Юрий Гончаров - Большой марш (сборник)
Первое время, пока город поднимался из руин, было интересно, чувствовались важность и нужность работы, хотя была она невероятно трудна: без схем, чертежей (всё погорело, исчезло, утратилось) водопроводчики, на одном лишь своем чутье и опыте, восстанавливали порванные водоводы, находили и ремонтировали запрятанные под землей коллекторы, включая в водопроводную сеть всё новые и новые улицы, целые жилые районы, задыхающиеся без воды городские предприятия и фабрики. Каждое такое подключение выливалось в стихийные праздники, особенно на городских окраинах: всё население домов высыпало наружу, взрослые, дети устраивали на улицах буйное ликование, обливались водой из оживших уличных колонок, плескали друг на друга из ведер. Мастеров целовали и чествовали, как героев, тащили к накрытым посреди улиц столам, наперебой угощали самодельными наливками, испеченными по такому радостному поводу пирогами и пышками.
Но прошли годы, устроился быт, всё стало обычным и привычным, уже никому не казалось праздником, радостью, что из крана на домашней кухне бежит чистая, как родник, вода, труд водопроводчиков стал самым заурядным и малоденежным, а сами они – безымянными и бесславными работягами, о которых никто не думает и не вспоминает, пока всё в порядке, или же которых принимаются дружно ругать распоследними словами, если авария, хотя бы совсем недолгий перебой в подаче воды.
Каждый день у Василия был похож на предыдущий, каждый день повторялись одни и те же надоевшие дела: разбирательство жалоб на неисправные колонки, бесконечные расчистки бесконечных «засоров», то там, то здесь закупоривших водопроводы, мучительное ломанье головы – где достать дефицитные детали, прокладки, вентили, ругня с домовладельцами, щедрыми поливками своих садов и огородов создающими летом острую нехватку воды. Параллельно, так же из одного дня в другой, шла нудная, не приносящая успеха война Василия со своим штатом слесарей: тот на работе напился, сорвал график, план, тот – калымит, за каждую починку требует с домохозяев бутылку, жалоба за жалобой, сигнал за сигналом, надо выгнать, а кого взять, дельных и непьющих не манит такая работа; третий, пятый – «левачат» в ущерб производству, уходят вроде бы по вызовам, а сами за «левые» деньги мастерят кому-нибудь водяное отопление в доме, летний душ во дворе или пристраивают от сети отвод для садовых поливок, с чем сами же обязаны бороться. Сто раз, не меньше, решал про себя Василий переменить свою хлопотную, малоденежную службу, но куда денешься? На любом другом месте с его такой узкой специальностью придется начинать заново, с самого низа, прилаживаться, приспосабливаться и притираться к новым людям, новым для себя отношениям, и кто знает, сколько и чего натерпеться, а здесь он всё же «начальник», со своим кабинетиком, телефоном, в последние годы даже автомашина заимелась для оперативных руководящих выездов на места работ, «газик-вездеход». Уже и кое-какие прибавки к зарплате выслужены, и льготы, с которыми жалко и просто неразумно расстаться…
Как с профессией, которая возникла у него в порядке случайности, просто подвернувшись, к которой он совсем не стремился и про которую долго думал, что она – временно, на пока, а там он займется чем-то другим, уже настоящим, а она, однако, оказалась пожизненной, так же без его настоящего выбора и желания, а больше волею обстоятельств сложились у него семейные дела. В техникуме и на его курсе было много девушек; война с ее убылью мужской молодежи устроила огромную диспропорцию во всех учебных заведениях: на одного парня не меньше, как пятнадцать – двадцать девчат. Все они, естественно, стремились замуж; понимая, как мало у каждой надежд и шансов, сами искали внимания к себе, дорожа любым знакомством, любым ухаживанием. Никому не отдавая предпочтения, ни в кого не влюбленный и совсем не помышляя жениться, – ведь ни профессии еще, ни ремесла, ни одного рубля еще не заработано собственными руками, и живут они с матерью всё еще как бедные квартиранты, под ногами, на проходе у Павлина Аркадьевича Солохнюка, – Василий все же иногда провожал какую-нибудь из сокурсниц домой, ходил в их компаниях в кино, на спектакли, – почему-то довольно часто у них оказывался лишний билетик, который больше некому было предложить, как только ему. В конце его улицы жила Надя, белолицая, рыжеватенькая девушка, и нередко ему доводилось идти домой с нею вместе, забегать к ней за конспектами, тушью для чертежей, циркулем или линейкой; полностью отвыкший от школы, он всё еще никак