Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии
— Ну, Бенци, как он на ваш взгляд? — спросила она, и мне трудно было понять, обращается ли она ко мне как к другу или как к врачу.
— Он выглядит прекрасно, — заверил я ее с улыбкой. — Боюсь только, как бы он не потерялся между этими своими важными и самыми замечательными врачами, которые отвечают за него, — добавил я и тут же пожалел о сказанном, потому что увидел: она переживала за него так, что каждое сомнение, высказанное со стороны, мгновенно нарушало ее душевное равновесие.
— Что вы имеете в виду? — спросила она.
— На самом деле — ничего, — сказал я, пытаясь ее успокоить. — Но случайно заглянув сюда, я обнаружил, что у него температура, и оказалось, что рядом нет никого, кто дал бы ему жаропонижающую таблетку, потому что для этого пришлось бы разбудить профессора Левина, — как будто только ему одному во всей больнице это под силу.
— Я этого не понимаю. А вы… вы тоже не можете дать ему эту таблетку? — спросила она с таким наивным доверием, что у меня защемило сердце, еще больше оно защемило, когда я увидел ее глаза без очков — ведь до этой минуты без очков я видел ее только в те мгновения, когда мы занимались с ней любовью.
— Конечно, — с полной уверенностью сказал я. — Конечно, я могу. Пусть у него даже небольшая температура — почему он должен страдать?
Но на самом деле беспокоила меня вовсе не температура. Все мои мысли упрямо вращались вокруг возможности возникновения вентрикулярной тахикардии, которая могла внезапно перейти в вентрикулярную фибрилляцию.
Я забрал множество распечаток ЭКГ Лазара, сделанных с момента операции, чтобы получше вглядеться при полном свете луны этой осенней ночью, а вглядевшись, увидел длинные полоски быстрых сокращений предсердия, которые отличались от обычных, нормальных; их было пять или шесть в ряд, и формой они тоже отличались от нормальных — в них же явно доминировал синусоидальный ритм, который заставлял меня предполагать его вентрикулярное происхождение. Даже несовершенные, как у меня, познания в кардиологии были достаточны, чтобы дать пищу моим страхам и привести меня к мысли сфотографировать эти результаты ЭКГ и взять их назавтра с собой в библиотеку, а там повнимательнее изучить их или даже добраться до находящегося в Иерусалиме профессора Адлера, и от него услышать, что он скажет. Кажется, впервые с тех пор, как я начал работать в больнице, я чувствовал себя настолько уверенным в своей правоте, что только мой возраст и не слишком большой профессиональный опыт удержали меня от того, чтобы немедленно тут же, посреди ночи, отправиться к профессору Хишину и попробовать обсудить сложившуюся ситуацию — ситуацию, не разобравшись до конца в которой мы рисковали попасть ь катастрофу. Но…
Но я оставил свой пост в палате скорой помощи, и ни на минуту не забывал, что этот факт в любое мгновение мог быть обнаружен. А потому я прошел в дежурку к медсестре, находившейся в конце коридора, и выписал для Лазара две таблетки парацетамола и капсулу с пятью миллиграммами валиума для его жены, а после того как убедился, что эти таблетки и капсулу они приняли, удалился, пообещав появиться назавтра поближе к полудню, — я должен был дать такое обещание, поскольку видел, что, несмотря на непоколебимое доверие, которое они питали к своим именитым больничным друзьям, они испытывали, быть может, даже неосознанно, некую зависимость — в хорошем смысле слова — от некоего молодого врача, который сопровождал их по Индии.
А потому, проснувшись довольно поздно следующим утром, я не отправился в Иерусалим, как обещал своим родителям, желая помочь им с Шиви, которая, по уверению моей матери, была в полном порядке и доставляла им массу радости, а вместо этого просто позвонил им и принес глубокие извинения. А поскольку я не знал, как объяснить даже самому себе все нараставшую внутри меня тревогу, касавшуюся состояния Лазара, которое вынуждало меня оставаться в максимальной близости к больнице, я предпочел не скрывать ничего и выложил им всю правду, не вдаваясь, впрочем, в детали медицинского характера, и эти разумные, рациональные люди должны были довольствоваться какими-то таинственными моими предчувствиями на том основании, что они привыкли во всем доверять мне.
