Сергей Кузнецов - Хоровод воды
Вот и все. Портрет нарисован, деньги заплачены, сейчас Лена уйдет навсегда, а у Мореухова даже нет ее телефона.
– А мы встретимся снова? – спрашивает он.
Лена снова улыбается:
– Не выдумывай. Все закончилось. Если встретимся, то случайно. И нам лучше не узнать друг друга. Вдруг муж в самом деле приревнует?
Мореухов кивает. Да, все закончилось, говорит он себе. Можно считать, Лена уехала в Корею, на свою историческую родину, как Соня Шпильман.
Лена уже в дверях. Внезапно оборачивается, лезет в сумку, протягивает Мореухову какие-то листки:
– Чуть не забыла. Я же обещала. Вот распечатка из Интернета. В официальных источниках про твоего деда ничего, зато он упомянут во всяких лагерных мемуарах, едва ли не в «Архипелаге ГУЛАГе».
Мореухов вертит в руках бумагу.
Что, так просто? – разочарованно думает он. Я-то надеялся, тут какая-то таинственная история, а все так банально.
– И много дед отсидел? – спрашивает он Лену.
– Твой дед, Саша, вообще не сидел. Он сажал. Григорий Борисов был следователем в Ленинграде, в тридцатые годы, в самую ежовщину.
94. Я боюсь
Сегодня мы не будем заполнять протокол, хорошо? Сегодня мы просто поговорим, как добрые знакомые. Меня интересует всего один вопрос, и вы, как лояльные граждане, мне на него добровольно ответите. После этого мы вас отпустим. Много времени это не займет.
Итак, расскажите о вашем страхе.
Никита: Вдруг цены на нефть упадут слишком быстро? Наступит кризис, бизнес придется свернуть. Я не заработаю то, что собирался, нет у меня накоплений, не знаю, что буду делать.
Аня: Вдруг я заболею? Серьезно заболею, так, что не смогу работать. Что тогда будет с Гошей?
Мореухов: Все знают, чего я боюсь, – коряги, рыбы, руки мертвецов на дне. Я об этом сто раз говорил уже, могли бы запомнить.
Римма: Мне кажется, я ничего не боюсь. У меня все под контролем.
Это что еще за чушь? Вы меня за кого держите? Давайте, отвечайте нормально, не валяйте дурака! Про настоящий страх, не эту хуйню! Быстро, я сказал! Ну, начали.
Никита: Я боюсь, что не справлюсь, так и не разберусь с Дашей и Машей. Так и буду, как говно в проруби.
Аня: Я боюсь, что-то случится с Гошей. Не дай бог… что-нибудь серьезное. Заболеет, попадет в аварию… погибнет.
Мореухов: Я боюсь, что больше никогда не увижу мир таким прекрасным. Таким, как после первого глотка.
Римма: Я боюсь, что не справлюсь, не смогу все контролировать.
Уже лучше, но надо еще поработать. Соберитесь, ребята, вы молодцы, но это не предел. Еще одна попытка!
Никита: Я боюсь, Маша так и не забеременеет. Не понимаю, как тогда жить.
Аня: Я боюсь, Гоша бросит меня, когда вырастет, и мне будет некого любить.
Мореухов: Вдруг я ничего не сделал в своей жизни не потому, что много пил, а потому, что я бездарь?
Римма: Я – маленькая слабая девочка, что вы меня спрашиваете – чего я боюсь? Я боюсь тех, кто сильнее. Вдруг они сделают мне больно, вдруг обидят меня? Мне нечем защититься.
Если вы будете ходить вокруг да около, мы так и будем торчать здесь до утра! Сели прямо, смотреть сюда. Я сказал – смотреть сюда. Давайте, говорите, а то мы сделаем лампу еще ярче.
Никита: Я боюсь, Маша сойдет с ума… я боюсь, она уже сошла с ума… я не знаю, что мне делать.
Аня: Я боюсь полюбить кого-нибудь… Андрея… другого мужчину. Я боюсь, он предаст меня.
Мореухов: Я боюсь, когда нырну в следующий раз, не найти там эти коряги, этих рыб, этих чудовищ. Боюсь, они исчезнут.
Римма: Я боюсь других людей. Я не знаю, что делать с ними. Не понимаю, чего от них ждать, что у них в голове.
Очень хорошо. Теперь – последний рывок. Самая страшная вещь в мире, оруэлловская комната 101. Что там внутри? Рассказывайте, я слушаю.
Никита: Я боюсь остаться с Машей вдвоем. Я боюсь, ее голосá – голоса тех, кто не выжил, – поглотят меня. Я стану таким же, как они. От меня ничего не останется.
Аня: Я боюсь быть слабой. Слабые не выживают. Боюсь не выжить.
Мореухов: Я боюсь, все поймут, что я говно, отвернутся от меня. Мать, друзья, женщины, Бог – все отвернутся. Утопленники, водяные и раки – даже они.
Римма: Я не знаю, кто я такая. Не знаю, чего хочу на самом деле. Я не понимаю, что происходит у меня в голове. Я боюсь себя.
Молодцы! Выключите свет, достаточно! А теперь послушайте тех, кто побывал здесь до вас, – может, вы узнаете их голоса.
