Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона
А Луринду встала, тряхнула волосами, поправила очки.
— Цира, — проговорила она и поглядела прямо на нашу Циру, — я прошу вас отправить меня в прошлую жизнь. В ту, где я была Энкиду... Если это, конечно, возможно.
Несколько мгновений Цира сверлила ее глазами. Потом холодно сказала:
— Это возможно.
Луринду лежала на моем диване, закутанная в мое одеяло. Все остальные сидели на полу. Мурзик расстелил для нас свое одеяло, чтобы не на голый, значит, пол вавилонским гражданам садиться.
Пришла кошка, устроилась в дверях, обмахнулась хвостом и вытаращилась. Котята — слышно было — бесчинствовали на кухне. Роняли что-то.
Цира добросовестно отправила плоскогрудую девицу в седые дали, и теперь Луринду рычала и злобилась не хуже нас с Мурзиком. Она говорила на языке Энкиду. Только голос у нее остался женский, тоненький. Мы с Мурзиком хорошо понимали, о чем она. Программистка из хорошей семьи рвала на части диких быков. Потом воровала скот у жалких пастухов и похвалялась этим. Съела кого-то живьем, и это ее насмешило. Исполнила исступленную пляску у костра. Погрозила богам кулаками. Обломала ветки у священного дерева. Совершила еще серию подобных бессмысленно-героических деяний. И пребывала от того в упоении...
Наконец Цира вернула ее назад и в изнеможении опустилась на мои руки.
— Мурзик! — крикнул я. — Воды!..
Мурзик принес стакан воды. Набрал в рот и фыркнул на Циру — чтоб очнулась. Цира очнулась и обругала Мурзика. Мурзик сконфузился.
Цира уселась у меня на коленях. Она мелко дрожала, как маленькая птичка.
Кошка, подумав, ушла.
Я погладил мага высшего посвящения по волосам и поцеловал в висок. Когда я наклонился над лицом Циры, я увидел, что возле ее глаза еще осталось желтоватое пятно.
Луринду застонала на диване. Открыла глаза. Нащупала и нацепила на нос очки.
— Ого! — промолвила она. Я отметил, что она очень быстро пришла в себя и мгновенно обрела способность к иронии. Немногим это удается, особенно после первого потрясения. — Вот это было да! Арргх!..
Она посмотрела по сторонам и попросила горячего. Мурзик сходил на кухню и принес ей чаю.
— Как впечатления? — хмуро спросила Цира, сидя у меня на коленях.
— Потрясающе! Все это, — она неопределенно махнула рукой, имея в виду мою тесную комнатку, — кажется теперь таким серым, таким тусклым, маленьким... после того... Какой молодой мир! Какой огромный человек!.. Как близки были боги!.. Какой... Неужели это — я?
Она вытянула руки, посмотрела на свои пальцы, на кольцо. Вздохнула. Мечтательно завела глаза за толстыми стеклами.
Ицхак глядел на нее недоверчиво.
— Ну и что? — заявил он наконец. — Вы погрузили ее в гипнотический транс. Она заснула. Любой бы заснул. Во сне хрипела, давилась и издавала неприятные, нечеловеческие звуки. Потом очнулась. Рассказывает свой сон. По-вашему, это должно меня убедить в том, что мой программист — Энкиду?
— И не только она, — убежденно сказал я. — Но и ты, Изя. Ты тоже. Отчасти.
Ицхак покрутил пальцем у виска. Что-то больно часто стал он повторять этот жест. В отношении меня, я имею в виду.
На следующий день я взял Мурзика с собой в офис. Мурзик откровенно перетрусил. По дороге несколько раз пытался попасть под машину и оказаться, таким образом, в травматической больнице.
Офис устрашил его даже больше, чем я подозревал. Мне пришлось тащить Мурзика в кабинет к Ицхаку едва ли не волоком по гладкому белому полу.
Ицхак сидел на столе и смотрел в окно на голубей.
— Можно? — спросил я, входя и втаскивая за собой Мурзика.
Ицхак повернулся в нашу сторону. Покачал ногой. Молча кивнул на диван.
Я утопил Мурзика в диване, а сам сел в кресло для посетителей.
— Ну так что, — сказал я, — ты еще не передумал брать Мурзика на работу?
Ицхак вытащил из-под стопки бумаг пачку документов, перелистал, скрепил степлером.
— Держи, — сказал он мне. — Рабовладелец.
Я тихонько зашипел. Шутки Изи начинали действовать мне на нервы. Ему-то мамочка никаких рабов не дарит. Ему-то не приходится тратить целое состояние на то, чтобы от этих рабов избавиться.
Мурзик сидел на краешке дивана и имел несчастный, всклокоченный вид.
— Забери, — сказал я, бросая документы Мурзику. — Сам будешь все оформлять. Мне некогда.
Мурзик осторожно взял бумаги. Можно было подумать, что я бросил в него что-то ядовитое.
