Монго Бети - Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью
— Хорошо! — заявил Эдуард. — Попробуем держаться в рамках приличий.
И он стал выкладывать на стол свои таинственные папки, причем делал это с нарочитой медлительностью, чтобы подзадорить своего противника. Он открывал их одну за другой и оглашал собранные им документы. Как выяснилось, каждая из этих папок предназначалась для разных статей расходов на Перпетую. В первой значились суммы, связанные непосредственно с самим выкупом, приводились дата и обстоятельства каждого платежа, его размеры, а также упоминалась стоимость различных церемоний. Затем он открыл папку с перечнем подарков ближайшим родственникам Перпетуи: два больших цинковых таза, кулоны, зонтик, замшевые туфли и дорогие гребни, подаренные теще; тергалевый костюм, шляпа и шесть вязаных галстуков, подаренные шурину. Потом настала очередь подарков дальним родственникам. Была и еще одна папка, в которой перечислялись мелкие расходы: так, например, если Перпетуя встречала кого-нибудь из земляков и приглашала его выпить лимонада в занимавшей сырой подвал лавчонке, которую содержал грек, Эдуард, как выяснилось, записывал стоимость и этого роскошества. Общая сумма расходов, по его подсчетам, составляла двести шестьдесят девять тысяч франков. Чтобы округлить счет и облегчить таким образом сделку, он охотно соглашался простить Зеянгу девятнадцать тысяч франков, однако, прежде чем вернуть Перпетуе свободу, Эдуард требовал с него уплаты двухсот пятидесяти тысяч. Причем ни о какой рассрочке не могло быть и речи. Услышав изумленные возгласы друзей Зеянга, Эдуард живо возразил:
— Чем вы недовольны? Разве это не соответствует обычаям наших предков? Вы желаете получить женщину? Пожалуйста, но сначала верните мне деньги, которые я потратил на нее. Вам еще повезло, так как я не собираюсь учитывать расходов на содержание самой Перпетуи, а ведь мог бы и это тоже посчитать. Может быть, вы сомневаетесь в правильности моих расчетов? Тогда позовите Перпетую и спросите ее, правду ли я сказал.
Сторонники Эдуарда, в число которых входили его сослуживцы и активисты единой партии, выразили ему бурное одобрение, заявив, что таков мудрый закон предков. Затем обе стороны обменялись довольно колкими, хоть и не слишком определенными замечаниями относительно своевременности обращения к мудрости предков в эпоху государственной независимости и экономического развития. Однако в данном вопросе, так же, впрочем, как и во всех остальных, сторонники Эдуарда одержали верх, заявив, что футболист первым заговорил о древних традициях.
Они разошлись поздно ночью, так и не придя ни к какому соглашению, каждый из присутствующих не без оснований полагал, что встреча эта закончилась поражением футболиста, ибо, несмотря на все его бахвальство, понятно было одно: в подобных условиях он бессилен что-либо предпринять — и об этом яснее ясного говорил взгляд прищуренных глаз и едва заметная усмешка его заклятого врага. Перпетую, естественно, никто не позвал и никто ни о чем не спросил. И хотя она была рядом, ее судьба, как и во всех остальных случаях, решалась без нее.
Единственным утешением для нее могло служить лишь то, что Вампир, чья преданность выходила за рамки обычных привязанностей, отчаянно боролся, пытаясь собрать нужные средства, чтобы выкупить ее. Но Эдуард заранее обрек его замысел на неудачу, поклявшись до бесконечности изводить своего соперника. «Если футболисту удастся набрать двести пятьдесят тысяч франков, — смеясь, говорил он, — что помешает мне предъявить новый счет, подкрепив его новыми документами, и определить выкуп за мою жену в триста или четыреста тысяч франков?» И так могло продолжаться вечно. Заставить мужа отказаться от своей жены ничуть не легче, чем отнять кресло у того, кто занял его первым. Эдуарду оставалось лишь ждать, пока силы Зеянга иссякнут в этой борьбе, подобно тому как притупляются когти хищника, царапающего камень.
В сентябре, а вернее всего, в октябре Перпетуя сообщила Зеянгу, что ждет от него ребенка. Это было в период сильных дождей. Анна-Мария вспоминала, как футболист, до крайности взволнованный этим сообщением, каждый день являлся в дом Жан-Дюпона в надежде получить какие-то новости о Перпетуе и ни за что не соглашался надевать плащ или укрываться под зонтом. Весь клан был в ужасе, когда он появлялся мокрый с головы до ног, вода лилась с него ручьями, мало того, уходя, он как будто нарочно выбирал момент, когда начинался проливной дождь, словно желая тем самым наказать себя. Вампир, как и большинство спортсменов, был суеверным, а тут и вовсе ударился в мистицизм. Он пытался каким-нибудь образом переправить Перпетуе пламенное послание, в котором писал: «Я знаю, бог не допустит, чтобы мой сын (а я уверен, что это будет сын) принадлежал другому отцу, как не допустит и того, чтобы мать моего ребенка не стала моей женой, она должна жить со мной и воспитывать его вместе со мной. Доверься мне, Перпетуя, и не теряй надежды. Провидение не оставит нас, разве ты не слышишь его голос, когда просыпаешься в ночи? Я убежден, что скоро мне удастся освободить тебя, что день этот не заставит себя ждать».
