Сергей Кузнечихин - БИЧ-Рыба (сборник)
Будь директор подурнее, отправил бы в гостиницу наряд милиции, чтобы сопроводить остряка на пятнадцать суток, а этот, хитрец, приглушив уязвленное самолюбие, ради пользы дела положил записку в карман и с утра пораньше, в промежуток между старыми дрожжами и новой рюмкой, позвонил Гуменюку в номер и доходчиво объяснил, что, если через час не приступит к работе, копия записки отправится в партийную организацию, а вторая копия – в местные компетентные органы. Сказал и повесил трубку.
Через сорок минут Гуменюк был у него в кабинете. Побриться успел, галстук на шею повесил – замаскировался, называется. А директор ему:
– Я вас, кажется, к себе не вызывал?! Если не ошибаюсь, ваше рабочее место в турбинном цехе.
Гуменюк объясняться, а тот поднял трубку и велел секретарше пригласить следующего. Пришлось отступать. Попробовал вечером переговорить – даже в кабинет не пустили, зря только в приемной унижался. Занервничал герой. Чтобы записку назад заполучить, на все согласен. Если не принимают извинения, надо задобрить директора ударным трудом. Но не так-то просто. Без шефа, конечно, турбину не отремонтируешь, но и без слесарей не обойтись. А те все разнюхали. Узнали, почему он икру мечет. Скажи им кто-то другой, что шеф по пьяному случаю наложил резолюцию на директорскую записку и теперь его надо спасать, они бы сутками из цеха не выходили. Но шеф решил спасать себя сам и перестарался: перед чужими пресмыкается, на своих орет – кому такое понравится. И ради чего, собственно? Ради того, чтобы спастись от выговора по партийной линии. Такими заботами работягу на трудовые подвиги не вдохновишь, даже если спирту выпишешь.
А директор и не собирался отсылать эту записку. Никакого собрания, никакого выговора – все обошлось. Только слава рухнула. Начальство не тронуло, да не все от него зависит. У народа свои выговоры и свои премии. Был авторитет – и не стало. А поплясать на обломках желающие всегда найдутся.
Отвыкать больнее, чем привыкать. С полгода, наверное, помаялся бедняга и уволился.
Но не потерялся. Лет через пять разговорился я с парнем из Хабаровска, и тот стал хвастаться своим шефом. Такой, мол, лихой мужик, директора перед ним на цыпочках ходят: один хозяйку гостиницы по его требованию уволил, другой племянницу ему каждую ночь присылал, чтобы турбину вовремя пустил, а еще был случай, когда шеф загулял с молодой секретаршей, директор прислал ему записку, а тот поперек записки красным карандашом послал директора вместе с комбинатом…
Не Гуменюк ли фамилия твоего шефа, спрашиваю. У парня аж челюсть отвисла – откуда, мол, знаешь. Хотел ему подробности уточнить, да не люблю за глаза наговаривать.
Борман
О кошаре хочу рассказать.
В каких только общагах не довелось обитать: и в бетонных коробках, и в деревянных ульях, одни чем-то зацепились в памяти, другие напрочь выветрились, а эта въелась, вся перед глазами, во всей своей полуподвальной красе.
Вросший в землю по самые окна длинный барак с двускатной крышей. Правда, крыша высокая, на чердаке, при желании, могли бы еще ряд комнатушек нагородить. Над кошарой высокий чердак, а под ней глубоченный подвал, от пола до потолка метра два, если не больше. И все эти хоромы – в тридцати шагах от тюремной ограды. Анатолий Степанович уверен был, что подвал соединен с тюрьмой подземным ходом и в лихие годины там расстреливали. В свое время в этой тюрьме знаменитые люди сиживали. Сам Иосиф Виссарионович побывал в ней на пересылке и артист Жженов отметился. Обитатели кошары, садясь в такси, не упускали случая ошарашить невинной просьбой: «До тюрьмы, командир, добросишь?» Таксисты народ тертый, их трудно удивить, а пассажиры, случалось, паниковали. И знаменитая присказка «Живу возле тюрьмы, скоро буду сидеть возле дома» – была, разумеется, в ходу. Сам, грешный, пользовался и другие обитатели не брезговали. А народу через кошару прошло очень много и весьма примечательного. Я спрашивал Анатолия Степановича, почему общагу кошарой обозвали, а у него на каждый случай своя теория. Он басню Крылова напомнил: «Волк, думая попасть в овчарню, попал на псарню», и у нас, мол, похожая ситуация – прикидываемся овечками, а на самом деле псы, бездомные и одичавшие. А те, кто попроще, уверены были, что наша приземистая общага напоминает скотный двор, потому и прозвали ее кошарой. Обитали в ней наладчики и монтажники. Комнаты поуже занимала интеллигенция, а работягам достались два здоровенных номера с койками в три ряда. Но теснота на нервы не давила. Густо было только на Новый год, когда все из командировок слетались. А между праздниками случалось, что некоторые комнаты неделями пустовали.
Заселял меня Анатолий Степанович. Он, собственно, и в трест меня завербовал, и, как человек, привыкший доводить дело до конца, представил комендантше.
Примечательная, между прочим, бабенка. Под настроение позволяла себе уединиться с кем-нибудь в пустующей комнате и делала это легко, без нервных последствий, душераздирающих сцен и выяснения отношений. Память после свиданий оставалась, но зыбкая, как сладкий сон. Знавал я женщин легкого поведения с очень тяжелым характером, а у этой и характер был воздушный, и к делу относилась играючи, и все ладилось. Понимала, что мужики устали после долгой командировки, и закрывала глаза на некоторые вольности. И вахтерш набрала безобидных. Документов с гостей не требовали: кто приходит, когда уходит – вроде как и не замечали. И, кстати сказать, ни воровства, ни крупных драк в кошаре не было. Милиция, может быть, и не подозревала о существовании этой общаги.
В комнате Анатолия Степановича свободных мест не было, поселили меня с монтажниками, но отметить новоселье сели у него. Я собрался бежать в лавку, но он притормозил. Выглянул в коридор и крикнул: «Борман!» Не успел присесть, а в комнате возник белобрысый мужичок и остановился у порога. Анатолий Степанович молча протянул деньги, а тот, ни слова не сказав, толкнул задницей дверь и растворился. Я вроде и понимаю, о чем речь, вернее, о чем молчание, но все равно как-то непривычно, слишком отработанная процедура. Анатолий Степанович поясняет:
– Через двадцать минут будет подано. Никчемное вроде создание, работать не умеет и не хочет, уволили за прогулы, а из кошары не гонят. Не можем без него. Особенно незаменим после семи. Социально полезным людям не продают, а ему – пожалуйста. И ночью может добыть, причем гораздо дешевле, чем у таксистов. Только ждать приходится подольше. Подозреваю, что источник в районе базара, но свою коммерческую тайну Борман не открывает. Имеет право. Ночью зовут от безвыходности, а днем из пижонства. При этом себе забирает только мелочь. Принесет, например, бутылку за три шестьдесят две, а ты дал пятерку – рубль отдаст. Ну если, конечно, гусарский жест позволишь – не настаивает. И обязательно поблагодарит. Так что можешь пользоваться услугами. Он никому не отказывает: ни прорабам, ни шеф-инженерам, ни слесарям – должность его не смущает.
Вводный инструктаж выслушал, перекурили, и гонец подоспел. Прошел к столу, вытащил бутылку из внутреннего кармана куртки, крутанул ее в воздухе, бутылка сделала сальто и улеглась в ладони так, что ее донышко оказалось на уровне мизинца, и мягко водрузилась на центр стола. Борман сдернул пробку. Плеснул в стакан граммов пятьдесят. Выпил. Пожелал приятного аппетита. И ушел.
Анатолий Степанович ухмыляется, доволен представлением.
Я спросил:
– Почему Борман?
– Понятия не имею, – говорит. – Может, чуточку похож на Бормана из «Семнадцати мгновений», но глаза выдают, что бабушка с хакасом согрешила. Кто-то ляпнул сдуру, вот и прилипло. Правильнее было бы назвать не Борманом, а Барменом, но логика у кличек не всегда прямолинейна. Разве что у обидных прозвищ, а его жалко обижать. Я специально умолчал о подробностях его возвращения с добычей, чтобы ты мог насладиться представлением.
– Он что, всегда так? – спрашиваю.
– Четко по регламенту: принес, плеснул себе на донышко и ушел. Никогда не лезет в чужие разговоры. Я предлагал ему выучить стихотворение, коротенькое, но в тему, есть у Василия Федорова подходящее, про опохмелку, выписал ему на бумажку, он выучил, но к столу не подает, говорит, что стесняется, а мне кажется, что из гордости, не хочет пользоваться подсказкой, может, и авторское самолюбие разыгралось, сам же номер придумал – чувства макси, средства мини, остальное перебор.
Мне показалось, что Анатолий Степанович слишком усложняет, но насчет перебора спросил. Если с утра начинать, то к вечеру и набраться можно?
Успокоил.
– Редкая разновидность алкоголика, никогда не бывает пьяным. Ни разу не подвел. Если девушку привожу, я иногда специально его вызываю. На некоторых производит полезное для меня впечатление.
Потом, когда уже допивали, рассказал, как проверку на выносливость устроил. Привел интеллигентную даму, очень раскованную и рискованную. Выпивки не хватило. Позвал Бормана. Пока тот ходил, рассказал гостье о его стойкости. Дамочка засомневалась и предложила устроить экзамен. Вытащили из шкафа одежду, затолкали ее под кровать. Как только Борман постучался, Анатолий Степанович залез в шкаф, дамочка прикрыла за ним дверцы и стул приставила, чтобы они нечаянно не распахнулись. Замаскировала и пошла впускать Бормана. Одета была в мужскую рубашку на голое тело. Ноги длинные, грудь высокая. Рубашка не застегнута, просто запахнулась и полу рукой придерживает. Мужичонка прошел к столу. Она объясняет, что хозяин вышел в душ, вернется минут через двадцать. Говорит с придыханием и как бы нечаянно поднимает руку. Рубашка распахивается и перед робким взором открывается красивая порнография с налитой грудью и курчавым треугольником. Как раз в тот момент, когда Борман принимал свои заслуженные пятьдесят граммов. Дверцы у шкафа веселая подружка закрыла плотно, видеть эту картинку Анатолий Степанович не мог, но слышал, как бедный Борман поперхнулся водкой.
