Ван Мэн - Избранное
— Господа хунвэйбины! — голосила она, отбивая низкие поклоны. — Я помещица, мне давно пора в могилу… Вот так-то, именно так. — Она подняла голову и взглянула на Цзинчжэнь: что еще ей надо говорить? Цзинчжэнь подсказала: «И после смерти останутся мои грехи!» Старуха снова ударилась головой об пол и запричитала: — И после смерти останутся мои грехи!
Хунвэйбины поняли, что старуха кается в своих злодеяниях вполне искренне. Но тут вперед выступила одна активистка в очках, более «сознательная» и просвещенная, чем остальные. Называть хунвэйбинов «господами» — это значит их оскорблять и порочить, заявила она. Разве могут хунвэйбины Мао Цзэдуна быть «господами», да еще для какой-то помещицы? Не утверждаешь ли ты, что хунвэйбины сами помещики? Допрос с пристрастием так перепугал бедную старуху, что она обмочилась. Хунвэйбины не прислушались к идейному замечанию соратницы в очках. Вид неопрятной старухи, от которой исходил чудовищный запах, значительно сократил их пребывание в доме. И все же недорезанная помещица была достойна кары. Но какой?
Хунвэйбины долго соображали, что им предпринять. Конфисковать имущество? Но в доме не было ничего ценного. Может, стоило влепить ей пару затрещин? Но какая у нее ссохшаяся физиономия! Глядишь, оплеуха и не получится звонкой, но очкастая активистка не растерялась. Ей попался на глаза глиняный таз с остатками грязной воды, в которой старуха мыла спеленатые ноги. На ногах быстро вырастали мозоли и образовывались «шпоры», и старая женщина была вынуждена по нескольку раз в день делать ванночки. Хунвэйбинка приказала: пей! Она, вероятно, рассчитывала, что старуха не выполнит приказа, потому что воды в тазу оставалось довольно много, а старуха была такая тщедушная. Стекла очков зловеще блеснули — она перевела взгляд на Цзинчжэнь.
— Я не помещица! — отрезала Цзинчжэнь. Ей нельзя было отказать в смелости, что называется: «Съела медвежье сердце и закусила печенью барса». — До Освобождения я работала в женском Профессиональном училище в Пекине — заведовала библиотекой и отвечала за лабораторные приборы! У меня есть свидетельство!
И Цзинчжэнь удалось избежать унизительной процедуры, а бабушке пришлось ее выполнить. Она принялась пить грязную воду и облилась. Но таким образом один из этапов «культурной революции» она преодолела. После этого случая старая женщина стала где придется расхваливать хунвэйбинов: уж такие они хорошие, такие вежливые. Недаром про них говорят — «небесные полководцы»!
Затем у старухи начался понос, и она слегла. Мама! Болит живот? — спрашивала Цзинчжэнь. Нет не болит! А где болит? Нигде. Все хорошо. Чувствую себя вполне сносно…
В последние минуты перед смертью старуха попросила дочь перевернуть ее на другой бок, назвав при этом дочь старым именем — Цзинчжэнь. Ее новое имя она забыла. Бабушка так и не решилась взглянуть на стену, где висел небезызвестный портрет и изречения. Она умерла.
Хоронила мать одна Цзинчжэнь, так как Цзинъи прийти побоялась. Она старалась теперь избегать родных, причисленных к категории закоренелых помещиков. Цзинчжэнь потом рассказывала, что в день кремации на покойнице была кофта, подбитая мехом енота, — единственная сравнительно ценная вещь, сохранившаяся с прошлых времен, наряд, который мать привезла с собой еще из деревни и носила лет пятьдесят. Кто-то посоветовал Цзинчжэнь перед кремацией снять кофту с покойницы, но она, усмехнувшись, отвергла предложение. Нет, этого я не сделаю!
Ни Учэн много лет спустя услышал историю о том, как хунвэйбины заставили бабушку пить грязную воду из таза. «Так ей и надо! Она же из помещичьей семьи!» — сказал он. В это время сам он носил ярлык «контрреволюционера с историческим прошлым». Он полностью одобрил революционные действия «маленьких полководцев», так же как в свое время, в период земельной реформы, он поддерживал все радикальные мероприятия, мыслимые и немыслимые. Ни Учэн всегда отличался исключительной последовательностью.
Узнав о смерти бабушки, Ни Цзао решил взять тетю к себе. После многочисленных передряг, особенно после «великого омовения» в купели «культурной революции», в которой, по всей видимости, «очищались» все без исключения соотечественники, он перестал относиться к Цзинчжэнь с прежней неприязнью и непримиримостью. Кроме того, ему в доме был нужен близкий человек, который мог бы посмотреть за ребенком. Восторги тети в автобусе возродили к ней симпатии Ни Цзао, у него сразу потеплело в груди. Какая-никакая, но она ему родная тетя и первый его учитель. Именно она в те далекие годы исправляла его сочинения, она познакомила его с произведениями Бинсинь и Лу Инь. Цзинчжэнь поведала племяннику об обстоятельствах смерти бабушки. Ни Цзао загрустил.