Дело в том, что, по обычаю, одно обстоятельство имело решающее значение: сын мог принадлежать Зеянгу только в том случае, если бы к моменту его появления на свет футболисту удалось выкупить мать.
Эссола, внимательно слушавший повествование Анны-Марии, засомневался: он спрашивал, каким образом Перпетуя, женщина, делившая себя между тремя мужчинами, могла с точностью определить, кому из них принадлежит ребенок, которого она носит под сердцем.
— Дорогой друг, — решительно заявила Анна-Мария, — даже самые ученые доктора ничего не смыслят в таких делах, но женщина разбирается в этом безошибочно. Послушай меня и запомни хорошенько: женщина никогда не станет делить себя между тремя мужчинами, разве что какая-нибудь дуреха. Истинная женщина отдается по-настоящему только одному мужчине, а другим лишь позволяет пользоваться собой.
Услышав столь категоричное заявление, Эссола сделал вид, будто принимает это объяснение, хотя оно нисколько не убедило его.
Деревенские женщины никогда прежде времени не рассказывают о своей беременности, с негодованием отвергая даже намек на это до тех пор, пока природа не возьмет свое и они уже не могут скрыть своего положения. Только многоопытность Анны-Марии позволила ей сразу же распознать две первые беременности Перпетуи. Сидя взаперти и отказавшись отныне встречаться с главным комиссаром, который даже не решался приблизиться к ней, не имея других связей с внешним миром, кроме мужа, чаще всего безразличного, а порой ненавидевшего ее, молодая женщина долго хранила молчание и согласилась открыть свою тайну лишь тогда, когда она стала очевидной.
В ноябре 1967 года, последнего года ее короткой жизни, Перпетуя дошла до такого состояния, что стала походить на щепку, брошенную в стоячую воду. Она часами дремала, сидя в плетеном кресле, или бесцельно кружила по комнате, с трудом переставляя ноги, и вдруг ловила себя на том, что стоит в печальной задумчивости. Она уже принялась было собираться в дорогу, так как, по заведенному обычаю, на время родов Эдуард отправлял ее к матери, как вдруг муж сообщил ей, что на этот раз она останется дома, а когда придет время, ее на такси доставят в родильный дом Ойоло. Он не хотел допустить ее встречи с футболистом, а так как немощный Замбо уже не мог следить за Перпетуей, то такая встреча, конечно же, состоится. Напрасно Перпетуя уговаривала мужа, ничто не могло поколебать его злобной непреклонности.
— Ты же знаешь, — говорила она, — ни одна мать не может соединиться с мужчиной до тех пор, пока ребенок не отнят от груди. А к тому времени я уже вернусь в Ойоло, как и в прошлые разы. Да и на бдительность моей матери ты вполне можешь положиться, при своей набожности она скорее даст отсечь себе правую руку, чем позволит мне согрешить.
— Лучше не говори мне о своей матери, бедная моя Перпетуя! — с горькой усмешкой воскликнул Эдуард. — Только не говори мне о ней. Ты забыла, как она толкнула тебя ко мне в постель? Разве это был не грех? Тогда как же это назвать, позволь тебя спросить? Надеюсь, она потом покаялась в этом своему исповеднику. Согрешить! Как будто это слово имеет какое-то значение для распутных женщин из вашей деревни, да и для любой другой женщины! И сама ты ничуть не лучше их. Не верю я в эти разговоры о воздержании во время кормления ребенка. А раз уж ты так хорошо разбираешься в этих делах, о чем, кстати, знает весь Зомботаун, объясни мне, каким образом европейские женщины рожают детей каждый год? Может, скажешь, что они и вовсе не кормят своих новорожденных, а морят их голодом?
И Перпетуя не поехала к Марии.
Необычайное событие, случившееся в ту пору, отвлекло внимание жителей предместья от назревавшей трагедии. Мартин, который оказался проездом в Зомботауне, явился к Эдуарду, и тот, на удивление всем, принял его с распростертыми объятиями, мало того, он уговаривал шурина погостить у него несколько дней. Их не раз видели вместе в городских барах, откуда они возвращались в обнимку, уверяя друг друга во взаимной привязанности. Оказалось, что у Мартина водились денежки, он накупил себе обновок и жил на широкую ногу. Его нередко даже принимали за студента, который собрался ехать учиться в Европу. Вскоре он отдалился от Эдуарда, показавшегося ему чересчур скучным, и пустился в разгул с многочисленными дружками, которых он завел в Зомботауне. В конце концов между Эдуардом и Мартином произошел скандал, шум которого разнесся по всему предместью. Полицейский приказал шурину покинуть город на другой же день, пригрозив, что в противном случае засадит его в тюрьму. На следующий день Мартин уехал. Никто так и не узнал, из-за чего произошла ссора: то ли Мартин пытался соблазнить Мадлен, то ли взял деньги из письменного стола Эдуарда и не смог вернуть их…
