Колыбельная для брата (сборник) - Крапивин Владислав Петрович

— Не имеет права не пускать, — сказал Климов. — У нас всеобуч.

— Права-то вы знаете, а вот обязанности…

И Ева Петровна принялась подробно объяснять про обязанности школьников, которые неразрывно связаны с правами. Получалось, что обязанностей две: хорошо учиться и беспрекословно слушаться старших. Права были те же самые: учиться и слушаться.

У Евы Петровны было худое лицо, морщинистое, но не старое. На лице странным образом смешивались утомлённая разочарованность и энергия. Так было всегда. Ева Петровна словно давала понять: «Я знаю, как мало меня ценят, как неблагодарны дети, но свой долг я буду выполнять до конца, изо всех сил и без жалоб». И она выполняла. Классным руководителем она стала, когда ребята были пятиклассниками. До этого, в четвёртом классе, сменилось три руководителя. Тринадцать мальчишек и двадцать четыре девчонки представляли собой, по словам завуча Нины Васильевны, «развинченную толпу». Ева Петровна заявила, что не потерпит анархии, и если уж она берётся за дело, то создаст из этой толпы здоровый пионерский коллектив.

За год она добилась, что отряд стал считаться передовым. Сама составляла планы тимуровского шефства над окрестными пенсионерами, руководила репетициями смотров строя и песни, ревностно следила, чтобы все выполняли нормы сбора макулатуры. Нерадивых обсуждали на собраниях, которые назывались пионерскими. Ева Петровна говорила, что все вопросы должны обсуждаться коллективом и от коллектива ничего нельзя скрывать.

Фамилия у Евы Петровны была Красовская, поэтому, когда класс ещё не был передовым, ей придумали прозвище Евица-красавица. Потом прозвище забылось, но время от времени отдельные несознательные и нетипичные личности, вроде Климова, вспоминали его. Вот и сейчас Кирилл слышал, как длинный Климов сзади почти беззвучно напевает на мотив хора из «Евгения Онегина»:

Есть в самом деле хотелось, сидели без обеда. Столовая в первые дни учебного года не работала, а в буфете была такая толкучка, что лучше и не соваться. Кирилл, правда, попробовал на предпоследней перемене, но раздумал и отдал двадцать копеек Петьке Чиркову, который признался, что вот-вот помрёт от голода…

— А зачем сидим? — вдруг спросил Климов.

— Ждём, — сообщила Ева Петровна. — Ждём, когда кто-нибудь из этих четверых признается или расскажет, как было дело.

— А если не признается?

— Тогда… очевидно, придётся вызывать милицию.

— Так давайте вызывать, — предложил Кирилл.

— Правильно, — поддержал Кубышкин. — А то кушать хочется.

— Тебе полезно похудеть, — сказала Ева Петровна и опять заговорила о пятне, которое легло на тимуровский правофланговый отряд и школу. Потом подняла Женьку Черепанову и велела высказать своё мнение. Женька была бессменная председательница совета отряда. Она встала и начала говорить, что те, кто совершил этот безобразный поступок, опозорили класс и должны признаться, если они ещё хоть капельку дорожат званием пионера. А если Кирилл Векшин ни в чём не виноват, то ему надо вести себя не так, а воспитанно…

Кирилл смотрел на Черепанову без всякой злости. Женька говорила те самые слова, которые принято говорить на собраниях, когда кого-нибудь обсуждают.

Женька была красивая, и Кирилл смотрел на неё с удовольствием. Он не испытывал к Черепановой никаких чувств, но глядеть на неё было приятно: как на красивую открытку или статуэтку. Почти все девчонки за лето вымахали в высоту, стали больше мальчишек (Кубышкин презрительно сказал: «Во, лошади. Теперь им на танцах десятиклассников подавай»), а Женька осталась прежней. Она была невысокая, стройненькая, с мальчишечьей русой причёской и длинными серыми глазами.

— …А Векшин вообще всех нас удивляет. Это кошмар какой-то, — закончила Черепанова свою речь и бросила на Кирилла очень осуждающий взгляд.

— Дура, — полушёпотом сказал Кирилл.

— Сам, — так же ответила Женька.

Кирилл перестал слушать и повернулся к окну.

