Юрий Вяземский - Если столкнешься с собой... (сборник)
Она взяла пепельницу, повертела в руке.
– С остервенелым упрямством продолжала я «заигрывать» в памяти свое прошлое, эпизод за эпизодом, пока не добралась до самого прекрасного, самого нестерпимого для меня теперь момента, кроме которого «стирать» было уже нечего… Нет, я не могу вам его пересказать. Понимаете, почти лишенный внешних событий, это был момент абсолютного моего счастья, непередаваемого, всепоглощающего, астрального, как теперь говорят… Я была уверена, что уж его-то мне ни за что не удастся уничтожить, забыть. Это было бы все равно что забыть самое себя… На самом деле мне понадобилось чуть более часа, чтобы и от него избавиться. Я сидела на холме, вспоминала самый счастливый момент своей жизни, как можно детальнее, но крошечными кусочками, прерывая их воспоминаниями самых ближайших ощущений… Погодите, сейчас объясню чуть понятнее… Представьте себе, что вы вспоминаете какой-то эпизод из вашего прошлого, но вдруг заставляете себя прервать воспоминания, смотрите себе под ноги, видите, скажем, камень или что-либо еще, быстро отворачиваетесь от него и усилием воли заставляете себя как можно точнее представить этот только что увиденный вами предмет. А потом продолжаете свои воспоминания с того места, где вы их прервали, но, вспомнив самую малость, снова сосредоточиваете все внимание на каком-нибудь предмете. Ну, и так далее… Так я и поступала. И постепенно память моя словно трескалась, расползалась в разные стороны, а сквозь трещины проглядывали желтые цветочки мать-и-мачехи, выступы и выемки камня, голые кусты и за ними широкое и мертвое поле, которое словно заполняло меня изнутри, становясь как бы единственным моим содержанием, в котором уже все слилось и смешалось – и прошлое, и настоящее, и будущее… Убаюкивающее чувство какой-то целостной пустоты заполнило меня. Вот именно: я словно до краев наполнилась этой пустотой и ощутила себя как бы в подвешенном состоянии, словно парящей в воздухе. Мне хотелось как можно дольше пребывать в этом блаженном состоянии, задержать его, унести с собой… Но едва я открыла дверь своей квартиры, мне навстречу выбежал Аркадий. Он был вне себя. Лицо его пылало, взгляд безумно метался, губы кривились и дергались; мне показалось, что он пьян… Он кричал мне, что его терпение лопнуло, что он завтра же подает на развод и ни минуты больше не желает оставаться под одной крышей с изменившей ему женщиной. Он кинулся к себе в кабинет, побросал в портфель какие-то книги и рукописи, потом побежал в ванную, взял там бритву, зубную щетку, сорвал со стены полотенце вместе с крючком, на котором оно висело… Глядя на мужа, я готова была выть от страха и отчаяния. Все внутри меня кричало: нет у меня никакого Сережи! Я люблю одного тебя! Неужели ты не понимаешь? Это ты меня разлюбил! Ты изменил мне!.. Но я не пошевелилась, не произнесла ни слова. Я понимала, что иначе – все пропало… Он ушел, а я долго еще стояла возле двери, гладила ее и шептала ей, точно это был Аркадий…
Она взяла солонку и поставила ее перед собой.
– Дальше будет уже совсем сумасшествие. Но ведь я вас предупреждала… Едва рассвело, я вышла из дому. Было какое-то прозрачное, искрящееся, пахнущее утро. Казалось, что пахнет даже солнечный свет и он-то и пропитывает своим ароматом все окружающее… Я не узнала своего холма: он был весь усеян цветами, маленькими подсолнухами мать-и-мачехи. Среди пустого поля этот цветущий холм казался нереальным, миражем каким-то, галлюцинацией… Впрочем, я уже говорила вам – была весна… Я провела на холме, наверно, несколько часов и все себе уяснила. Я поняла, что надо и дальше идти по избранному пути. Я чувствовала себя ребенком, испуганно остановившимся на пороге пустого зала, в котором он обречен жить и который ему предстоит чем-то заполнить, все равно чем, хотя бы своими игрушками… Понимаете, мне трудно это объяснить. Я сейчас пытаюсь словами передать очень сложное ощущение… Я ведь тогда ни о чем не думала и в то же время все поняла. Мне в лицо дул мягкий ветер. Он словно омывал меня, очищал, успокаивал… Я заплакала. Не от печали и не от жалости к самой себе, но от какой-то огромной необъяснимой легкости…
Она взяла перечницу и поставила ее перед собой.
– Я вижу: вы догадались… Да, я снова начала представлять себе Сережу. Но, во-первых, я почти тут же поняла, что он никакой не Сережа; что человек, которого я хочу себе представить, не может носить такое имя; что у него вообще не может быть имени, по крайней мере, в самом начале моего пути. Во-вторых, теперь я пыталась представить его совсем не так, как раньше. Я приходила на холм, садилась на трубу и смотрела на камень. Вернее, не на сам камень, а на тень от него. Я фокусировала взгляд на этой тени, как бы всем своим существом погружаясь в нее, до тех пор пока все постороннее не исчезало из моего восприятия, и в этой тени я видела… Нет, не человека. Я видела то угол какой-то комнаты, то часть незнакомой улицы, то скамейку в парке и росшие за ней кусты сирени. На короткое мгновение я получала довольно отчетливое изображение какого-то неизвестного мне места, а потом все словно затягивалось дымкой и исчезало… Постепенно я научилась удерживать свои видения на более длительное время. Как только воображаемая мной картина начинала затуманиваться, я тут же сосредоточивала все свое внимание на какой-то одной ее точке – скажем, на крае скамейки или еще более мелкой детали – до тех пор, пока дымка не рассеивалась и я снова могла вернуться ко всей картине целиком… Не смотрите на меня так. Да, я вела себя как сумасшедшая. Да, вместо того, чтобы, вернувшись в свой опустевший дом, представлять себе Аркадия: как он приходит в чужую квартиру, как его встречает другая, чужая, красивая женщина, как он раздевается, ложится в ее постель, обнимает, целует, любит ее… Простите меня… Да, я не желала это представлять и доводила себя до галлюцинаций, пряталась в них, защищалась ими… Да, окружающие тоже считали меня сумасшедшей. Впрочем, они видели мое сумасшествие совсем в другом. Моя подруга и коллега по работе, например, однажды подошла ко мне и сказала: «Ты сумасшедшая! Когда ты мне рассказывала про своего Сережу, я тебе, по правде говоря, не верила. Я не верила, что, имея такого прекрасного мужа, как Аркадий, можно влюбиться в кого-нибудь другого. Но теперь вижу, что ты действительно сошла с ума и действительно влюбилась…» А через несколько дней после ухода Аркадия ко мне явилась его сестра. У нас с ней всегда были натянутые отношения; ко мне в дом она приходила лишь на дни рождения своего брата, и то лишь на круглые даты… «Милочка моя, по-моему, вы спятили, – заявила мне она. – Неужели вы не понимаете, что такие мужья, как Аркадий, на дороге не валяются». Она долго объясняла мне, какой необычайный человек мой муж; что я, между прочим, Бог знает что такое, а он – ученый с мировым именем; что, к ее сожалению, любовь зла, и он влюблен в меня до беспамятства, что никто ему не нужен и что он многое готов «принести в жертву», лишь бы я разрешила ему «вернуться в семью». Уходя, эта женщина выжгла меня взглядом и заключила: «А если вы не в состоянии ценить выпавшее вам счастье и если так уж вам приспичит – черт с вами, изменяйте ему, но только тихо, чтобы он об этом не догадывался. Нельзя же на каждом углу кричать о своих любовниках». А я молча слушала ее гневную отповедь и не понимала, что происходит. Вернее, я боялась поверить в реальность происходящего. И поэтому с еще большим упорством пряталась от охвативших меня надежды, нетерпения и любви к Аркадию… Я начала «путешествовать» – так я это называла. Сидя на холме, я мысленно представляла себе какое-нибудь хорошо знакомое место и, сконцентрировавшись на тени от камня, в своем воображении отправлялась туда. В моих путешествиях он всегда был рядом со мной, тот человек, которого я раньше называла Сережей. Я по-прежнему не могла представить себе его облик, но иногда – когда мне удавалось достичь максимальной концентрации – могла, скажем, как бы взять его под руку, или услышать рядом с собой его дыхание, или почувствовать его быстрое, случайное прикосновение… Так я посетила с ним многие любимые свои места, в которых раньше бывала с Аркадием. Это оказалось несложно. Теперь, когда я вытеснила из памяти Аркадия и все ощущения, с ним пережитые, не было ничего противоестественного в том, чтобы представить рядом с собой в этих местах другого человека. Наоборот, противоестественными казались мое одиночество и окружающая пустота, так что это новое, непривычное, но такое желанное для меня присутствие родилось как бы само по себе и закономерно, понимаете?.. Через некоторое время мне и холма моего не надо было. Я добилась того, что могла путешествовать в любое время, в любое место и почти в любой обстановке… Однажды я так увлеклась, так сконцентрировалась, что как бы увидела себя со стороны. Я шла под руку с каким-то мужчиной. И он и я были ко мне спиной, так что лиц их – то есть наших лиц – я не видела. Но я твердо знала, что это мы, что мы идем по аллее монастыря… Это был Спасо-Ефимьевский монастырь. Это был Суздаль. Свой медовый месяц, вернее, медовую неделю с Аркадием я провела в Суздале, в гостинице напротив Спасо-Ефимьевского монастыря.
