кэтчера («Чикаго Кабз», середина 80-х), которого, как нам всем известно, сменил Джо Джирарда («Кабз», позже — «Нью-Йорк Янкиз»)[200], который к великому удовольствию всей школьной мелкоты приходил к ним в школу во втором классе, потому что его жена — в смысле, жена Джирарди — какое-то время преподавала в начальной школе «Чероки», моей школе, школе Тофа и вообще хорошей.
Стр. 79, абз. 1: Общая хронология «домашней» главы
Вероятно, и так понятно: многие события, описанные в том куске, где мы с Тофом сидим дома, валяем дурака и т. д., на самом деле не произошли в один вечер. Это не означает, что не было бесчисленных вечеров, настолько же (или еще больше) наполненных весельем и хулиганством. Просто маловероятно, что был вечер, наполненный конкретно такими событиями. К примеру, в тот день мы могли разбирать белье, принесенное из стирки, складывать его на моей кровати, а потом он нес свою стопку к себе в комнату и там раскладывал разные вещи по соответствующим ящикам, которые со скрипом отодвигались и с грохотом задвигались, после чего болтались ручки — дзынь-дзынь. Или это мог быть тот день, когда он и его обаятельный приятель Росс, который вырос здесь, но говорил с британским акцентом, устроили не лимонадную стойку, а стойку со смором[201]. Предприятие работало вот как: Росс стоял на углу Гилмана и Пералты и держал перед проезжающими машинами объявление о том, что в продаже имеется смор. Если машина останавливалась, он орал вниз по улице, через шесть домов, Тофу, стоящему на дорожке у нашего дома; тот, получив заказ, взлетал по крыльцу, мчался в дом, на кухню, к микроволновке, где уже ждал сконструированный, но еще не испеченный смор, и тыкал пальцем в кнопку «пуск». Шестьдесят секунд нетерпеливо переминался с ноги на ногу и созерцал процесс готовки через окошко, потом гудел сигнал, Тоф распахивал дверцу, выкладывал продукцию на бумажную салфетку, которую уже держал в руках, с разбегу прокатывался в гостиную, вылетал через дверь, прыгал со ступенек, бежал по кварталу и, на полпути встретившись с Россом, передавал ему горячее изделие, после чего Росс пробегал вторую половину пути к ожидавшей машине.
Стр. 86, абз. 6. Упрощение Беркли
Годы, прожитые в Беркли, я несколько упростил, чтобы выдержать динамику повествования. Несколько важных оговорок: во-первых, дом, описанный в книге, на самом деле является сплавом двух домов. Мы прожили год в одном доме, а к концу года наша квартирная хозяйка — та самая, с расширявшимися глазами, попросила, чтобы мы съехали, сославшись на то, что ей надо этот дом продать. И тут же, словно по волшебству, мы узнали, что на другой стороне улицы через три дома от нас тоже сдается дом. Мы молились, чтобы он достался нам, и он нам достался; он был больше, лучше и чище первого; мы переехали туда и прожили там два года, пока хозяева были на Мартинике. Планировка обоих домов была примерно одинаковой, поэтому схема, приведенная на стр. 87, более или менее подходит к обоим. Надо оговориться, что в первом доме мы жили одни, но когда переехали во второй, где аренда была повыше, нам потребовалась помощь, и мы взяли к себе Флэгга, моего близкого приятеля со школьных времен; он только что переехал из Вашингтона, и мы убедили его снять этот дом на паях, несмотря на то, что ему приходилось все время мотаться в Сан-Франциско. Он прожил с нами год, спал в передней спальне, между моей комнатой и комнатой Тофа. Он был рядом не так уж часто — много раз оставался в городе (в Городе) на выходные — но когда мы оказывались все вместе в одно и то же время… это было великолепно, это было правильно, это было, ебаный в рот, отлично. Флэгг был первым человеком, которого Тоф считал своим другом; первые лет пять после того, как он научился говорить, он утверждал, что «Фрэгг его лучший друг» (тот в то время сам был подростком). Поэтому, когда мы все вместе жили в Беркли, дубасили друг друга пластмассовыми битами или боролись на полу в кухне, клали Тофа на лопатки, чтобы запихать ему в уши бананы или, заставляя его прыгать на кровати, ставили ему подножки, чтобы он растянулся в полный рост, я все думал, как же мы будем без Флэгга, если он от нас уедет. Пока я изо всех сил старался развлекать Тофа, Флэгг так же усердно старался развлекать меня и нас обоих, и в результате дошло до того, что жизнь у нас