Магда Сабо - Современная венгерская проза
До той минуты все шло гладко, в точности по плану.
После приступа черной меланхолии Хайдик вдруг ожил, воспрял, отчасти не желая напрашиваться на жалость, чему он питал инстинктивное отвращение, охотней жалея других, отчасти же потому, что Йолан, как сказано, взяла его за руку, отчего шоферу, когда до него дошло, мир представился в ином свете.
— Тебе, друг, тоже нелегко, — молвил он Вуковичу. — Всем трудно, — добавил он вдумчиво и, высвободив руку из-под ладони Йолан, приобнял ее за плечо.
Та не противилась, и Хайдик просиял. Этого он ждал с того самого мгновенья, как принесла его нелегкая домой в треклятый этот вечер. А Йолан даже придвинулась к нему, гнездясь поуютней, и подала более практичную женскую реплику:
— Жениться бы тебе.
— Зачем? — ответил Вукович неожиданным выпадом. — Все равно больше двух недель ни с одной не выдержу.
— Чего же разнылся тогда? — вскинулась Йолан. — Ишь ты: жалуется, как ему одиноко, а жена в тягость А ей-то на что ты такой, себя одного любишь, попрыгунчик!
Хайдик обрадовался еще больше. Налил сразу всем троим и сам выпил, наслаждаясь изменившейся атмосферой: так все по-свойски, по-семейному пошло. Йолан опять с ним, опять прежняя, у него из-под руки Вуковичу выдает, и Хайдику показалось, будто все они друзья-приятели с давних пор, — пустячное происшествие, которое несколько часов назад свело вместе теплую компанию, было начисто позабыто. И тут, сочтя настроение подходящим, Вукович достал карты.
Достал или, вернее, извлек неведомо откуда, точно фокусник: раз — и карты в руках, точнее, в правой руке; айн-цвай-драй — и, слегка пожав эластичную колоду, перебросил в левую и обратно в правую, потом опять в левую (и так далее); карты, щелкая автоматными очередями перед носами оторопелых супругов, слилась в одно радужное полукружье. Потом — раз — колоду на стол перед Йолан, прошу вынуть любую, Йолан взяла, поглядела: пиковый валет, дала Хайдику заглянуть, положила обратно; Вукович стасовал, Хайдик снял, Вукович опять колоду на стол, пожалуйста, сверху. Пиковый валет. Йолан рот раскрыла, Хайдик заржал, тогда Вукович предложил их вниманию сексомоторный фокус. Хайдик вытянул бубновую двойку, вложил обратно, Вукович стасовал, коснулся колодой плеча Йолан и молниеносно выбил бубновую двойку на стол. Еще: на сей раз Хайдик вытащил три карты и вложил в разные места; Вукович, стасовав колоду, коснулся ею груди Йолан (та дала ему по рукам, и глаза шофера тоже на миг застлались облачком, но Вукович прибегнул к своей самой верной манере, с таким неотразимым мальчишеством, такой невинной улыбкой объяснил: три ведь карты, сексуальная прана должна быть сильнее, — невозможно и сердиться); обернул колоду низом вверх, подал: там лежали подряд три выбранные Хайдиком карты. Вукович знал с дюжину таких фокусов и работал руками так проворно, меча и выдергивая карты так ловко и неся попутно такой заковыристый вздор, что у Йолан с Хайдиком головы закружились; особенно когда, спрятав колоду, он выудил ее у себя из штанины, а потом Хайдик загадал шестерку треф, Вукович веером карты на стол, нет шестерки, где она, а вот, в кармашке у Йолан, — и стал любые загаданные извлекать то у Хайдика из-за пазухи, то из-под скатерти в красную клетку, то у Йолан из волос, а то прямо так, из ничего, ловя в воздухе как бы на лету. Смех, шутки, подковырки; Хайдики преотлично себя чувствовали; лучше всякого цирка.
— Ну? — на вершине успеха помедлил Вукович. — В покер. Сыграем?
Хайдики переглянулись.
— Да, вы же в покер не умеете. Тогда в двадцать одно. В очко-то умеете. А? По форинту. Ну? Кто смел, тот и съел!
И тут началось систематическое изничтожение Хайдика, в процессе которого и была позже поставлена на карту Йолан, причем не выиграл ее Вукович единственно из опасения разъярить Хайдика, хотя шофер к тому времени настолько сник, что возьми он просто его жену и уведи, и то бы не воспротивился, — сам бы ушел, куда глаза глядят, но не было сил даже встать. Заманить его в сети оказалось, однако, нелегко, несмотря даже на фокусы-покусы, на искуснейшее жонглерство, весь этот карточный фейерверк, необходимый, чтобы создать настроение; Хайдик очень и очень упирался, отчасти удерживаемый Йолан, — новый размолвки после достигнутого с таким трудом примирения он отнюдь не домогался, отчасти сам не будучи картежником: в мальчишеские годы играл бывало в марьяж с пацанами, а после в очко с ребятами из гаража, но не на деньги, какие у них деньги, на пинки в зад; правда, потом появился у них папаша Кугли (Золтан Куглер по паспорту), низенький такой, лысый бородач, настоящий гном, и привадил к этому делу парней, повозвращавшихся из армии; вот ему он продул однажды в субботу сто пятьдесят форинтов (большая сумма по тем временам), но с тех пор дал зарок; на сто пятьдесят форинтов лучше пятнадцать раз в кино сходить, двадцать фрёчей[47] выпить, на любое развлечение истратить, чем часами резаться в карты, трясясь от волнения, как бы не проиграть. Вукович засмеялся: за карты не затем садишься, чтобы проигрывать, а чтоб выиграть. Великий Шанс — вот что волнует. Счастье свое испытать. Смелость. Решимость. Кто смел… Ну? Сыграем?
