Видади Бабанлы - Когда молчит совесть

- Кто не пощадил невинного моего ребенка? Единственная она была у меня! Краса и свет моего дома, а-а-а-а...

Она била себя по голове, по коленям. Потом снова бросилась к Алагёз, гладила ее волосы. Легко, словно боясь причинить боль, стала трогать ушибы на лице и, наклонившись, целовала ссадины.

- Ну можно ли так, доченька? - приговаривала она. - За что ты причинила мне такое горе? За что оставила маму одну на земле? Как я стану жить без тебя, как вынесу нашу разлуку?! О-ох, о боже, о-ох!

Вдруг она выпрямилась, обернулась, глаза жадно обшаривали помещение. Ей вспомнилось, среди людей, собравшихся на ее крики, она видела, Вугара, неотчетливо, расплывчато... Но тогда она не успела сосредоточиться и теперь искала его. "Он - враг мой! Из-за него случилось несчастье! Все он, он, этот безродный..."

Вугар стоял в углу, возле двери, подавленный, жалкий. Горестные вопли Мархамат-ханум расслабили его, глаза были полны слез, и он с трудом удерживал их.

- Убийца! Он, он погубил невинное мое дитя! - Мархамат-ханум с криком подскочила к нему, одной рукой царапая его лицо, другой нанося удары куда попало. Вугар молча, выставив вперед руки, пытался заслониться. Этот его жест вызвал у Мархамат-ханум новый прилив ярости. - Я всю кожу сдеру с тебя этими ногтями! Труп твой растяну на полу! Не позволю, чтобы нога твоя ступала по земле! Не позволю!

Вугар не двигался с места, безмолвно перенося оскорбительную и бесстыдную ругань, проклятья.

- Что вы смотрите? Держите ее! - раздался чей-то задыхающийся возглас.

Это был Сохраб, он только что примчался в больницу. Услышав голос мужа, Мархамат-ханум разбушевалась еще больше.

- Уберите ее, чего вы ждете! - твердо повторил Сохраб. Какие-то люди в белых халатах, в немом изумлении наблюдавшие за разыгравшимся скандалом, словно очнулись. Два санитара схватили Мархамат-ханум за руки и отвели в сторону. Топая ногами, рыдая, во весь голос она кричала:

- Пустите! Не ваше дело! Пустите! Я должна сама расправиться с убийцей!

Легко вырвавшись из рук санитаров, она опять кинулась к Вугару. Но тут вмешался Гюнашли:

- Не смеши людей, отойди.

- Не вмешивайся! Ты не отец моему ребенку, ты враг его!

Гюнашли схватил жену за руку и оттащил.

- Отойди! - повторил он твердо.

Забыв про Вугара, Мархамат-ханум плача упрекала теперь мужа:

- Ты и сейчас ему на помощь пришел?! Он убил нашу дочь, а ты его защищаешь?!

Гюнашли, чтобы не нарушать приличия, не вступал в пререкания с потерявшей разум женой. Согнувшись от стыда и горя, он хотел подойти к телу дочери, но Мархамат-ханум преградила ему путь.

- Не смей! Нет у тебя права приближаться к ней! - пронзительно вопила она. - Не пущу!

Обычное спокойствие и выдержка покинули Гюнашли. Стиснув зубы, он грубо и резко отстранил Мархамат со своего пути. И в ту же секунду нестерпимая боль пронзила сердце, словно всадили в него острый кинжал. Все померкло вокруг, и он, покачиваясь, добрался до стены и прислонился к ней, прижимая руку к левой стороне груди.

Глава шестнадцатая

Сохраб Гюнашли не мог присутствовать на похоронах дочери. Там же, в больнице, врачи определили у него инфаркт, и две недели он пролежал между жизнью и смертью. Все самые тяжелые ночи Вугар провел возле его постели. Однажды, придя после работы в больницу, он увидел, что Гюнашли сидит, опершись спиной на подушки.

- Добрый вечер, профессор! - обрадовано воскликнул он. - Кажется, дела пошли на поправку?!

- Да, кажется, - печально улыбнулся Гюнашли. - На этот раз, видимо, удалось сбросить саван.

- Врачи не сомневаются в том, что вы поправитесь. Пройдет несколько дней, и я застану вас на ногах...

- Ах, врачи... - осунувшееся лицо Гюнашли помрачнело. - К сожалению, они понимают далеко не все! Человек сам себе главный врач. Никто, кроме него, не знает, какие рубцы оставили на сердце перенесенные страдания и волнения...

- Нельзя отчаиваться, профессор! Надежда и терпение лучшие друзья человека. Ведь это ваши слова...

- Надежды бывают разные, Вугар, одни основываются на реальности, другие на вымысле. Первые - неистощимый источник жизни, а вторые в народе называют утешением. Ну, а утешение, сам знаешь, что это такое.

Вугару очень хотелось рассеять мрачное настроение профессора.

