Орхан Памук - Музей невинности
Мы зашли не только в «Зеркальный», но и во множество других магазинов. Как приятно было на неё смотреть, пока она разговаривала с продавцами и рассматривала разноцветные образцы. Она остановилась на комплекте старых деревянных пуговиц, показала мне: «Как тебе, что скажешь?»
— Красивые.
— Хорошо.
Фюсун заплатила за пуговицы, пакет с которыми я найду в её шкафу девять месяцев спустя даже нераспечатанным.
— Теперь немного пройдемся, — предложил я ей. — Так здорово идти вдвоем по Бейоглу.
— В самом деле?
— Да.
Какое-то время мы шли молча. Я посматривал на витрины, как и она, но не на их содержимое, а на отражение в них Фюсун. В толпе на неё обращали внимание не только мужчины, но и женщины, и Фюсун это нравилось.
— Давай сядем где-нибудь и съедим по пирожному, — сказал я.
Фюсун, не ответив, вскрикнула и кинулась кому-то на шею. Это оказалась Джейда, а с ней два её сына, один лет восьми-девяти, второй младше. Пока Фюсун и Джейда разговаривали, два полных жизни и крепких на вид мальчугана в коротких штанишках и белых носочках, с большими, как у их матери, глазами, внимательно рассматривали меня.
— Как здорово видеть вас вместе! — воскликнула Джейда, обращаясь и ко мне.
— Мы только что встретились, — Фюсун явно не хотела уточнять почему.
— А вы друг другу подходите, — Джейда не унималась.
Они что-то тихо обсудили между собой.
— Мама, скучно уже, пойдем, — заныл старший мальчик.
Я вспомнил, что восемь лет назад, когда она была им беременна, мы сидели в парке Ташлык, смотрели на Долмабахче и говорили о моих любовных страданиях. Но это воспоминание меня не тронуло и не расстроило.
Распрощавшись с Джейдой, мы пошагали дальше и дошли до кинотеатра «Сарай». Там шел фильм с Папатьей «Мелодия страданий». За последний год Папатья снялась не в одном десятке фильмов и, если верить газетам, установила мировой рекорд. В журналах врали, что ей предлагают главные роли в Голливуде, а Папатья эту ложь приукрашивала, позируя с учебником начального английского «Longman», и говорила, что сделает все от неё зависящее, чтобы как можно лучше представить Турцию. Фюсун рассматривала фотографии в фойе и в это время заметила, что я внимательно слежу за её выражением лица.
— Пойдем отсюда, дорогая, — настаивал я.
— Не беспокойся, я Папатье не завидую, — сказала она спокойно.
Мы молча отправились дальше, глядя в витрины.
— Тебе очень идут темные очки. — Мне не хотелось погружаться в размышления о том, какой разговор нас ждет впереди.
Мы оказались перед кондитерской «Жемчужина» ровно в то время, на какое договорились с её матерью. В глубине зала был пустой столик, такой, как я себе представлял эти три дня. Мы сели за него и заказали профитролей, которыми славилась та кондитерская.
— Я ношу очки не потому, что они мне идут, — сказала Фюсун. — Просто часто вспоминаю отца и плачу. Не хочу, чтобы кто-нибудь видел мои слезы. Но ты понял, что я не завидую Папатье?
— Понял.
— Но она молодец, — продолжала Фюсун. — Поставила себе цель, настояла на своем, как герои американских фильмов, добилась успеха. Я расстраиваюсь не потому, что не смогла стать актрисой, а потому, что не настояла на том, чего хотела. За это я себя виню.
— Я настаиваю уже почти девять лет, но одной настойчивостью всего не добьешься.
— Может быть, — невозмутимо отвела она мой упрек. — Значит, ты поговорил с мамой. А теперь давай мы поговорим.
Она решительным движением достала сигарету. Когда я помогал ей прикурить, то посмотрел в глаза и еще раз тихонько, чтобы никто в маленькой кондитерской не слышал, сказал, что крепко люблю её, что теперь все плохое изгнано прочь, а у нас, несмотря на потерянное время, впереди большое счастье.
— Я тоже так думаю, — произнесла Фюсун осторожно.
Её напряженное лицо и неестественные движения выдавали внутреннюю борьбу, но, употребив всю силу воли, она взяла себя в руки. За эту волю, чтобы соблюсти максимум приличий, я любил её еще больше, боясь бушевавших в ней бурь.
— После того как официально разведусь с Феридуном, я хочу познакомиться с твоей семьей, со всеми твоими друзьями, подружиться со всеми, бывать с тобой везде, — решительно начала она, с видом отличника, который уверенно рассказьшает, кем собирается стать в будущем. — Я не тороплюсь. Все будет постепенно. Конечно, после моего развода твоя мать должна прийти к нам и попросить моей руки. Они с моей матерью прекрасно договорятся. Но сначала пусть твоя позвонит моей и извинится за то, что не была на похоронах.
