Василий Аксенов - Кесарево свечение

VII

Лес молодой листвы,Пристанищ голубиных,Прародина лисы,Продольные глубины.

Нырнуть в себя зовет,Клубясь, зеленый хлопок.Приветствуя совят,Там пролетает хупу.

Несется бурундук,Философ-буратино.Столетье – ерунда!В мгновенье все причины.

Могучий тихий стонНад лесом возникает.Проходит авионНа Даллас из Китая.

Господь сидел, держа ошуюМалюток-ангелов состав.Малютки, не крутите шеи!Сказал он им, слегка привстав.

Сегодня вас держу ошуюИз всех бесчисленных князей,Чтобы сказать: вас воплощаюЯ в человеческих друзей.

Ступайте к людям и смиряйтеИх неожиданный недуг.Пусть станут все самаритяне,Кто белорус, а кто индус.

И ангелы, забыв скрижали,К Земле помчались с высоты,Затявкали и завизжали,И закрутились их хвосты.

Студентка стройная, с ослиным личиком —Воспоминания на диво живы —С двумя упругими под майкой мячикамиЗвалась на кампусе Лоло Бриджидой.

Походка лодочкой, а жест кошаческий,А кудри черные, как волны ваксы.Пока вы в сессиях своих ишачите,Она скрывается в ночи Фэрфакса.

Ему за сорок, профессор лирики,Атлет и сноб, женатый трижды.Устав от чтения Рембо и Рильке.Все чаще думает о снах Бриджиды.

Супруга мрачная, как Салтычиха,Подозревает плейбоя в страстиИ обвиняет всю школу чохомКак ненавистный источник стресса.

Лоло хохочет. Хохочет нервно.И обращается к Казимиру:Забудь про глупую супруге верностьВо имя прихоти, во имя моря!

Не в силах вынести таких уколов,Он на квадратике парусиныРисует пламенный треугольникИ исчезает в своей России.

Хвалу заморской медицинеПоют усталые уста.Она вам даст гормон бесценный,Ввинтит титановый сустав.

Успехи нашей медицины —Цивилизации ядро.Оливковые херувимыНад бренной мистикой мудрят.

Быть может, путь от праха к духуОсуществляет весь наш род,Сквозь биогниль туда, где сухо,И где цветет души наряд.

Ну а пока гудим, в чем дали,Неимоверная братва,В своих телесных причиндалахВо ржи, поблизости, у рва.

Вот бродячие грузиныИз ансамбля «Рэро».Родина им пригрозилаПытками, расстрелом.

Что за пытки? Рог баранийС золотой виною.Виноградник ГурджааниПолнится войною.

Что за казни, Мнемозина?Блюдо с потрохами.Для расстрела две корзиныС грецкими грехами.

Как эпизод картин Ван-Дейка,Как призрак из забытых царств,Слетает дикая индейка,И в небе царствует Моцарт.

Она гуляет по газону,Что так пленительно упруг,И принимает круассаныИз грешных человечьих рук.

Забыв про День благодаренья,Когда счастливый пилигримЖрал индюшатину с вареньем,Она курлычет филигрань.

Как дама важного эскорта,Она несет букет лица.Так иногда приносят курыПодобья райского яйца.

Но если кто-то возалкаетЕе на блюде, сбоку ямс,Она мгновенно улетаетВ край недоступных Фудзиям.

Часть XI

Пегас Пикассо

Отчего мне все-таки хочется написать что-то о Пикассо, то есть придумать что-то о нем? Вернее, прочувствовать всю эту пикассонию – всеми десятью пальцами по всем пикассам? Потому, быть может, что всякий, даже мимолетный, взгляд на него сродни мощному подъему коня Пегаса? Может быть, оттого, что долгое всматривание в него, прогулка вдоль него с увеличительным стеклом в глазу сродни полной перезарядке твоего словесного аккумулятора? Вплоть до того, что к концу галереи появляется прежняя упругость в дряхлеющем заду.

Пиша и завершая этот «большой роман», я часто ловил себя на том, что как бы прогуливаюсь вдоль галереи Пикассо, ибо он принадлежит к первой дюжине вдохновителей прошедшего века, а быть может, и возглавляет ее. Быть может, и век-то начался за пару десятилетий до своего хронологического начала, когда в Малаге созрел и явился в мир кислорода увесистый плод пикассийского древа. Это был срок крутого демиургического замеса по всему миру; не обошел он стороной даже и обделенные солнцем плоскости и мокрые склоны российской земли. Возник последний аккорд Ренессанса, великая художественная утопия.