стала настолько хороша, что, когда мы собирались все вместе, ничего осмысленного сделать уже было нельзя. Водяные пистолеты поглощали все наше время. Баскетбол не прекращался никогда. Мы шли вниз по улице, мимо двора у маленького домика, в маленький, глубоко запрятанный парк, и там играли в «двадцать одно» — видимо, единственную игру, в которую можно играть втроем. А иногда — в «лошадь»[202]. Флэгг всегда выигрывал в любой игре, если, конечно, не поддавался, что случалось тоже довольно часто, или не решал, что вместо того, чтобы играть по-настоящему, надо стоять с краю и смущать каждого бросающего театральным шепотом: «Как же это преступно!» Он все время так делал. «Как же это преступно!» Прошипеть это нужно было быстро и неожиданно, качая головой. Мы уже готовились к броску, уже нацелились, и тут раздавался этот шепоток: «Как же это преступно!» И фраза, и интонации были заимствованы из скетча года 84-го, где Эдди Мёрфи и Джо Пископо играли двух детективов из элитного подразделения «Полиция нравов Нью-Джерси»[203]. На них были надеты разноцветные костюмы поверх футболок пастельных тонов, и они раскрывали преступления, которые почти всегда происходили в полночь в доках или на рассвете в городских дворах. Увидев что-нибудь зловещее, Эдди Мерфи по-цыплячьи поворачивал голову к Пископо и с испуганными глазами произносил эту фразу: «Как же это преступно!» И тогда смысл фразы был не очень ясен, да и сейчас он остается туманным. Но еще более странно, откуда у этой фразы была такая мощь, что мы уже неспособны были подать мяч. Флэгг произносил ее, и мы переставали контролировать свое тело, мяч выпадал из наших рук, и мы валились на спину. «Как же это преступно!» Все, мы помирали. «Как же это преступно!» И что здесь смешного? «Как же это преступно!» Боюсь, в переводе теряется вся прелесть. «Как же это преступно!» Тоф хохочет и не может остановиться. А ведь он даже не видел ту передачу. «Как же это преступно!» Вот скажите, вам смешно, когда я это повторяю? «Как же это преступно!» Бред какой-то.
Через год Флэгг от нас уехал: он испытывал вполне понятное желание быть поближе к месту работы и к своим сверстникам. Но он не исчез из нашей жизни совсем. Часто заходил, часто звонил, иногда звал к телефону Тофа, и когда Тоф брал трубку, огромную по сравнению с его головой, из трубки доносился свистящий шепот: «Как же это преступно!»
Стр. 95, абз. 2: Бейсболка с запахом мочи
Тоф до сих пор настаивает, что его бейсболка никогда не пахла мочой. Он утверждает, что она пахла чем-то другим.
— Чем, например?
— По́том, например.
— Не пахла она потом.
— Не пахла она мочой.
— А с чего бы я стал это придумывать?
— Потому что ты урод.
Стр. 116, абз. 1: Бесплатная стрижка
На самом деле нас не стригли бесплатно. Мы настояли на том, что заплатим, мы всегда на этом настаиваем, потому что деньги у нас есть. Тем не менее она предложила постричь нас бесплатно. Парикмахерская называлась «У Фреда», и она до сих пор существует на Дирпат-роуд в самом центре города.
Стр. 127, абз. 2: Лиловый берет
Вот цитата из письма, которое я получил от хозяйки берета в конце сентября 2000 года: «Да, его можно условно назвать лиловым (хотя я сказала бы, что он малиновый), но это ни в коем случае не берет. Кроме того, для меня он был мимолетной причудой, ненадолго пережившей наши с тобой “отношения”. Для большей ясности прилагаю иллюстрацию, которая должна повысить уровень твоей образованности». К письму прилагались три (будем откровенны, довольно примитивных) рисунка, изображавших нечто, напоминающее уток. На голове у одной утки был сдувшийся футбольного мяч, а внизу — подпись «Берет: жесткий, прямой, кокетливо сдвинутый набок, на вид очень французский, почти как багет». На втором рисунке была та же утка, у которой вдруг отросли длинные волосы, а на голове — купальная шапочка. Подпись гласила: «Мягкая облегающая шапочка (на вид почти как кардинальская или средневековая, но абсолютно не французская. Скорее напоминающая об Испании XVI в.)». Третий рисунок представлял собой ту же утку сзади в шапочке второго типа и с жидкими, редкими волосами, хотя на самом деле у нее мягкие, светлые, прекрасные волосы, прекрасные, как прекрасна она сама, та женщина, которой я несправедливо приписал ношение берета. А еще — она ну совсем, ни капли не похожа на утку.