не мог приладиться к учебе, завести для нее всё нужное, и постоянно ему чего-нибудь недоставало. Влюбленность в Надю он чувствовал только на воскресных вылазках к Лысой горе, где целый день купались, играли в мяч, парни – в одних трусах, девушки – в разноцветных купальниках, и можно было лицезреть во всей откровенности Надину стройную фигуру, ее крепкую, туго налитую грудь, уже не один год томящуюся праздно, без возможности исполнить свое назначение, даже без тайно желаемых прикосновений мужской руки. Это был всего лишь голос плоти, ничем остальным в себе Надя его не волновала и не влекла, но кто в двадцать с небольшим лет разбирает, где – просто природная мужская страсть, а где – серьезное сильное чувство… Водя свое знакомство с Надей, становящееся всё более близким, обнимаясь и целуясь с нею украдкой, в ночной тьме у калитки ее дома, Василий, однако, и тут ни о какой женитьбе не помышлял и очень бы удивился, если бы кто-нибудь назвал его и Надю женихом и невестой. Никакие они не жених, не невеста, просто дружат, встречаются, надо ведь с кем-то дружить, встречаться, всё нормально, и если парень при этом иногда целует девушку, которой это приятно, это тоже нормально, почему бы нет… Но вскоре оказалось, что все его женитьбы ждут: все его сокурсники и сокурсницы, ведь он провожает Надю чаще, чем кого-нибудь еще, и проводит с нею времени больше, чем с другими, ждет этого с трепетом и волнением сама Надя, ее мать – иначе зачем он так часто заглядывает в их дом, этими своими появлениями, присутствием возле Нади закрыл к ней дорогу другим женихам, которые могли бы найтись; ждет и мать Василия, – о Наде она уже навела все, какие надо, справки, девушка ей нравится, простая, не набалованная, в доме труженица, не лежебока, внутренне мать уже приняла ее как свою будущую невестку и никакой другой подружки Василия на это место не хочет… Ждет вообще вся улица, и если не жениться – этого никто не поймет и не простит, это будет поступок против общественного мнения, который навсегда и непоправимо уронит Василия в глазах всех его соседей и окружающих людей. И они расписались с Надей в загсе… Был, как полагается, свадебный пир, небогатый питьем и закусками, но многолюдный, наполовину в доме, наполовину на улице, с приглашенным баянистом, танцами в тесном пыльном кругу, со счастливыми глазами Нади и горькой, даже не скрываемой завистью в глазах ее подруг и многих собравшихся на свадебный шум девушек, которые не могли надеяться на такое же событие в своей жизни. Василий при всех целовал Надю, когда кричали «горько!», и тоже казался всем счастливым, нашедшим свою долю женихом, а сам про себя чувствовал, что эта его женитьба тоже что-то для него ненастоящее, не навсегда, а вот потом, через какое-то время, будет у него другое, уже то самое, что должно быть, и уже навсегда, прочно, без всяких перемен…
В роли жены Надя оказалась вполне подходящей; самая обыкновенная во всем, без каких-либо интересных, приметных качеств, не выше, как самого среднего развития и ума, она старательно вела домашнее хозяйство, без ропота, недовольства и отказа тянула этот нелегкий воз через все рытвины и ухабы, что выпадали на их совместной жизненной дороге. И жизнь у них шла, в общем, вполне нормально, нормальней и слаженней, чем у многих других вокруг; не всегда без претензий друг к другу и прорывающегося то в одной, то в другой форме раздражения, но зато без больших и долгих обид и ссор, которые развалили бы их союз. Василий продолжал хранить в себе чувство, что что-то у него еще будет, но ничего не приходило, не появлялось, годы шли и шли, и большая, настоящая любовь стала уже ни к чему; выросли, повзрослели дочери, повыходили замуж, сделали его дедом, а сам он и внешним своим видом, и внутренне стал уже стариком; серая седина сплошь покрыла ему голову. Главные мысли его и желания стали уже только о том, как при своем здоровье дотянуть оставшийся до пенсии срок, да чтоб вышла она побольше, насколько это возможно при его должности и зарплате. Самому ему и Наде много не нужно, скромно, но они обеспечены, есть двухкомнатная квартира на пятом этаже, с газом, ванной, телевизором, даже с телефоном: лет десять добивались, ждали, и всё-таки дождались. Но растут внуки, в семьях дочерей не всё ладится, у старшей муж попивает, постоянные нехватки того, этого, и деду с бабкой надо помогать, нести и дальше свой родительский крест; раз уж родил детей, пустил их в жизнь, какими бы взрослыми они ни стали – в сторону всё равно не уйдешь, на ключ в своей квартире от них не замкнешься…
