Артуро Перес-Реверте - Осада, или Шахматы со смертью
— Дело наживное, дитя мое. Рецепт прост: годы, плоды виноградной лозы и — практика, практика, долгая практика…
Лолите отлично известно, что кузен Тоньо не всегда был таким. С юности он много лет любил кадисскую даму по имени Консуэло Карвахаль — очень красивую, многим желанную и высокомерно пренебрежительную ко всем на свете. Ради нее он был готов на все, что угодно, и рвался исполнить малейший ее каприз. Консуэло, однако, с удовольствием разыгрывала перед ним и за его счет роль la belle dame sans merci. И долго позволяла обожать себя, то подавая, то отнимая надежду. Помыкала им, как безответным и усердным слугой, наслаждалась поклонением этого долговязого забавника, владычествовала над ним самовластно и подвергала разнообразным унижениям, которым не дано было ни поколебать истинно собачьей, безропотной и великодушной верности, ни омрачить его неизменного благодушия.
— Почему же ты не уехал в Америку? Ведь когда Консуэло вышла замуж, ты вроде бы твердо вознамерился…
Кузен Тоньо остается безмолвен и неподвижен. Лолита — единственное существо на свете, в присутствии которого он иногда еще произносит имя той, кто иссушил и сломал его жизнь. Поминает без злости, без отчаяния. С глубокой грустью человека, потерпевшего поражение и примирившегося со своей судьбой.
— Лень стало, — проборматывает он наконец. — Я, знаешь ли, тяжел на подъем.
Эти слова звучат иначе — легко и беззаботно — и сопровождаются бульканьем вновь льющегося в бокал коньяка. И кроме того, добавляет он, мне просто необходим этот город. Даже теперь, когда французы у ворот. Прямые, узкие улицы, как по линейке прочерченные то перпендикулярно друг другу, то под острым углом, словно хотят спрятаться в своем мертвом пространстве. И та, едва ли не печаль наводящая отрешенность, которая, стоит лишь свернуть за угол, вдруг сменяется суматохой и сутолокой, шумом и гамом жизни.
— А знаешь ли, что мне нравится в Кадисе больше всего?
— Конечно знаю. Коньяк в кафе и вино в погребках у горцев.
— И это тоже. Но на самом деле больше всего я люблю этот запах трюмов, витающий на наших улицах, — запах корицы, кофе, солонины… Это, сестрица, запах нашего с тобой детства… И нашей ностальгии. А еще больше люблю, когда с крутого откоса улицы открывается корабль… намалеванный на синем или зеленом фоне, обозначающем море, с надписью сверху: «Магазин колониальных товаров».
— Ты — настоящий поэт, мой милый кузен, — смеясь, отвечает Лолита. — Я всегда это говорила.
Экспедиция окончилась полным провалом. Рохелио Тисон и Иполито Барруль целый день рыскали по Кадису с намерением отыскать тот иной, сокрытый от глаз, распалявший воображение комиссара город. Вышли спозаранку в сопровождении Кадальсо, тащившего затребованное профессором оборудование — небольшой барометр Спенсера, термометр Менье, детальный план города и маленький компас. Начали с окрестностей Пуэрта-де-Тьерра, где больше года назад обнаружен был первый труп. Затем в шарабане отправились на венту Хромого, затем вернулись в город и с планом в руках прошли, примечая каждую мелочь, по всему маршруту — по улицам Амоладорес, Вьенто, Лаурель, Паскин, Силенсио. В каждой из этих точек повторялось одно и то же: определялись на местности, делая привязки относительно заметных ориентиров и французской батареи на Кабесуэле, изучали соседние дома и углы падения ветров, равно как и все прочее, что могло оказаться полезным и имеющим значение. Тисон, помимо этого, прихватил с собой метеосводки Королевской Армады за те дни, когда происходили убийства девушек. И покуда он, провожаемый глазами верного Кадальсо, готового исполнить любое приказание, сосредоточенно ходил из стороны в сторону, как ищейка на трудной охоте, Барруль сравнивал эти данные с теперешней температурой и атмосферным давлением. Результаты обескураживали: если не считать того, что во всех шести точках дул восточный умеренный ветер, а давление было относительно низким, не обнаружилось не только ничего общего, но и никакой аномалии. Лишь в двух местах магнитная стрелка показала значительные отклонения, но в первом случае — на улице Амоладорес — это объяснялось тем, что поблизости был склад железного лома. В остальном розыски результатов не дали. Если и существуют места с какими-то особыми и отличными от других условиями, то зримых признаков этого не имеются. И установить их нельзя.
— Боюсь, комиссар, что ваши перцепции носят чересчур личный характер.
— Хотите сказать, я все это выдумал?