Я боюсь, муж не любит меня, я боюсь, что он не вернется, я боюсь, он уйдет, я боюсь, что ее арестуют, я боюсь, что арестуют меня, я боюсь, я боюсь, они узнают мое настоящее имя, я боюсь, отец лгал мне, я боюсь, никогда не увижу Индию, я боюсь, никогда не буду молодой и красивой, я боюсь, все было зря, я боюсь, мы проиграли войну, я боюсь, нет ни рая, ни ада, я боюсь, я больше не буду красивой, я боюсь, мир не будет спасен, я боюсь, все узнают, кем я был, я боюсь, все узнают, кто я, я боюсь, он был просто подонок, я боюсь, что они нас найдут, я боюсь, жизнь закончилась слишком рано, я боюсь, я давно умерла.
Я боюсь, у всего, что я любила, не будет продолжения, все, что я любила, исчезнет без следа, я боюсь, я ничего не смогу поделать, я боюсь, все было зря.
Я боюсь, все, кто учат, как спасти людей, как спасти мир, я боюсь, они не знают ответа, они ошибаются или обманывают, я боюсь, никому нельзя помочь, никого нельзя научить, боюсь, все было зря.
Я боюсь, я стала совсем некрасивой, никому не нужной, я боюсь, я сделала что-то не так, я боюсь той зимы из басни, я боюсь, все было зря.
Я боюсь, коммунисты сдержали слово, а Петр уже умер, я боюсь, нет никакого рая и я не увижу ни отца, ни братьев, ни сестру, я боюсь, мама все равно умрет, а я загубил ради нее свою жизнь, я боюсь, все было зря.
Я боюсь, ничего и не было. Ни осьминога, ни летающей тарелки. Это был передатчик, мы уснули с Алешей в камнях и увидели сон. А те люди – они убили нас, пока мы спали. И я стала призраком, потому что обидно умереть совсем маленькой. И все, что было в моей жизни, – муж, школа, ученики – всего этого не было, все было зря.
Я боюсь, стадионы, фабрики, парки, электростанции, университеты – их никогда не построят, я боюсь, мы не смогли победить, мы проиграли войну, я боюсь, все было зря.
Я боюсь, Ян выжил, женился, завел детей, потом состарился, стал стариком, да, таким же, как я, или хуже, чем я, таким, как лагерные доходяги, я боюсь, он забыл нашу любовь, как я забыл Революцию, как я забыл вкус смерти, и, значит, все было зря.
Я боюсь, это был обман, наваждение, не душа мира, а морок, я боюсь, я не обрел посвящения, я боюсь, все было зря.
И напоследок – свежий ремикс, специально для вас.
Новую запись, пожалуйста.
Я боюсь (remix):
цены на нефть упадутот меня ничего не останетсябизнес придется свернутьденег не будетя заболеюя не справлюсья не разберусьс ним что-то случитсяон бросит меняя не справлюсья – беззащитная – бездарьона – сумасшедшаяи я не справлюсьвсе от меня отвернутсявсе было зря
я боюсь быть слабойбоюсь быть одинне выжитьдругихсебя
я боюсь: все было зря
95. 1919 год. Гостинец
Жила-была старушка Кондратьевна, смолоду была приметлива да говорлива, а под старость хоть глазом и ослабла, а еще зорче видела, и хоть один зуб торчит, а и сам говорун речистый не переговорит ее шамканья. Была у нее дочка Марья, вышла она за околицу погулять, да и понесла.
Как стала Марья пухнуть, Кондратьевна ее спрашивает: – Кто тебя, дочка, спортил? Человек злой али чорт какой? Ничего Марья не ответила, только заплакала. Пришла пора Марье рожать, принесла она девочку, а сама родами и умерла. Назвали девочку Марфушкой, стала она с Кондратьевной жить. Вот исполнилось Марфушке три годочка, собралась она в лес ходить, по грибы, по ягоды, а бабушка ей и говорит: – Всюду ходи, только на запруду, где мельница стоит, не ходи. Там водяной живет, он тебя под воду утащит.
Марфушка спрашивает, какой этот водяной из себя, а бабушка отвечает:
– Он маленький, черноватый, на чорта похож, ус у него рыжий, борода длинна, да лохмы крепки, гребнем не расчесать.
Вот пошел Марфушке пятый годок, позабыла она бабушкин наказ, пошла на запруду. А на запруде той мельница стояла, в ней мельник жил. Был он старый, седой, с длинными нечесаными волосами, спутанной бородой да с ногтями нестрижеными. Зимой и летом носил он овечий полушубок, подпоясанный кушаком, и ходил, опираясь на длинную палку с железным крюком. Ни с кем в деревне он не знался, а в церкву ходил только по большим праздникам.
Вот пришла Марфушка на запруду, а мельник ее заприметил и к себе зовет.
– Кто ты, девочка, такая, – спрашивает, – как тебя зовут и какого ты отца-матери?
Отвечает она:
– Зовут меня Марфушка, я старой Кондратьевны внучка, маму мою Марью Бог к себе забрал, а отца своего я не знаю.
