Александр Проханов - Политолог
— Невозможно… — прошептал Дышлов, вращая непонимающие, в бельмах, глаза. — Меня проклянут, как предателя…
— Вас проклянут, как предателя, если вы не примите мое предложение и станете цепляться за тонущую обреченную партию, большая часть которой уже на дне. Вы не представляете, какой океан компромата прольется на вас. Перед тем, как идти на нашу встречу, я заглянул в ваше досье и ужаснулся тому, что приготовили для вас мерзкие писаки, продажные телеведущие, беспринципные политтехнологи, политические киллеры, профессиональные отравители колодцев. Одни только пленки с вашими банными шалостями, где вы один, как русский богатырь, сражаетесь с пятью разгневанными голыми амазонками. Или фотографии вашей строящейся дачи, которая не уступает загородному дворцу Бориса Николаевича Ельцина. Или документы, по которым ваша фирма «Зюганнефтегаз» перешла под контроль ФСБ. Сведения о принадлежащей вам сети отелей и кемпингов в Ростовской области, которые используются для сексуальных развлечений и оргий. Интервью с матерью-одиночкой из сибирского города Усть-Кут, которая рассказывает, как вы ее соблазнили, она родила от вас, а вы отказываете ей в материальной помощи. Запись вашей беседы с Ельциным, где вы называете его крупнейшим русским политиком. Запись вашей беседы с Горбачевым, где вы присягаете на верность социал-демократическим идеалам. Это только несколько капель из того водопада, который прольется на вашу упрямую голову…
— Ничего этого нет… Фабрикация… Я выдержу клевету… Но не предам партию… — Дышлов шатался, как шатается бычок, оглушенный кувалдой. Его выпученные голубые глаза видели мир в красном цвете, — красный Потрошков, красная скатерть на столе, красные тарелки и ложки, красный стакан с коктейлем, наполненный его, Дышлова, кровью, которая хлещет из перерезанного горла.
— Вам не придется выдерживать клевету. Люди, которые передали партии тридцать миллионов долларов взамен мест в партийных избирательных списках, — это очень серьезные люди. Они создавали свои корпорации с помощью пластита, снайперской винтовки и яда диоксина. Они очень рассердились на вас, потеряв свои деньги. Состоялась закрытая встреча на вилле у Маковского, где вас приговорили к смерти. Несколько дней назад вашу машину обстреляли. Это было последнее предупреждение. Вас должны убить сегодня, сразу же после нашей встречи. Снайперы посажены по всему маршруту от этого особняка до вашей дачи. Только мое вмешательство удерживает их от исполнения приговора. Если вы откажетесь, я умываю руки. Больше не смогу контролировать этих необузданных, свирепых людей…
Дышлов взглянул в окно, за которым толпились близкие фасады, крыши, слуховые окна, и в дождливой дымке чудился слабый проблеск вороненой стали, тусклый лучик прицела.
— За что вы меня мучаете? — возопил он, закрывая лоб ладонями, как если бы ждал попадания пули. — Разве я не был вам полезен все эти годы? Разве нарушил данное слово? Изменил договору?
Стрижайло было жаль Дышлова. Он сострадал, видя, как сильный, успешный, с благополучной судьбой человек разрушается точными тупыми ударами. Потрошков орудовал грубой кувалдой, выбивая из Дышлова волю. Выколачивал стержень, на котором держалась личность. Вышибал шкворень, на который были нанизаны судьба и характер. Воля являлась движущей силой истории, в которой действовали бесстрашные беспощадные люди, отломившие от мира шестую часть суши, покрасившие ее в красный цвет. Воля гнула земную ось, заставляя мир вращаться в сторону коммунизма. Иссякание коммунизма было иссяканием воли вождей, последним из которых был Дышлов. Приведенный на заклание, качался под ударами тупой кувалды, которая выбивала из него остатки воли, и они шмякали в подставленный таз, как кровавые сгустки израсходованного коммунизма.
— Разве я отказывался сотрудничать? Нарушал обязательства? В самый разгар перестройки, когда выкормыш вашего Андропова, пятнистый олень Горбачев вовсю раскачивал рогами, наставленными ему Раисой Максимовной, ко мне на Старую площадь пришел человек с Лубянки. Предложил давать информацию о хромом черте Александре Яковлеве, у которого я в то время работал. Я согласился, и с тех пор союз нашей партии и ваших секретных органов был скреплен моим честным словом, и я его не нарушил ни разу…
Дышлов, заискивая и ненавидя, умоляющее и с угрозой взирал на Потрошкова, а тот размахивался и бил кувалдой в шерстяной телячий лоб, отчего у телка вздрагивали уши, выпучивались дурные глаза, выступала липкая кровь.
