Виктор Ерофеев - Страшный суд. Пять рек жизни. Бог Х (сборник)
Можно, в конце концов, обойтись и без оглушения. Для этого тебя фиксируют за верхнюю челюсть петлей-удавкой, заводя ее за затылок. Затем укладывают на спину и делают разрез от правой ноздри через глаз к верхнему краю лба и до отверстия, образовавшегося при удалении левого уха. Обрезают плоть вокруг заднепроходного отверстия, очищая фекальные загрязнения, а в твоем случае и вокруг твоих нежных придатков. Кожу снимают с рук и ног, отделяя ее кулаком с оттопыренным пальцем. В День Мертвых я приду на кладбище с сакральными цветами календулы. Очень рядом начинается пустыня. Я чувствую ее суховатое дыхание. Мое загоревшее на далеком от родины пляже лицо приятно пахнет можжевельником и мятой. Мексиканские улыбчивые скелеты будут порхать вокруг нас и играть на гитаре. Твое тело лучше обрабатывать в подвешенном состоянии для получения чистых продуктов.
Мы из Интернета
Не снимая рубах, пыля по магистральной сети, богоносцы шли и пели: «Бух, бух, соломенный дух!»
Я моюсь грязной водой, стекшей с тел мывшихся до меня женщин.
Наевшись пасхальных крошек, мыши превращались в летучих мышей.
Арабский пупок — молоток.
На всякий случай я прячусь во ржи.
Катаюсь по полю, чтобы быть сильным.
Не торгуясь, куплю у араба негодную лошадь.
Три дня буду откармливать ее хлебом.
В магазине куплю ей сыра.
Куплю сосисок.
Вымажу лошадиную голову медом.
В гриву вплету ярко-красные ленты.
В глаза воткну проблематичные цветы папоротника.
В уши — вербу.
Под хвост — черемуху.
Змеи устремятся на свои свадьбы.
Ноги спутаю веревками.
Надену тулуп навыворот.
Мой заголовок: христианин.
Арабка — имя узла.
Арабка — почти интуитивное понятие; термин, описывающий IMHO [98]всю совокупность домашнего каталога.
Я прижгу тебе груди горячей соломой.
Два старых жернова привяжу на шею.
Спущу в прорубь.
Из болота выбегает белая лошадь.
Рады ли гости хозяевам?
Арабка ходит по уши в крови.
Чего не скажешь об арабах.
Нужно (это мой must) устроить проводы клопов и блох.
Мухи вы, мухи, комаровы подруги, пора умирать.
Сегодня мы не станем выгребать из печи золу.
Араб идет — я прямо на него, хотел схватить за горло зубами, а он положил мне руку на голову и говорит: «Ты чего?».
А ничего.
Танцы — наше ночное программное обеспечение.
Танцы — наше средство навигации.
Танцы обеспечивают мне доступ к арабским ресурсам на заломе.
Пусти меня, — говорит арабка, — отогрей меня, болят мои косточки, залежались.
Черные волосы моей host упакованы в золотой платок. Миндалины глаз обозначены в главном меню нецветной фотографией.
Милая, — отвечаю, — пропускная способность моего канала равна единице.
Dial up — жаргонное (но широко употребляемое) название способа связи. Она отсасывает меня из ушей.
«Входящие» — они с веником.
Место пахнет шалфеем, капустой и псиной.
В девках останусь — мимо иди.
Хотя она и ложилась спать, подпоясавшись мужским поясом, хулиганы выкрали человеческую дитятю из утробы спящей матери. От стыда и страха удавилась.
Больных стариков христиане сдают в баню. В одиночку в банях старались не париться. Подушку покойника набей гробовыми стружками.
Чего не скажешь об арабах.
Христиане не едят кус-кус.
Не приглашают матерей на новоселье.
Не красят ногтей в зеленый цвет.
Не торгуют духами от Паолы Пикассо.
Не варят настой из белых ягод дуба.
Христиане ебутся глухо, с иступленными лицами.
Чего не скажешь об арабах.
Арабы помогают себе при ебле руками.
Привези белой ткани из города!
Арабка, имеющая довольно приличный объем, время от времени подмигивает мне левым глазом. Язык улыбочек у нее общепринят.
Чего не скажешь о христианах.
А в остальном у них всё то же, что у нас.
Старость начинается в 47 лет переходом на сторону смерти.
Вдова Клико — на моторолле. Она зовет нас за собой в режимный модем монастыря.
В страхе смерти есть что-то есть. Я не солдат, побирающийся на паперти.
Сегодня я — брезгливая пыль.
Сегодня я — новый тип терминала, непростительное ругательство, ссылка в Углич, зернистые, шелудивые мегалиты-мезиры Карнака.