- Утешение - тоже источник моральной силы, - сказал он. - В тяжелую минуту и от них немалая польза.

Гюнашли ответил не сразу.

- Все зависит и от человека, и от обстоятельств, - негромко сказал он.

- Прошу прощенья, профессор, но я не узнаю вас! Мне странно слышать подобные слова от такого человека, как вы. Безнадежность и вы - это несовместимо.

Гюнашли снова не спешил с ответом. Он поднял на Вугара усталые, с пожелтевшими белками глаза, долго и как-то грустно смотрел на него:

- Это не безнадежность, Вугар. Это реальный взгляд на происшедшее, да и на ныне существующее положение вещей.

Вугар хотел возразить, но, поняв неуместность своих поучений в разговоре с человеком, в течение одного месяца потерявшим двух самых дорогих ему людей, промолчал.

А Гюнашли медленно произнес:

- С возрастом наступает такая пора, когда человек реально начинает смотреть на вещи, бывает вынужден соразмерять свой жизненный потенциал да и просто физические силы. И тогда не только надежды, но и утешения кажутся странными...

Вугар улыбнулся:

- Простите, профессор, послушаешь вас и подумаешь, что говорит семидесятилетний или восьмидесятилетний человек, а вам всего пятьдесят пять исполнилось...

- Годы тут ни при чем, - грустно покачал головой Гюнашли. - Есть люди, которым и девяти десятков не хватает, не гаснет их жажда жизни. А есть люди другого типа. Они в пятьдесят полностью исчерпывают свой жизненный потенциал.

- Ну, вы-то не из тех, у которых так рано исчерпывается жизненный потенциал. У людей высоких идеалов и любовь к жизни всегда высокая.

- Может, ты и прав, - Гюнашли глубоко вздохнул и отвернулся к окну. Понизив и без того тихий голос, он продолжал: - У меня ведь нет права говорить от имени всех людей, я только о себе...

- Вот и напрасно, профессор! - возразил Вугар.

Гюнашли молчал, устремив задумчивый взгляд в окно своей одноместной палаты, неширокое, с двойными рамами, где виднелся маленький кусочек неба, уже погружавшегося в вечерние сумерки, и на фоне его - две гладкие верхушки кипарисов, что росли под самым окном. На одном из них ветки кое-где побурели, нарушив строгость линий. Второй был ярко-зеленый, свежий, словно его только что расчесали гребнем. Не отводя глаз от деревьев, Гюнашли заговорил:

- Странное место - эта больница, Вугар... Весь день лежишь один на один со своими мыслями, без всякого дела, не знаешь, чем себя занять. Только и сражаешься со своими недугами да сводишь счеты с самим собой. Думаешь, вспоминаешь минувшие годы и в результате видишь, как ты мало сделал. Даже и трети того, о чем мечтал, не успел претворить в жизнь.

- Это парадокс, который от нас не зависит, профессор. Я перечитал много книг, написанных о великих ученых, и не нашел среди них ни одного, в какую бы эпоху он ни жил, который бы остался доволен собой и тем, что он сделал. Мечты неисчерпаемы! И чтобы исполнить их все, одной человеческой жизни не хватит.

- Верно-то верно, - вздохнув, согласился Гюнашли. - Мечты неисчерпаемы. Но многое зависит и от самого человека. В большинстве случаев мы не умеем ценить время, забываем, что жизнь коротка. Не умеем правильно использовать минуты, часы. Засоряем мозг, сознание мелкими бытовыми проблемами, пустыми разговорами, ненужными пересудами, которые сковывают, ограничивают круг высоких мыслей и чувств.

- Кому бы это говорить, профессор, но только не вам! Среди всех ученых, с которыми мне приходилось встречаться, я не знаю ни одного, кто так, как вы, правильно распределял бы свое время, рационально его использовал. Если бы все так служили своему народу, родине, как вы, многого мы бы достигли!

Осторожно повернувшись на спину, Гюнашли взглянул на Вугара с легким укором:

- Я понимаю, успокаивать больного, пытаться рассеять его печаль - дело благородное. Но к чему эти преувеличения? Я никогда не был падок на похвалы...

- Я ничего не преувеличиваю, - краснея, ответил Вугар. - Это сущая правда.

Гюнашли медленно поднял руки и положил их под голову.

- Конечно же в развитии химической науки и промышленности нашей республики есть доля и моего труда. Жизнь моя прожита недаром. Однако истинный ученый не может довольствоваться только личными заслугами и достижениями. Я пришел к выводу, что по-настоящему счастлив только тот ученый, у которого есть продолжатели, который сумел вырастить талантливых учеников с большим будущим. Вот с этой точки зрения я счастлив. Я верю, что твое будущее будет блестящим, что ты пойдешь гораздо дальше меня и завоюешь в науке куда большие вершины. И в твоих победах будет продолжаться и моя жизнь как твоего учителя.