— Нет. Хочу сказать, что средствами, имеющимися в нашем распоряжении, дать физическое подтверждение вашим подозрениям не представляется возможным.
И теперь, отпустив Кадальсо с инструментами, они подводят неутешительные итоги дня, шагая вдоль стены монастыря Дескальсос в сторону площади Сан-Антонио с намерением закусить в харчевне на улице Веедор. Людей встречается мало: бродячий торговец контрабандными сигарами, который с благоразумной поспешностью шарахнулся в сторону при виде комиссара, да мебельщик-краснодеревщик, работающий у порога своей мастерской. День еще солнечный, погожий и нежаркий. Иполито Барруль, заломив набекрень и сдвинув на лоб шляпу, в черном плаще поверх расстегнутого старомодного сюртука, идет, сунув большие пальцы в жилетные карманы. Рядом с ним в самом что ни на есть отвратительном расположении духа поигрывает тростью, мрачно смотрит себе под ноги Тисон.
— Надо было бы сравнить условия в каждой точке в самые моменты убийства и падения бомбы. Установить, есть ли еще какие-нибудь константы, помимо мало что определяющего восточного ветра и показаний барометра… Надо было бы разнести все эти места по данным температуры, атмосферного давления, направления и силы ветра, по времени и еще по многим показателям… Наука в нынешнем своем виде с вашей картой ничего сделать не может. Что уж говорить про наши с вами слабосильные ресурсы…
Тисон не сдается. Огорченный очевидностью, он тем не менее держится за свою идею. Я испытывал эти ощущения, настойчиво твердит он. Я чувствовал, как воздух едва заметно меняет температуру и плотность. Мне казалось, что я нахожусь под колпаком, откуда выкачали воздух.
— Но сегодня-то ничего подобного не было, комиссар. Я же провел рядом с вами весь день — вы только бранились себе под нос.
— Может, было другое время суток, — угрюмо признает Тисон. — Может быть, требовались особые обстоятельства… Или это происходит лишь перед каждым убийством или каждым падением бомбы.
— Я допускаю любую возможность. Но признайте, что с серьезной, с научной точки зрения объяснить все это слишком… — Барруль посторонился, уступая дорогу женщине, которая вела за руку ребенка, — слишком трудно. Вы прочли книгу Эйлера?
— Начал. Но продвинулся не слишком… Я об этом не жалею. Мог бы сунуться в другой тупик — вроде вашего «Аянта».
— Не в этом ли и все дело? Избыток теории приводит к избытку воображения. И — наоборот. Пока что мы можем установить лишь, что в этом городе имеются места с особыми, отличными от всех иных и схожими между собой условиями температуры, ветра и прочего… Или как раз без этих условий. И места эти обладают некой магнетической силой, оказывающей двойное действие: они на расстоянии притягивают к себе бомбы и побуждают к убийству некоего злоумышленника.
— Это не так уж мало, — заметил Тисон.
— Однако у нас нет ни единого доказательства того, что это именно так. И не выявлена взаимосвязь между разрывами французских гранат и убийствами.
Комиссар упрямо качает головой:
— Это — не случайность, дон Иполито.
— Да? Тогда докажите.
Они остановились возле монастыря, на площади, в которую втекает, расширяясь, улица Компаньия. Лавки и цветочные лотки еще открыты. Праздный народ проходит между проулками Вестуарио и Карне или толпится вокруг четырех бочек, заменяющих столы, у входа в таверну «Андалусия». Перед лавкой ножовщика Серафина гурьба ребятишек с грязными коленками возится в пыли, фехтует на деревянных саблях, играя в испанцев и французов. В плен не берут, пощады не дают.
— Нет недостатка ни в ученых книгах, ни в научных теориях, ни в воображении, — гнет свое Рохелио Тисон. — Назовите это вихрями, особыми зонами или как угодно еще. Главное — это есть. Или было. Я испытал это на себе. Я уже говорил вам — это сродни ощущениям шахматиста… Подобно тому как за доской иногда бывает, что, только взявшись за фигуру, но еще не сделав ход и даже не зная, каков он будет, вы совершенно точно предугадываете катастрофу.
Барруль пожимает плечами — скорее осторожно, чем недоверчиво:
— Что-то вы сегодня особенно в ударе… Знаете, есть такое понятие у фехтовальщиков — sentiment du fer?[42]
— Да, это так. Но я уверен в своей правоте.
Постояв минутку, Барруль идет дальше. Вновь останавливается, поджидая, когда комиссар нагонит его. Тисон, сдвинув брови, по-прежнему хмуро упирается взглядом себе под ноги. Бывали в его жизни и более лучезарные моменты. Не столь мучительные. Вот он поравнялся с профессором, и тот продолжает:
