Илья Зверев - В двух километрах от Счастья
Дело тут в душевной коррозии, угрожающей многим. Ведь вывешивая график, ратуя за него или даже молчаливо осуждая эту бумажку, порядочные люди как бы признают допустимость, легальность, терпимость в известных условиях фальши, пустословия, а проще говоря, самой наглой брехни.
Автор письма из Запорожья пытается докопаться до корней этой истории:
«Одной из основных причин появления руководителя-краснобая является и некоторое несоответствие между его правами и обязанностями, несоответствие между занимаемой должностью и той ответственностью, которую он в силах на себя взять. Люди ждут от него, как от руководителя, многого, а он (то ли потому, что не уполномочен, то ли потому, что не научен или привык все согласовывать по инстанциям) не может дать этого ожидаемого многого. И вот, вольно или невольно, он прикрывает свою беспомощность громкими или негромкими, но словами. Словами-пустышками, а не делом. Он не уполномочен делать, но болтать уполномочен».
А вот письмо из другого края страны, с целины. Пишет Леонид Козуб из Есенкульского совхоза, Карабалыкского района, Кустанайской области:
«Я работаю трактористом в совхозе. Сейчас у нас горячее время: убираем хлеб и пашем зябь. В каждой бригаде имеется по нескольку уполномоченных. Помощь и совет от них в работе один: „Давай, давай! Поднажми смелей!“
Я хочу задать вопрос: что значат эти газетные строки: „с невиданным энтузиазмом“, „с небывалым подъемом“, „с огромным воодушевлением“ — в тех случаях, когда за ними не стоит дело? Эти фразы пусты, одни и те же, без конца и края и без изменений, неживые, шаблонные. Кто за это ответит?
Извините, если не так написал. Я не мастак в этом деле, всего лишь рядовой труженик-хлебороб».
Не стоило автору письма прибедняться. Он все правильно понял и точно сформулировал. И ответ на его вопрос может быть только один: возвращение каждому высокому слову первоначальной его силы и весомости. За это мы все должны бороться. И Леонид Козуб тоже: ведь он не хочет терпеть, он пишет в газету и требует уничтожить шаблоны, дать права только живому, настоящему слову.
Читатель из молдавского города Бендеры пишет об особой ответственности за слово всех, кто имеет отношение к газете, книге, радио. Он осуждает «наущение на славословие».
Может быть, это не очень точно сказано, но мысль автора письма достаточно ясна. В самом деле, мне недавно пришлось читать сочинение моей доброй знакомой, ученицы пятого класса Кати. Это сочинение на тему «Наш двор» было написано в высшей степени «лакировочно». Кроме нового благоустроенного дома во дворе торчало несколько кособоких дорогомиловских избушек. Но сочинительница ими пренебрегла и бессовестно утверждала, что «все ребята нашего двора живут в светлых и прекрасных квартирах». Когда я пристыдил ее, моя пятиклассница чуть смутилась и сказала:
— Но все же так пишут!
— Кто все? Ребята вашего класса? — с некоторой надеждой спросил я.
— Нет, вообще все.
Конечно, одиннадцатилетняя собеседница слегка перегнула. Но я не посмею утверждать, что у нее вовсе не было оснований так говорить. Достаточно вспомнить хотя бы потоки барабанных «табельных» стихов, появляющихся к каждой дате.
Главный конструктор судоподъемных сооружений, лауреат Государственной премии Олег Афанасьевич Фирсов пишет о том, что изобилие таких стихов «привело к снижению представления о поэзии».
Читатель И. Д. Выродов из Куйбышева прислал мне целую пачку вырезок: небольшую, но впечатляющую коллекцию образцов газетной трескотни.
«Правлению колхоза и партийной организации следует серьезно заняться производством молока».
Или:
«Доходить до каждой доярки, до каждого скотника, помочь им добиться успехов, создать все условия для высокопроизводительного труда…» и т. д. — вот выдержки наудачу из присланной товарищем Выродовым статьи, взятой им из местной газеты.
Ведь что тут страшно: все эти пустопорожние призывы выглядят вполне благообразно, обыкновенно, нормально. Мы так притерпелись, что совершенно не замечаем противоестественности, дикости подобных поучений.
Авторы писем с гневом пишут о том, что мы еще не считаем чрезвычайным происшествием каждую победу пустословия. Ведь совсем еще нередко большие и важные дела без остатка уходят в слова, улетучиваются бесследно. Приходит на память классическая история с пароходиком. Кажется, он назывался «Катя». Тщеславный капитан достал где-то для этого буксиришки мощный гудок, полагающийся океанскому кораблю. И вот подведомственная ему калоша стала сотрясать океанским ревом тихие речные берега. Но сдвинуться с места она уже не могла: весь пар уходил в гудок. Аналогия тут невеселая. На заводах, на фабриках, в учреждениях некоторые руководители считают своей главной задачей погромче гудеть. И всем нам надо жестко подсчитывать: сколько трудовой энергии расходится впустую, сколько пара «уходит в гудок».
Авторы всех писем единодушны в своей ненависти к суесловию. И, собственно, в моих комментариях нет нужды. Но в некоторых письмах повторяется одна мысль, требующая особого внимания:
«Есть важное обстоятельство, которое лишает статью „Обеспечено мыслью и делом“ пятидесяти процентов убойной силы. Нет конкретных адресов. Мне-то они и не нужны. Я понимаю вашу цель и ваши обобщения, но массовому читателю как-то неприятно, когда нет конкретности: имен, названий строек или организаций, дат, адресов!» — пишет москвичка Римма Евгеньева.
Мне, честно говоря, не очень понравилось у автора письма такое отделение себя, «понимающей», от массы «не понимающей». Однако, по сути, это соображение очень серьезное.
Товарищ Немков из Балашихинского района тоже требует непременно и всегда клеймить негодное «конкретно, невзирая на лица». А проектировщик москвич Евгений Ромашков, приветствуя статью, в последних строчках лукаво и понимающе замечает:
«Вы все-таки хитро обошли острые углы! Вы не назвали имен, и что дает повод конкретным виновникам, отбросив газету в сторону, сказать: это не про меня. А многие из них и вовсе не будут читать, если только их не ткнут потом вышестоящие…»
Скажу сразу, я глубоко убежден, что ткнуть в пустобрехов могут и просто обязаны по совести не только «вышестоящие», но и «нижестоящие» (это, конечно, противная терминология — «вышестоящие», «нижестоящие»), И надо иметь в виду, что статья была написана не для того, чтобы производители пустых слов почувствовали себя пристыженными, так сказать усовестились самосильно. Цель статьи: еще раз напомнить, что открытая и беспощадная война пустому слову — это дело всех порядочных людей.
Теперь о главном. М. Вайсман из Эстонии, по-моему, очень точно пишет о том, что надо препарировать не просто конкретное учреждение, не просто бюрократа и ханжу, а явление.
Обобщать (не говорить «вообще», а именно обобщать!) — не значит обходить острые углы. Чаще всего это значит атаковать их в лоб.
В конце сороковых годов редактор газеты, в которой я работал, человек до крайней степени чуткий к «духу времени», изо дня в день заклинал нас:
— Только не обобщайте!
Это было убийственное по тем временам слово. Отдельные, конкретные отрицательные факты — пожалуйста. Только надо было подчеркнуть, что они отдельные, нетипичные. Обольстительное, убаюкивающее слово: «нетипично»…
Те времена ушли. Откровенная оценка положения в сельском хозяйстве, беспощадное изобличение очковтирателей всех рангов, наступление на бюрократизм — все это примеры обобщений, открытого, развернутого по всему фронту боя. Идет бой с явлениями тяжелыми, а не только с отдельными частными недостатками, «подчас кое-где еще имеющими место». Сама жизнь, меняясь, показала нам созидательную силу подлинных обобщений. Размышляя обо всем хорошем и худом в нашей стране, мы не хотим больше говорить себе: «Стоп! Дальше нельзя! Дальше табу!» У нас большой, дорого оплаченный опыт. Мы хотим додумывать все до конца. И это, по-моему, одна из самых важных примет времени.
Эстонский читатель, которого я уже упоминал, немного грустно заметил в своем письме, что борьба с пустыми словами предстоит трудная и долгая («мысль эта отнюдь не от пессимистической настроенности, а от жизненных наблюдений», — пишет он). Да, у каждого из авторов писем, к сожалению, предостаточно наблюдений такого рода. И хотя в статье, вызвавшей их отклик, не была названа ни одна фамилия, каждый узнал ее героев, известных ему, вполне конкретных людей.
Москвич товарищ Ромашков требует, чтобы газеты «почаще радовали читателей зубастой критикой и, конечно, сообщениями о ее результатах».
И ему как бы отвечает товарищ Вайсман:
«Желаю, чтоб статья подкрепилась действенностью. Не такой действенностью, что там-то снимут такой-то щит (в статье, если помните, упоминался придорожный щит с идиотски бессмысленным лозунгом). Имею в виду действенность в государственном масштабе».