— Она очень плохо себя чувствовала.
— Конечно, я знаю.
Принесли профитроли. Я с любовью — не с вожделением, а именно с любовью — смотрел, как она их ест, на её прекрасный, полный шоколада и крема рот.
— Еще я хочу, чтобы ты узнал об одной вещи и поверил в неё. Между мной и Феридуном никогда не было супружеских отношений. Ты обязан в это верить! В этом смысле я девственница. И отныне буду близка только с тобой. Нам не нужно никому рассказывать о тех двух месяцах, когда мы встречались девять лет назад. — (На самом деле мы встречались без двух дней полтора месяца.) — Мы с тобой будто недавно знакомы. Как в кино. Я была замужем, однако до сих пор девственница.
Два последних предложения она произнесла с легкой улыбкой, но, поскольку видел, насколько серьезно она говорила, то, насупившись, ответил: «Понятно».
— Так будет лучше, — Фюсун не меняла свой серьезный тон. — Еще у меня есть одно желание. Вообще-то это была твоя мысль. Я хочу, чтобы мы все вместе поехали в Европу на машине. Моя мать поедет в Париж с нами. Мы будем ходить по музеям, смотреть картины. И купим там до свадьбы всю утварь для нашего дома.
Я слегка улыбнулся тому, как она произнесла «для нашего дома». Фюсун говорила с легкой улыбкой, что совершенно противоречило приказному тону её слов. Она чем-то была похожа на добродушного офицера, который после долгой войны, закончившейся победой, перечисляет свои требования. Потом, нахмурившись, уточнила:
— Еще у нас будет большая свадьба, как у всех. В «Хилтоне»! Все должно быть как полагается. Правильно и прилично.
Вряд ли «Хилтон» запал ей в душу из-за моей помолвки, видимо, ей просто хотелось красивое свадебное торжество.
— Да, — согласился я.
Маленькая кондитерская, важный адрес моих детских прогулок с мамой по Бейоглу, за тридцать лет совершенно не изменилась. Теперь там лишь было больше народу, и говорить от этого было трудно.
Когда в маленьком зальчике на мгновение стих шум, я прошептал Фюсун, как я её люблю и сделаю все, чего бы она ни захотела, и нет у меня в этом мире никаких других желаний, кроме как провести оставшуюся часть жизни с ней.
— В самом деле? — спросила она с наивным видом. Она держалась так решительно, так уверенно в себе, что, казалось, сама готова рассмеяться. Уверенным движением она закурила очередную сигарету и перечислила свои требования. Я не должен ничего скрывать от неё, должен доверять ей все секреты и честно отвечать на все вопросы о моем прошлом.
У меня запечатлелась в памяти картина того дня: решительное и суровое лицо Фюсун, как у Ататюрка на портрете в рамке, висевшем в кондитерской, и старый аппарат для мороженого. Мы решили устроить помолвку до поездки в Париж, в кругу семьи. Пару раз вспомнили Феридуна, но говорили о нем с уважением.
Мы условились, что до свадьбы у нас не будет физических отношений.
— Не заставляй меня, ладно? Все равно ничего не добьешься, — подчеркнула Фюсун.
— Знаю, — ответил я. — Признаться, я сам хотел жениться с соблюдением всех традиций.
— Так и будет! — в её голосе звучала непреклонная уверенность.
Еще она сказала, что теперь они с матерью живут без мужчин и соседи неверно поймут, если я стану бывать у них каждый вечер. «Сплетни, конечно, только предлог, — призналась она потом. — Отца нет, и милой беседы, как раньше, не получается. А я до сих пор очень переживаю».
На миг мне показалось, что она вот-вот расплачется, однако Фюсун сдержалась. От наплыва посетителей дверь кондитерской не закрывалась. Ввалилась группа школьников в синих пиджаках и криво повязанных тоненьких галстуках. Они хохотали, толкались. Нам не хотелось больше сидеть там. Идя с Фюсун по проспекту, я наслаждался тем, что меня видят рядом с ней, и проводил её до Чукурджумы.
76 Кинотеатры Бейоглу
Нам удалось начать воплощать то, о чем мы говорили с Фюсун в кондитерской «Жемчужина». Один мой армейский приятель из Фатиха, далекий от круга друзей из Нишанташи, сразу согласился стать адвокатом Фюсун. Дело, в общем-то, и так оказалось простым, поскольку супруги обо всем договорились. Фюсун со смехом сказала, что Феридун даже хотел посоветоваться со мной по поводу адвоката. Теперь я не мог бывать по вечерам в Чукурджуме, но раз в два дня, после обеда, мы встречались с Фюсун в Бейоглу и ходили в кино.