— Когда в начале 91-го вы затевали свой мерзкий путч, свой фальшивый переворот, готовились передать власть Ельцину и будоражили партию, — ваши люди поручили мне подготовить «Слово к народу», которое должно было стать предвестником путча, его мнимой идеологией, фальстартом восстания. Я выполнил ваше задание, создал документ, написанный, как «Слово о полку Игореве». И ваш путч, ваш дворцовый переворот приобрел черты восстания народа и партии…
Дышлов умолял о пощаде, надеялся продлить свою жизнь. Взывал к милосердию, указывал на былые заслуги. Но тупая кувалда выбивала из него остатки воли, той самой, что была «волей к власти», двигала вождями коммунизма вопреки страшному сопротивлению мира, наперекор истории. Сотворяла громадное, цвета пролитой крови, государство.
— В августе 91-го, когда вы готовили путч, вы попросили меня, как и многих руководителей партии, покинуть Москву, уехать в отпуск на юг, чтобы оставить партию без руководства, парализовать ее действия. Я выполнил ваше указание. В Сочи на пляже слушал тупые директивы ГКЧП, смотрел на дрожащие руки Янаева. Когда вернулся в Москву, все уже было кончено, Ельцин взял власть. Ваши люди устроили мне тайную встречу с Ельциным, где мы договорились с ним о сотрудничестве…
Стрижайло сквозь стеклянную плоскость наблюдал «закланье бычка». «Жертвенный телятя» своей смертью освящал проводы коммунизма. Своей кровью орошал рождение загадочной эры, еще не имевшей имени. Стрижайло видел, как в эмалированный таз падают кровавые сгустки, и в каждом умирает деяния великих людей, яростных и беспощадных вождей, восставших своей мистической волей против энтропии истории. Шмоток красной печени был революцией 17-года, когда горстка отважных мыслителей решилась взять власть в огромной рыхлой империи, поволокла ее против течения истории. Обрезок аорты с брызгающей красной жижей был расстрелом царя, который являл собой «жертвенного агнца» гибнущей белой империи, ритуальная казнь в Ипатьевском доме «перекодировала» историю, задавала ей иные параметры.
Розовый разрубленный кусок сухожилия был коллективизацией, когда железные грабли сгребали крестьян в колхозы, конвоиры сажали в подводы сутулых бородачей, и обозы раскулаченных под бабьи вопли тянулись на сырую зарю, навеки пропадали в Сибири. Стрижайло чувствовал, как за стеклянной стеной мучается Дышлов, но это мучался и умирал коммунизм в лице его последнего униженного вождя.
— Когда либералы с вашей помощью взяли власть на глазах изумленного, онемевшего народа, разве не ваши люди дали мне задание ни под каким видом не позволить народу очнуться, восстать против горстки узурпаторов? Разве не я делал все, чтобы не объединились «белые» и «красные», коммунисты и монархисты? Не моими усилиями тормозилось создание партии «белых» патриотов? Разрушались все «конгрессы», «фронты» и «соборы», на которых провозглашался конец гражданской войны, примирение «красных и белых духов», либералы и Ельцин объявлялись врагами России?..
Потрошков мучил Дышлова, иссекал из него кровоточащие ломти, но при этом не испытывал вожделения. Был не палач, а жрец, приносящий священную жертву. Отнимал у коммунизма последнюю возможность возродиться, отсекал от истории. «Перекодировал» мир на другой загадочный лад, заставляя развиваться по таинственным законам, начертанным значками и символами на вратах супермаркета.
— В 93-ем, когда ваша власть качалась на волоске, и Ельцин впал в безумный запой, и армия колебалась, готовясь перейти на сторону народа, и миллион человек собирался выйти на улицы Москвы и с иконами двинуться в Кремль, — ваши люди приехали ко мне на квартиру, просили, чтобы я выступил по телевидению, призвал народ оставаться дома. Мы мчались на вашей служебной машине в Останкино, я призвал народ не выходить на улицы, разобрать баррикады, и на утро Грачев направил танки к Дому Советов, расстрелял баррикадников, которые сражались под имперскими, андреевскими и советскими флагами…
Потрошков священнодействовал, орудуя жреческими инструментами. Каждый жест был жестом ритуального танца, отображал тот или иной кабалистический символ, украшавший вход в супермаркет. Взрезал ли он булькающую аорту, протыкал ли острием пузырящиеся розовые легкие — он делал это с любовью к тельцу, с благоговеньем к жертвенной твари, которая была избрана богом на перекрестке великих эпох.
