Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
ПОЭТ
Дед покопался в нижнем ящике комода, достал из-под старых подшивок газет маленькую книжку в твердом, белом переплете и показал мне дарственную надпись.
— У вас был друг-поэт?! — с неподдельным восторгом закричала я.
— Что значит «был»? Он живет и здравствует в нашем городе. Почему ты подумала, что его уже нет среди нас?
— Все поэты и художники, которых я знаю, давно умерли.
— Хочешь, позову его к нам в гости?
— На самом деле? — спросила я, совершенно не веря в такую возможность.
— Не Пушкина приглашу, а нашего местного поэта, — засмеялся дед.
Прошло два дня. Я пришла из школы в кислом настроении. За столом сидел среднего роста усталый человек, одетый в темно-коричневый костюм и рубашку в светлую клетку. Длинные, как у попа, волосы — седые у лба и висков. Серые, глубоко запавшие глаза смотрели приветливо и с любопытством.
Дед суетился, раскладывая на столе тарелки.
— Я выполнил свое обещание, — сказал он, весело обращаясь ко мне.
— Вы — поэт? — недоверчиво спросила я незнакомца.
— Да, — ответил тот с улыбкой.
— И с вами можно поговорить?
— Конечно. Ты любишь мечтать?
— Очень!
— О чем?
— Иногда я мечтаю совсем глупо. Вот когда хорошее настроение, люблю громко петь песни, которые сама придумываю. Только очень плохо получается. Слуха нет музыкального. А в мечтах я здорово пою! Еще думаю о счастливой жизни всех людей на свете. Хочу, чтобы меня любили.
— Чтобы любили, необходимо все время делать людям хорошее. Любовь как костер — в него надо постоянно дрова подбрасывать.
— У меня есть долгие мечты и короткие, которые появляются как бы из воздуха. Вот мелькнула когда-то мысль: «Познакомиться бы с писателем». А потом подумала, что это невозможно, и мечта пропала. А теперь вы со мною разговариваете и не воображаете.
— Почему я должен воображать? — рассмеялся друг деда.
— Потому что вы необыкновенный, раз настоящий поэт.
— Любой человек, нашедший себя в жизни, — необыкновенный. В пятьдесят лет я начал летать во сне, когда занялся тем, о чем мечтал всю жизнь. Мне кажется, дети летают во сне потому, что развиваются эмоционально, и физический рост здесь ни при чем. Сейчас я чувствую себя ребенком. Будто крылья связанные расправил. Вкус жизни почувствовал.
— Почему в детстве не писали? — удивилась я.
— Учитель высмеял мои первые стихи. А родители растили из меня трудолюбивого доброго, порядочного человека. Их не волновали мои чувства, фантазии. Взрослые считали, что они мешают мне достигать главной цели. Всю жизнь переступал через себя, зарабатывая тем, что было поперек души. А теперь готов питаться только хлебом и водой, но писать и писать, сберегая каждую минуту вдохновения. Очень боюсь его лишиться. Я уже потерял детскую непосредственность, юношескую яркость и образность мышления. Не упустить бы здоровую зрелость ума. Тороплюсь. Мне теперь стало неинтересно даже то, что раньше считал своей единственной отдушиной — преподавание. Понял, что напрасно долго держал взаперти свои чувства. Но не стоит жалеть о прошлом. Рад, что состоялся как человек. И тем счастлив. Пишу потому, что уже не могу не писать. Если твоя душа желает излить наболевшее или она искрится радостью — пиши, не стесняйся открывать душу бумаге. А время покажет — хорошо или не очень то, что ты сочиняешь. Вреда в этом нет. Даже если не станешь поэтом, будешь грамотнее и нервную систему стабилизируешь, то бишь укрепишь. Пиши, девочка!
— А теперь иди к матери, нам надо молодость вспомнить, — сказал дед и мягко подтолкнул меня к двери.
ТРАГЕДИЯ
Вчера дед принес с рынка живую курочку. Она ходила по кухне, сердито квохтала и встряхивала крыльями. Оля поймала ее, отнесла во двор к тете Марусе и попросила: «Заруби, пожалуйста, у меня рука не поднимается. Жаль птицу, да и крови я боюсь». Я стояла рядом и мысленно рассуждала: «Все-таки я ошибалась, считая Олю злой. Вот и курочку ей жалко. Нельзя без причины о человеке плохо думать. Почему мне кажется, что она нехорошая? Видно дети ошибаются чаще взрослых. Бог простит меня за глупые мысли. Я же не со зла».