За шесть часов до начала моего дежурства я уже вернулся обратно в больницу, где отправился в библиотеку, чтобы разобраться с показаниями ЭКГ и освежить мои знания об аритмии. Но после всех моих штудий прояснения в моих мозгах не наступило — получалось, что в некоторых случаях артериальные сокращения вполне могли выглядеть на ленте ЭКГ, как вентрикулярные. Эта неопределенность только усилила мое беспокойство, источник которого был для меня еще менее понятен, чем прежде. Я отправился в кардиологическую палату интенсивной терапии и начал просматривать распечатки ЭКГ больных, перенесших острый инфаркт миокарда в самое последнее время, а затем, выбрав подходящий момент, попросил дежурного врача показать мне ЭКГ с несомненными признаками вентрикулярной тахикардии. Вооруженный этими распечатками, я вновь отправился на девятый этаж, чтобы посмотреть, как себя чувствует Лазар. В кафетерии я услышал от двух психиатров, навестивших его, что он выглядит и действует «как тигр-людоед» и что завтра — или днем позже — его, скорее всего, перевезут домой, а еще через неделю он вернется в больницу и снова начнет владычествовать, заняв свое руководящее кресло.
Двое психиатров рассказывали все это, кипя бессильной яростью и не жалея желчи, поскольку Лазар отверг их предложения, превратив исполненный надежды визит в суровое поле битвы, ибо он был одержим своей очередной новаторской идеей — отделить от больницы отделение психиатрии, превратив его в самостоятельное коммерческое подразделение.
— Пусть решают свои душевные проблемы за пределами больницы, — сказал он мне, улыбаясь от уха до уха, когда я пересказал ему разговор двух психиатров. — Где? Да где угодно, только не здесь.
Отдельная палата, которую в последний раз я видел залитой лунным светом, сейчас была полна удушающего аромата цветов, но более всего напоминала нечто вроде офиса из-за двух телефонов, стоявших на полу возле кровати, и Монблана деловых папок рядом с подносом для еды. Левин делал тщетные попытки как-то ограничить поток посетителей, но Хишин, стоявший у постели Лазара, был, скорее, восхищен, чем озабочен столь явным приливом энергии у его больного. Температура у Лазара пошла вниз. Повязки были сняты, и сквозь распахнувшуюся больничную пижаму четко виден был ровный, уходящий от горла вниз шов.
Дори сидела в углу, слушая болтовню секретарши Лазара. Она успела сделать макияж и облачиться в элегантный костюм; туфли на ее стройных ногах были, как всегда, на высоких каблуках… словом, выглядела она так, словно она, как обычно, целый день провела у себя в юридической конторе, а затем прошлась по дорогим магазинам… последнее, правда, она и на самом деле совершила, если судить по сверткам и пакетам, сгрудившимся у ее ног. Намеренно не обращая внимания на секретаршу, я внезапно повернулся к ней.
— Собираетесь ли вы снова провести ночь в палате?
В изумлении она лишь закивала головой, как если бы я на самом деле знал, что она предпочтет спать, скрючившись, в кресле, только бы не оставаться одной, пусть даже в собственной удобной кровати. Эта мысль пронзила меня, но легко, словно касание пера. Несмотря ни на что, между нами никогда не возникало отталкивающих моментов. И огромная волна любви к этой уже немолодой женщине, которая смело достала сигарету и зажгла ее в закрытой наглухо палате, — к ужасу профессора Хишина, который в этот момент появился в комнате и, простерев к ней обе руки, пытался остановить ее в попытке отравить всех нас, — охватила меня всего, словно мифическое облако.
* * *Возможно ли, что в глубине души я хотел смерти Лазара? Эта скрытая, тайная, подспудная мысль, пропитанная какой-то сладостью и раз за разом посещавшая меня с непонятным мне самому упорством с момента нашего полета домой из Рима, ныне напомнила мне о себе снова и заставила выйти на небольшой балкон, а там — перегнуться через перила, как если бы я был не против выпасть наружу, решив тем самым все проблемы раз и навсегда. Одновременно Левин вытащил на этот же балкон Хишина, желая познакомить его с результатами некоторых проверок, доставленных ему только что, включая исследование вентрикулярных функций, полученное методом радиоактивного сканирования. Хишин надел очки и бегло просмотрел результаты. Выглядел он совершенно безмятежным.
— Это можно было предсказать, — разобрал я слова, произнесенные его глубоким, уверенным голосом. — Не нужно быть кардиохирургом, чтобы понимать, что сердечная мышца перенесла страшное потрясение в процессе хирургического вмешательства и продолжительного взаимодействия шунтообразующего аппарата. Этим вполне объясняется ее плохое функционирование.
