Брэйн Даун - Код Онегина
— А все равно ничего не выйдет, — упрямо сказал Лева. — Не созрела у нас революционная ситуация.
— Кто говорит о революции?! — изумился Саша: они совсем не понимали друг друга. — Этот мужик, о котором Пушкин написал, — он же наверняка умный… Послушай, он, может, не просто заступится за нас, а поможет подняться, карьеру сделать… Я получу пару нефтяных вышек, ты — кафедру… Белкин, неужели тебя совсем не вдохновляет миссия спасителя России?!
— Абсолютно не вдохновляет… Ее уж лет восемьсот без передыху все спасают, спасают друг от дружки, а она все в кризисе да в кризисе. Уж лучше б спасатели ее оставили в покое, бедную… Почему-то Швейцарию никто ни от кого не спасает…
Все это было совершенно справедливо, но донельзя банально, Саша такие слова уже тыщу раз слыхал от разных людей, и про Швейцарию в том числе. Он тогда с другого боку решил зайти, воззвать к низменным инстинктам.
— Белкин, нас убьют. Эти двое нас найдут и убьют, а мамбела больше не помогут, они в нас разочаровались, потому что мы болеем и погоду не умеем предсказывать… Это тебя тоже не вдохновляет?
— Ну…
Дверь распахнулась от толчка. Людмила стояла на пороге, бурно дыша; выражение лица ее было — как у человека, принявшего какое-то ужасно важное решение.
— Люсенька, я вообще-то не пью, — засуетился Лева, — у нас тут просто мужской разговор…
— Я все слышала, — сказала Людмила страшным голосом. — То есть не все, а то, что вас хотят убить… О, не презирай меня, Левушка, милый, не сердись. Пьяные мужчины всегда разговаривают так громко…
V. 19 октября:
другой день из жизни поэта Александра П.
На руке у нее был от ожога шрам, которого она очень стеснялась. При росте в сто восемьдесят сантиметров она весила всего шестьдесят два килограмма, но все боялась потолстеть, сидела на диетах, лишний бутерброд был как преступление. Она была кандидатом в мастера по волейболу, но ленилась и давно бросила спорт. После вторых родов она перестала носить открытые купальники. Плакала…
Когда они встретились, она была никому не известной провинциальной актрисой. Соне было все равно, с Соней они тогда уж охладели друг к другу.
Когда она предложила ему присутствовать при ее первых родах, он в ужасе отказался. Он с ума сходил от страха. Она этот страх истолковала как брезгливость. Наверное, она так и не простила ему этого.
Натали — это псевдоним; настоящее ее имя было Вика, оно казалось ей глупым.
Она не читала почти ничего, кроме дамских журналов.
Ее мать не одобряла этого брака. Надо было ему жить с Соней.
…Не может быть. Я так его любила.Или он зверь? иль сердце у негоКосматое?
Он хотел уехать в Париж один, без нее. Там они бы только отравляли существование друг друга. Да она б и сама не поехала: у нее карьера… Ее даже приглашали в утреннюю телепередачу — демонстрировать, как она готовит салат.
Змеей, змеей опутал он меня,Не жемчугом.
Ресницы у нее были такие длинные, что тени ложились на всю скулу. Над ключицей у нее — когда она поворачивала голову — была такая беспомощная ямка.
Да вот беда: сойди с ума,И страшен будешь как чума,Как раз тебя запрут.
Еще дважды звонил Василий, звонил Петр, еще куча разного народу.
Он все сидел, в морг не ехал.
VI
Кистеневская Семья держала военный совет. За длинным столом сидели: дядя Людмилы, бывший моряк Черноморского флота, а ныне Председатель, и семеро Людмилиных братьев: участковый милиционер, зоотехник, батюшка, окулист, ландшафтный дизайнер, директор продмага и учитель физкультуры (Руслан, младшенький). Печальная Людмила сидела в уголочке комнаты и теребила в руках платок. Саша и Лева стояли, переминаясь с ноги на ногу, и отвечали на вопросы. Они уже часа полтора на них отвечали, но им все не позволяли садиться, то есть не предлагали, а сами они сесть не осмеливались, да и стульев-то больше не было.
— Повтори-ка еще раз про страуса… Кистеневские не спрашивали о рукописи. Они о ней
почти ничего и не знали, кроме того, что Саша и Лева сочли возможным рассказать Людмиле, а Людмила сочла нужным рассказать своим родственникам: что Саша с Левой нашли какой-то старинный документ, вероятно — Пушкина; а госбезопасность по каким-то своим, вероятно — идеологическим (а может, и меркантильным…), причинам хочет этого Пушкина забрать себе и в этом своем желании ни перед чем не останавливается. Но если б они и знали о рукописи больше, они все равно не стали бы о ней расспрашивать. Наверное, будь среди Людмилиных братьев не учитель физкультуры, а учитель литературы, или директор школы, или библиотекарь, — они бы проявили любопытство. Но такого брата у Людмилы не нашлось. Ее родственники даже не захотели взглянуть на рукопись. Их интересовали только практические вещи.