Заменив одно слово, я вспоминаю недавно усопшего друга: «Кесарический роман сочинял я понемногу, продвигаясь сквозь туман от пролога к эпилогу», хотя где тут у меня прологи, где эпилоги, быть может, и сам Прозрачный не разберет. Тем не менее время от времени делаю какие-то не очень вразумительные наброски о Пикассо.

Подходит срок, подступает хронология; 1900 год, пора начинать. Старательный студент, освоивший рисунок и композицию – в детстве, между прочим, лучше всего получались голуби; даже лучше, чем быки корриды, – а также живопись – большие и мелкие мазки, светотени на множестве портретов, в которых испанские мотивы естественно сливались с фламандскими, – теперь собирается в Париж.

Отъезд юнца из БарселоныБлагословила вся родня.Вязаний красных и зеленых,Орехов сладких и соленых,Советов мудрых, глаз влюбленныхПоток не иссякал три дня.Возьми с собой мешочек песо,Припрячь его в родной тюфякИ береги свой юный пенис,Когда в отменнейших туфляхИ в новой шляпе по МонмартруОдин отправишься гулять:Там дамочки в разгаре мартаТебе покоя не сулят.

Никто из почтенного бюргерства не предполагал, что юнец собирается в дальний путь для того, чтобы взбаламутить не только Монмартр, но и всю округу, в которой давно уже процветал мирный импрессионизм. Не знал этого и он сам. Бешеный Дионис проснулся в нем, когда он в 1900 году увидел «Объятие на улице», а потом танцы в «Le Moulin de la Galette» – танго, в котором мужчины не снимают цилиндров, видимо, для того, чтобы до времени прикрыть дьявольские рожки, а красные рты женщин светятся в темноте, как вожделенные мишени.

«Объятие» становится «Грубым объятием», чтобы впоследствии, уже в 1925-м, превратиться в шокирующий кубистический «Поцелуй», в котором вскрылось все: и пожирание вульвы, и фаллос, и разъятая промежность – словом, вся оргия первопричинного греха.

Шаг за шагом в хороводе развратных карлиц, донельзя желанных девок и величественных дорогих проституток он вступает в свой «голубой период», в мир бесконечных парижских кафе, где сидят артистические эмигранты, арлекины, любители абсента, усталые акробаты и где отправляется на небеса молодой дружок Касагемас. Огромное смешение форм, слоев и срезов, водоворот красок властно зовут юнца: забирай круче, тебе предназначено стать Пикассо.

Коренастый кривоногий юноша с бешеным глазом начинает выделяться среди бесчисленных художников Левого берега. Вслед ему кидают взгляды посетители дешевых кафе бульвара Сен-Мишель. О нем говорит старая (и молодая) богема.

Сеньор Пикассо – сын отваги.Его планида высока.Одним косым ударом шпагиОн нарисует вам быка.Не будет клянчить он поблажкиУ галерей в Картье Латэн.Дрожат кощунственные ляжки,И свечи гаснут в синих плошках,Бесчинствуют на крышах кошки,В углу мерцает сна латунь.

Во время работы кистью он не очень-то думал, живопись – все-таки это не мыслительный процесс, однако во сне ощущал, что какая-то часть его организма предается размышлениям.

Господь дарует свойство зрения.Природа создает глаза.Мычит Пикассо: это разное.Увидеть ощупью алмазДано ли? Вижу заалмазие.В за-зреньи живопись совьёмИ без зазренья свойства плазмыМы свойством духа назовем,Как называем виноградникиМы чутким словом Совиньон.

Подобными набросками заполнялся компьютерный файл, и я был готов строить композицию текста, когда узнал, что пару лет назад один знакомый писатель уже написал нечто подобное в виде полноразмерной книги. Начало XX века и появление Пикассо в Париже. Посланник демиургов, основная горелка художественной революции. Моцарт кубизма. Пушкин сюрреализма. Один из тех первых артистов, что поставили под знак вопроса автоматические результаты зрения, не удовлетворились и импрессионистским киароскуро, попытались пройти за грань «реальности», вывести художественного человека за пределы мгновения.

Ну что ж, мне с кем-то надо посоветоваться, с кем-то посидеть под оранжевой лампой; увы, не с кем. В принципе роман может спокойно обойтись без главы о Пикассо. К нашей истории он, кажется, не имеет никакого отношения. Быть может, он имеет отношение к «кесареву свечению», однако это не означает, что он в нашем фокусе. XX век? Но мы давно уже за его пределами; этот век завершился вместе с великим маэстро. Мистическое возбуждение перешло в генитально-дигитальную суету. Живем в мире постоянного попискивания: «мобили», пейджеры, хронометры. Символистские прозрения вновь задвинуты за горизонт, на этот раз молекулярной генетикой и геномом человека. Что же мешает мне забросить все клочки в «трэш»?