Я — всемирная паутина.
Чего не скажешь об арабах.
Сила лобного места
В моем городе воздух — цвета прозрачного молока. Это твои льются струйки. Ты делаешь выставку «Женское мочеиспускание». Под лозунгом: Больше в Москве туалетов для баб. Это ты крупным планом позируешь на мочеиспускательных фотографиях. Твоя нижняя половина. Катя — сердце мое! Я тебя рыщу. Я затолкал в машину весь этот несвежий человеческий фарш, чтобы что? чтобы зачем? чтобы найти тебя.
С перебитым носом ты куда? делась? в черных колготках.
Патриарх всея Руси благословляет тебя расписывать Елоховский собор. Московская архитектура, московская живопись, московские нравы достигли высокого уровня. Мостовая морщится у тебя под ногами. Андрей Рублев в юбке в легкий горошек сбежал. Сил на то, чтобы дать точный адрес, у тебя не нашлось.
Московское население активно участвует во всех событиях. Среди монахов тебя не оказалось. Я знаю, что в конце концов ты окажешься под черными колготками мужчиной. Ты обещаешь подарить мне свои иконы.
Ты обещаешь подарить мне свои картины 2 на 2, где много кошек, русалок с волосатой грудью и бас-гитаристов, чтобы я завесил ими всю мою квартиру. На Солянке твоя новая выставка: присесть и пописать в ведро. С помощью туалетного приспособления «ёршик» ты окропляешь мочой всех собравшихся конкретных подонков. Ты писаешь в ведро через черно-красные трусы, чтобы не брызгало. Встаешь, снимаешь трусы, надеваешь на голову устроителю весь этот траур, в узких очках. Все обрадованно начинают щелкать, из новых, светских и желтых, газет. Приезжаем: где она? Как, уже уехала? Прямо так конкретно и уехала? Одна? Куда? К патриарху? Косой, где Катя? Она от меня сбежала в метро. Куда? Я разворачиваю широким жестом поверхностный план Москвы.
Москва-река в своем левом городском изгибе похожа на удивленный пенис при прерванном коитусе, в правом — профиль лысого победоносного мэра со вздернутым носом. Все улицы переименованы, проехать никуда невозможно. Давай-ка, мать, в метро! Москва является крупнейшим арсеналом и складом продовольствия. Пребывание в Москве гибельно для войск Наполеона. Почему бой за сортиры ограничен исключительно мочеиспускательной темой? Канализация не врет. Царский указ 1714 года о запрещении возводить каменные строения где бы то ни было, кроме Санкт-Петербурга, приостановил строительство Москвы практически навсегда.
Длинная Танька читает в метро «Философию в будуаре». У нее новый френд: Джеймс Джойс.
Меня вырастил Сталин. В честь 800-летия Москвы я родился в коммунальной квартире на Можайском шоссе. Мое рождение ознаменовалось различными чудесами. В Москве в одну ночь выросли без всякой человеческой помощи семь красавцев высотных домов: Университет на Ленинских горах, гостиница «Украина», Министерство иностранных дел на Смоленской и некоторые другие здания. Руководители партии и правительства признали целесообразным провести в стране денежную реформу и, посетив меня на Можайском шоссе, подарили мне много новых денег с изображением самих себя. История не знает выходных дней, Катя. Я лишился невинности в полтора года. Москва не любит затяжного полета девственников. Я запускал пятаки на орбиту в метро на станции «Маяковская». Я знаю, о чем говорю. Меня лишила невинности трехлетняя троюродная сестра Лена во время игры под диваном. Мы тогда переехали жить под диван на улицу Горького.
Я долго не говорил. Даже «мама» не говорил. По Благовещенскому переулку мимо комиссионного магазина с маленькими окошками шли строем милиционеры в баню. Я яростно закричал: почему так много милиционеров?! Будущий помощник Брежнева считал, что это было начало моей диссиды.
Наш шофер Коля сделал предложение нашей домработнице Марусе. Она, беззубая, закрыла мне глаза. Мы проехали мимо дорожно-транспортного происшествия. Оказалось, однако, что он женат. Мы расстреляли его у Кремлевской стены. Не жалею об этом. Это вписывалось тогда в нравы наивно-жестокого времени. Маруся отщипывала хлеб и ела. Не отщипывай, — сказал ей Коля.
С ласковыми почестями он там же и похоронен. Москва — крупнейший научный центр СССР. После отмены крепостного права, несмотря на общий рост, снижался удельный вес текстильной промышленности. Матрешки — японское изобретение.
Мой папа — генерал и старьевщик. У него шинель мышиного цвета. За ним бегают дворовые мальчишки и дразнят немцем.