— Вы мне хоть растолкуйте, господин, — жалобно сказал он, — про что тут написано... Как бы впросак, значит, не попасть...
— А он у тебя, что, Баян, неграмотный? — осведомился Ицхак.
— А зачем ему грамота? — удивился я. — Полы мыть грамота не нужна.
— Да? А если какой-нибудь документ случайно... на пол попадет, должен, по-твоему, квалифицированный уборщик понять, важный это документ или неважный?
— Уборщику лучше не понимать. Вдруг документ секретный?
— А мы ему язык отрежем, чтобы не разгласил...
— Так если он грамотный, он написать может и разгласить письменно...
— А мы ему пальцы отрежем, чтобы не...
— А как он будет пол мыть, если мы ему пальцы отрежем?..
Мурзик шумно икнул, сидя на диване. Мы с Изей перестали препираться и поглядели на моего раба. Он был бледно-зеленого цвета. Помолчав, сполз с дивана и на подгибающихся ногах приблизился к Ицхаку. Протянул ему бумаги.
— Это... — сказал Мурзик.
— Да перестань, — сказал Ицхак. — Это мы с Баяном так, для трепа.
Мурзик мялся. Я видел, что он не вполне верит Ицхаку. Я бы тоже на его месте Ицхаку не верил.
— Мурзик, — строго сказал я. — Возьми документы. Ты обязан их оформить и получить справку о трудоустройстве. Без этого я не смогу тебя освободить.
— А может, и того... — пробормотал Мурзик.
— Молчать! — рявкнул я. — Сам все знаешь, так что лезешь с глупыми вопросами...
Ицхак смотрел на нас с любопытством.
— Слышь, Баян, а что тебе так приспичило его освобождать-то? Подумаешь — великий Энкиду... Это когда было... Быльем уж поросло.
— Изя, — сказал я с расстановкой. Чтобы до этого твердолобого семита дошло, наконец. — Обратись к Цире. Она поможет тебе увидеть Энкиду. Спроси свою Луринду, в конце концов, если мне не доверяешь... Это не опасно, но — как бы сказать... В общем, обретение Энкиду меняет тебя... В лучшую сторону.
— Не заметно, — фыркнул Ицхак.
— Позвони Цире, — повторил я. — Я тебя прошу.
Ицхак замялся.
— Позвони, — сказал я в третий раз. Забрал мурзиковы бумаги, Мурзика и вышел. Изя остался сидеть на столе, покачивая ногой.
Цире он все-таки позвонил. Я понял это, потому что спустя несколько дней — это был как раз день Мардука — Изя явился на работу какой-то растерянный и помятый. Он явно не мог отделаться от впечатления, произведенного встречей с самим собой — Истинным и Великим.
Я решил помочь ему. Раскрепостить. Сделать атмосферу более дружеской, что ли.
— Арргх, Иська, — сказал я приветливо. — Йо-ло-ахх-аннья?
— Нгхама... — растерянно ответил Ицхак. — Йо ангья эннл'гхама ахха-а...
— Йо-ло, ребята! — крикнула Луринду, бросая сумочку на стул возле своего рабочего места. — Энн хха-хама?
— Харркья! — ответил я.
А Ицхак, чтобы скрыть смущение, рассмеялся.
Теперь нас было уже четверо — обретших Энкиду. И все мы, по странному стечению обстоятельств, работали в фирме «Энкиду прорицейшн».
Именно этой теме было посвящено небольшое заседание троих Энкиду, собравшихся за одним столиком в кафе во время обеденного перерыва. Жопа у меня еще приятно гудела после общения с проводками. И, как всегда после приемки прогностирующих ветров, я ощущал жгучий голод.
Мы разговаривали на нашем родном языке. Во-первых, нам было приятно говорить на этом языке. Во-вторых, даже случайно никто не смог бы нас подслушать. А нам до поры не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, о чем мы говорим.
— Может быть, вовсе и не случайно, что все мы сошлись под одной крышей, — сказала Луринду, потягивая молочный коктейль. — Может быть, в этом есть некая закономерность...
Ицхак посмотрел на нее с откровенной и жадной тоской. Луринду вдруг осерчала:
— Да ты не слушаешь, Изя! О чем ты думаешь?
— О нас с тобой, — послушно сказал Ицхак.
— Думай лучше об Энкиду.
— Я и думаю об Энкиду. Если мы с тобой оба являемся Энкиду, то...
— Ну, ну. Договаривай, раз уж начал.
— Уместно ли нам трахаться, Луринду? Может ли великий Энкиду трахать самого себя?
Ицхак был не на шутку огорчен. Я видел, что его искренне заботит эта проблема.
— Почему же нет? — спросил я резковато.
— Потому что... Ты, Баян, отказался владеть рабом, когда узнал, что вы с ним составляете одно целое. А я теперь, всякий раз вставляя своей девушке, представляю себе бородатого мужика с ахреновенными мышцами, который валяется в буйно-первозданном лесу и дрочит...
Луринду побагровела от ярости.