— Чистые документы — не проблема, — сказал участковый, — сделаем… Я знаю в Валдае людей.
— Это Кольку, что ли, хромого? — спросил дядя.
— Колька сидит, — сказал батюшка.
— К Валерику Бешеному можно обратиться, — сказал ландшафтный дизайнер.
— Не парьтесь, — сказал участковый, — это моя проблема… Но что мы будем делать с комитетчиками, когда они сюда придут?
— Может, они не придут, — сказал Руслан.
— Мы должны исходить из худших предположений, — сказал директор продмага, — они придут. Такие всегда приходят. Нигде от них спасу нет. То налоговая, то пожарники, то…
— Могут прийти не те два мужика, а другие, — сказал зоотехник.
Саша криво усмехнулся. «Другие-то как раз не придут, другие от меня отвернулись, кинули на произвол судьбы… а все из-за того, что я не знаю, какая завтра будет погода…»
— Все одно, — сказал дядя, — я их по запаху чую. А погода опять стояла чудная, солнечная, тихая: небо голубое, нежнейшего оттенка, снег стаял…
— Придут — встретим, — сказал окулист, — я оптику на винтарях на прошлой неделе проверял, и миномет в порядке.
— Давненько я мечтал миномет опробовать, — сказал Руслан.
— Раздавать прихожанам оружие? — спросил батюшка. Он был по характеру самый горячий из семерых, рукоположен не так давно, а прежде служил в горячей точке, и его сан еще не успел побороть его характера.
— Погодите вы все с вашим оружием, — сказал участковый. — Давай-ка, малый, еще раз опиши нам этих типов… Нет-нет, фоторобот уже готов. Ты нам поподробней опиши ихнее поведение. Говоришь, старшой сигары курит?…
VII
По дороге из больницы Геккерн и Дантес почувствовали за собою хвост. Они разделились и обнаружили, что хвостов было два. Они сумели сбросить хвосты и встретились на одной из своих тайных квартир уже бесхвостыми. Но они понимали, что долго так продолжаться не может. Их найдут.
— Может быть, это простая подстраховка, — сказал Дантес. Ему хотелось думать так.
— Это чистильщики, — сказал Геккерн. — Я узнал Вальку Рыжего.
Разумеется, оперативникам не полагалось знать в лицо чистильщиков. Никто не должен быть знать чистильщиков. Но и чистильщики и оперативники были людьми и порою нарушали инструкции. Геккерн был старым опером и знал много такого, чего ему знать не полагалось. Дантес не был знаком с Валькой Рыжим, но слыхал о нем от Геккерна и знал, что Валька Рыжий обычно заботился о своих подопечных при помощи взрывных устройств.
— Нет, нет, — сказал Дантес, — погибло столько народу… Наши не могли. Это совпадение.
— Наши не упустили бы нас, — сказал Геккерн, — разумеется, это совпадение.
Третьи сутки они хоронились на этой квартире. Был поздний вечер, но они не зажигали света. Нельзя было обнаруживать себя. Дантес лежал ничком на узкой железной кровати, а Геккерн сидел в кресле и курил папиросу без фильтра. Ему было в общем-то все равно что курить. Папироса обожгла ему пальцы. Он встал и заходил по комнате. Дантес лежал неподвижно, как мертвый. Его белокурые волосы выделялись на подушке светлым пятном. Он с самого утра так лежал.
Геккерн осторожно выглянул в окно. Вроде бы все было чисто. Дантес все лежал, не меняя позы. Геккерну не нравилось, что он так неподвижно лежит. Вчера было не так. Геккерну показалось, что молодой напарник совсем пал духом, а ведь еще вчера вечером он находил в себе силы смеяться и шутить.
— Может, пожрем? — предложил Геккерн. На всех тайных квартирах у них был запас продуктов.
— Я не хочу есть.
— Принести тебе чаю?
— Нет, спасибо.
— А водки?
— Нехочу… ладно, давай.
Водка была шведская — «Абсолют». От водки Дантес чуточку оживился, но все равно был намного более грустным и вялым, чем обычно. Под окном был фонарь, и свет его узкою полосой падал на кровать, где Дантес уже не лежал мертвецом, а сидел, облокотясь на подушку. В полосе света видна была свежая ссадина у него над бровью. Они оба, как и Саша, почти не пострадали при аварии, хорошо оснащенная «девятка» оберегла их: Дантес отделался парой царапин, а у Геккерна немного побаливало плечо.