Не думай о прошлом! Если я взял тебя к себе, значит, отныне мы вместе будем делить и радости и горести… Ни Цзао успокаивал тетю.
Багаж у тети был жалкий. Она объяснила, что у нее почти ничего нет. Мать умерла, дом Цзинчжэнь отдала государству. В общем, у нее, кроме горячо любимого племянника, вроде как никого и ничего на этом свете не осталось.
Сохранилась единственная памятная вещь — старая, пожелтевшая фотография «молодого Чжоу», как назвала Цзинчжэнь своего покойного мужа, умершего лет тридцать пять тому назад. А ведь теперь шел уже 1967 год. «Похож на моего внука, да?»
Ни Цзао помрачнел, потому что фотография напомнила ему о тех мрачных, страшных временах и событиях, одно воспоминание о которых, как в кошмарном сне, стискивало грудь, не давая дышать. Он надеялся, что после Освобождения уйдет в небытие все, что было когда-то, составляло содержание его жизни. Поэтому сейчас, вновь вспомнив прошлое, он невольно засомневался, а правильно ли он поступил, пригласив тетю к себе, зачем берет он в свой дом эту нежить, восставшую к нему из далекой истории, из старого общества, эту дьявольскую тень помещичьего бытия? Если бы не многочисленные политические кампании и другие беды, обрушившиеся на него, Ни Цзао, всей душой тянувшийся к свету и новой жизни, даже краем глаза не взглянул бы на Цзинчжэнь, которой сама судьба предопределила уйти в могилу.
Ни Цзао вздохнул.
Они приехали в маленький приграничный городок. Тетя, пожаловавшись на то, что ее сильно укачало, сразу же легла. И с этого момента она чаще лежала, не вставая с постели. Ни Цзао это не понравилось. Ему вспомнилась одна смешная история, которую он как-то и поведал за столом.
Когда-то давным-давно жила ленивая женщина. Однажды ее муж собрался уезжать. Заботясь о ленивой жене, он испек большую лепешку и повесил ей на шею. Вернувшись домой, он обнаружил, что жена умерла от голода. Она была так ленива, что не удосужилась повернуть лепешку вокруг шеи и доесть оставшуюся часть, а кусала лишь с того края, что был прямо подо ртом, на груди. Он вспомнил еще один рассказ о ленивой жене, бытовавший у одного из окраинных нацменьшинств. В некий дом забрался вор, решивший украсть казан. Хозяин, услышав шум, бросился к вору, а тот, надев казан на голову, пустился наутек. Хозяин побежал вдогонку. Держи вора! — орал он. Вор, перепугавшись, бросил на землю казан и дал деру. Хозяин приподнял казан, и вдруг в его руках он раскололся на несколько кусков. Что за диво? Пришел он домой и видит: железный казан с четырьмя ушками стоит целехонький на плите. Что за наваждение? Дело, оказывается, было вот в чем. Жена хозяина была необыкновенно ленива. Она никогда не чистила казан, поэтому изнутри на стенках образовался толстый слой накипи. Вор схватил не сам казан, а корку из накипи. Она-то и раскололась.
Забавные истории, рассказанные Ни Цзао, вызывали у сидящих за столом хохот. Ни Цзао не имел никаких скрытых намерений, хотел лишь повеселить всех, но, взглянув на лицо тети, на котором застыла вымученная улыбка, он понял, что совершил непростительную бестактность. Цзинчжэнь наверняка решила, что он «говорит о прошлом в назидание настоящему», другими словами, что он намекал на ее лень и осуждал ее. Ни Цзао раскаивался в сказанном.
Всю ночь Цзинчжэнь стонала. Он спросил, что болит, она ответила — голова. Наверное, климат для нее не подходит, вот и заболела. По всей видимости — грипп. Завтра куплю тебе аспирин. На следующий день он купил ей успокаивающие таблетки. Тетя взяла стакан с водой, чтобы запить лекарство. Руки у нее дрожали. «Голова раскалывается!» — сказала она. Вообще-то хорошим здоровьем она никогда не отличалась: ее постоянно мучили головокружения, головные боли, она нередко стонала или лежала в постели по нескольку дней подряд. Не удивительно, что домашние подозревали ее в лукавстве, в разных уловках и считали ленивой. Когда она укладывалась в постель и долго ее не покидала, все думали (и не без основания), что, скорее всего, у тети просто плохое настроение или она на что-то сердится, на кого-то дуется, то есть хочет досадить человеку, сделать ему просто в пику, в общем, устраивает забастовку. Одним словом, Ни Цзао и на этот раз не придал ее недомоганию особого значения. Приняв успокаивающее лекарство, Цзинчжэнь уснула.