— Еще чего! — заявила Йолан. — Картежником чтобы заделался.
Вукович сразу согласился. Карты — большое зло. Карты, они денег, рассудка и жизни лишают. Прямо как алкоголь, точка в точку. Не можешь, не пей. Он и Хайдику не посоветует, не тот он человек. Проигрывать надо уметь, вот что тут главное. Кто судорожно цепляется за свое, вон как Янош за Маргит, обязательно останется с носом. Как и Янош тогда. Ведь карты — это игра. А что такое игра? Ну, предположим на минутку, что Янош Хайдик — не Хайдик, а король Матяш. Йолан — королева, а Вукович — придворный шут. А это не пивная бутылка, а охотничий рог. Табурет — трон, стол — сундук с золотом, полный до краев. Вот вам уже и игра. Или, скажем, туз — это одиннадцать очков. Почему? Да просто так. Правила игры! Почему валет — два очка, дама три? Такая уж игра! Набрал двадцать одно — выиграл, твое. Почему? Да потому что игра. И жизнь сама ведь игра. Кто за свое не держится, волю себе дает, свободу пофантазировать, придумать, прикинуть, кто смело идет на риск, — того и игра. Жизнь — игра захватывающая, если ты с судьбой запанибрата, не поддаешься, знаешь, что колесо фортуны можно повернуть, не кладешь сразу в штаны, если карта не идет, она смелым идет, которые не подчиняются условиям, а себе их подчиняют; ну, а нет фантазии, для кого стол — это стол, стул — это стул, кто игру баловством, нестоящим делом считает, тому и карты незачем. Любишь хоженые дорожки, форинты прикапливаешь, в сберкассу в каждую получку тащишь гроши, которые на еде сэкономил, тужишься, лезешь по служебной лестнице, чтобы начальство заметило: во старается; не требуешь, а ждешь, пока сжалятся, милостыньку подкинут, — и за карты не берись, обходи эту черную магию подальше, не то прямо в ад угодишь. Но если уверен в себе и готов рискнуть, не описаешься со страху, сам дорогу выбираешь, а не идешь, куда толкают, если для свободы рожден, тогда верняк, тогда ты хороший игрок, великий картежник, да, потому что карты обостряют ум, укрепляют характер, подхлестывают воображение, закаляют волю и нервы; карты вытаскивают из тюрьмы затхлых будней, из водицы сладеньких радостей, взламывают все запоры, освобождают человека! Вукович словно даже вырос и похорошел; с блистающими глазами, осиянным челом стоял он пред Хайдиком у покрытого алой клетчатой скатертью стола, будто служитель священного культа, глашатай новой веры, борец за революционную идею, и шофер сказал: «А, шут с ним, была не была, только по маленькой», — и как ни пытался Вукович, не мог его отговорить.
Пыталась и Йолан, но тоже потерпела неудачу, а ведь ей скорей бы удалось, подступи она к нему с дельным женским словом, с доброй шуткой, уговором, — все это еще безошибочно действовало на мужа; но не в том была Йолан состоянии, слишком свежа была обида, чтобы краткая мирная передышка перед роковым Хайдиковым решением могла ее загладить; как же: вместо Вуковича, ее, Йолан, взялся ругать, нет чтобы за порог его вышвырнуть, с ним вместе наладился женщин честить и ее самое, — честить, поносить перед Вуковичем; ни капли здоровой мужской ревности, наоборот, опять из-за Маргит расхныкался, даже разумные Вуковичевы увещания не заставили собраться с духом, показать наконец, что не тряпка какая-нибудь, не позволит собою вертеть; только старые раны разбередил; каково это, два года скулеж его слушать (конечно, кому же и плакаться, как не ей, но, с другой стороны, что это за любящий муж, если из-за первой жены угрызаться не перестает); любые советы, включая Вуковичевы, ни в грош, как об стенку горох, ноет и ноет, а сделать что-нибудь, на место поставить «мать своих детей» смелости не хватает, и этот-то редкостный неудачник, несчастья так и валятся на него, этот простофиля, жулье к нему, как мухи на мед, разиня, которому в руки дай, и то уронит, недоумок, у кого вечно все невпопад (даже в каком у нее ухе звенит, не может угадать), счастье хочет попытать, да еще с этим шулером, Вуковичем?! Йолан рвала и метала.