А сегодня произошло такое... Не знаю, как и сказать....
Прибежала домой, открыла дверь и вижу: дед лежит на полу, укрываясь ковром, а Оля бьет его скалкой. Дед стонет и просит дать шприц с лекарством. Я вскрикнула. Оля тут же вышвырнула меня за дверь. Дрожу от страха, прислушиваюсь к тому, что творится в квартире. Невозможно даже представить себе первые минуты моего отчаяния! Все мои прежние беды будто вымерли в душе. Перед глазами поплыло. В смятении обдумывала ситуацию: «А вдруг дед умрет? С Олей не останусь! Вот тебе и добрая! Курицу боится зарезать, а родного мужа бьет, когда у него сердечный приступ. Господи, да что же это такое? Что же я стою? Надо спасать папу Яшу! Забарабанила в дверь. Оля выглянула:
— Соседей на ноги поднимешь. Затихни!
Я со всей силы толкнула ее в пухлый живот, проскочила на кухню и открыла аптечку. Оля схватила меня за волосы. Я вскрикнула и пригрозила, что орать буду благим матом и перебью все окна, пока не приедет милиция. Через минуту дед сидел на диване в неудобной позе, привалившись к спинке лбом, и прямо через брюки делал себе укол в ногу. Руки дрожали, голова болталась. Глаза были полузакрыты. Он никак не мог проколоть иглой тело. Наконец удалось. Вскоре он заснул.
Оля ушла к соседке, а я постелила себе на полу возле дивана, на котором спал папа Яша.
ДЕЛА ЖИТЕЙСКИЕ
Теперь я совсем не гляжу Оле в глаза. И она уже, не стесняясь, пилит деда.
После укола нестерильной иглой у деда образовался абсцесс, и он, оперируя себя, жаловался мне:
— Пятьдесят лет стажу, двадцать пять из них военного. Заработал две пенсии. И нам тех денег хватило бы на жизнь. Но по закону положено одну пенсию выплачивать. Неправильно это. А что поделаешь? Оля портнихе задолжала. Вчера она ей наш новый ковер подарила. Терпит меня, потому что вот-вот новую квартиру должен получить. Она молодая, ей хочется покрасоваться перед подругами, родней, мужчинами. Понимаю и все делаю, чтобы ублажить ее, но силы не те.
— Папа, что такое прописка?
— Мать тебе о ней говорила?
— Нет. Тети на лавочке маме Оле что-то объясняли, но я так и не поняла, в чем виновата? Я, честное слово, не хочу быть бандиткой!
Дед скрипнул зубами:
— Дети — цемент семьи. Но, видно, в нашем растворе один песок. Себя только любит. Раньше хорош был, а теперь — не нужен, — горько простонал дед.
Оля совсем перестала заниматься кухней. Я чем могла, помогала деду. Оказывается, он готовит намного вкуснее и разнообразнее. Теперь я меньше хожу на улицу. Когда дед дома, стараюсь быть рядом. Боюсь за него.
ЕЕ СЧАСТЬЕ
Сижу на кухне. Думаю про жизнь.
— Мама Оля, вы когда-нибудь работали? — спрашиваю я деланно безразличным тоном.
— Устроилась как-то в столовую посуду мыть, но Яша ревновать стал.
При этом она горделиво, довольная чем-то, улыбнулась.
— А почему ревновал?
— Я молодая, красивая была.
— Он еще ревнует?
— Теперь уже нет.
— А почему вы сейчас не идете работать?
— Кем? Уборщицей? Я жена доктора, мне стыдно идти на такую работу.
— Разве работать стыдно?
— Хороший муж должен содержать жену.
— А у начальника с первого этажа жена врачом работает.
— Это ее дело.
— Вот вы вчера на папу обижались, что денег мало дал. А если бы работали, то и сердиться не пришлось бы.
— Лучше с малыми деньгами в свое удовольствие жить, чем из-за лишней копейки как лошадь пахать. Глупые те женщины, которые идут учиться, а потом за мужчин работают. Мужья от них из дому бегут. Кому нужна усталая жена? Работающие жены не знают, чего ищут и свое семейное счастье теряют.
— А я думала, что учиться надо обязательно, ведь чем больше человек знает и умеет, тем он счастливее.