По другой стороне улицы брела послушная вереница детсадовских малышей в пёстрых маечках и трусиках, в белых панамках. Впереди шла одна воспитательница, позади другая. Ребятишки — наверное, младшая группа. Трёхлетние пацанята.

Кирилл подумал, что он будет в десятом классе, когда Антошка станет вон таким. И, как всегда при мысли об Антошке, толкнулась в нём упругая тёплая радость.

Что бы ни случилось, какие бы горести ни подкараулили Кирилла, всё равно есть у него братишка. Круглощёкий, улыбчивый, славный Антошка…

Конечно, бывает всякое: иногда почитать хочется, а он вопит; надо бежать к Деду, готовить паруса, а ты отправляешься в молочную кухню за Антошкиным обедом… Но, боже мой, как всё-таки здорово, что он есть на свете — настоящий родной братик! Как он смотрит на Кирилла, как слушает песни…

А между прочим, на кухню и сегодня надо бежать. И скоро… Кирилл встал и взглянул на большие часы за окном — они висели на столбе у сквера.

— Что, Векшин? Ты всё-таки решил признаться? — спросила Ева Петровна почти благосклонно.

— В чём? — удивился Кирилл.

— Что значит «в чём»? В том… что я сказала: «Пусть встанет тот, кто виноват».

— Извините, я не слышал, — холодно сказал Кирилл.

— А, ну конечно! Слова классного руководителя для тебя пустой звук. Тогда с какой стати ты поднялся?

— Чтобы на часы взглянуть, вон там на улице.

— Смотреть на часы бесполезно, — сообщила Ева Петровна уже не Кириллу, а классу. — Сидеть будем, пока не выясним.

— Я сидеть не буду, — спокойно сказал Кирилл. Он и в самом деле был сейчас спокоен. Только глубоко внутри дрожала тугими струнками сдержанная злость. Уже не обида, а просто злость.

— Бу-удешь, голубчик…

— Не буду. Мне в молочную кухню надо идти за питанием для брата. Его в четыре часа кормить полагается.

— Ты опять лжёшь, — утомлённо произнесла Ева Петровна. — Если бы ты ходил в эту кухню, мама дала бы тебе записку и тебя бы никто не стал задерживать на репетициях. А ты прятался, чтобы не ходить на хор.

— Потому что дело не в кухне. На хор я бы и так не пошёл.

— Из ложного принципа и глупого упрямства.

— Мне надо идти, — сказал Кирилл. — Серёга, выпусти.

Серёга Коробов выбрался из-за парты, освобождая проход. Класс наблюдал за Кириллом с молчаливым интересом. Кирилл пошёл к двери.

— Какой нахальный! — громким шёпотом сказала Элька Мякишева.

Ева Петровна встала у порога.

— Имей в виду, Векшин, если ты попытаешься уйти, я сообщу директору… что для тебя, оказывается, не писаны никакие школьные правила.

Кирилл остановился перед ней.

— Они для Антошки не писаны, — сказал он с ощущением полной и радостной правоты. — Разве есть правила, чтобы трёхмесячного малыша морить голодом? Он, пожалуй, покажет правила… Разрешите, пожалуйста, пройти.

Ева Петровна хотела что-то сказать, открыла рот… и посторонилась.

Когда Кирилл был уже в коридоре, он услышал:

— За портфелем пусть явится отец.

Кирилл обернулся.

— Он бы и так пришёл, если надо. Зачем портфель? Как выкуп, что ли?

— Вот именно! Для гарантии. Если я не дозвонюсь.

«Звони, звони», — сумрачно подумал Кирилл. Дома телефон не работал второй день: ремонтировали кабель, а на работе у отца недавно сменили номер.

Внизу, у самого выхода, Кирилл встретил Зою Алексеевну, которая учила его в младших классах. Он улыбнулся и приготовился сказать: «Здрасте, Зоя Алексеевна». И вдруг увидел, что она смотрит на него странно. Без обычной улыбки.

— Кирюша… Что с тобой случилось?

Она смотрела так, словно у неё что-то сильно болело. Или не у неё? Кирилл вдруг отчётливо вспомнил, как в третьем классе, в весеннем походе, она с таким же лицом бинтовала Петьке Чиркову разбитый локоть.

— Что, Зоя Алексеевна? — спросил он, уже догадываясь и всё-таки не веря.